Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы Страница 9

Это будет первая в истории моего народа государственность, основанная как национальная семья. Все другие делали нас служками государства. Всё будет начато с чистого листа! Это будет уже другой народ, осознающий себя не рабом преступной, жалкой, бесполезной формы государства, а хозяином мира и Природы.

И отбор людей будет иметь основанием не ловкость рук, не жалкие и преступные шашни худших, а талант, трудолюбие и честность лучших!

Он будет готов в делах своих идти до конца и слеза вражеского младенца не остановит его.

Да, я жалкий идеалист, ибо к тому, что мерещится мне в мареве веков, кажется, ничто не указывает, а всё идёт совсем в другом направлении! Некоторые ещё коммунизма ждут! А думаю, эту власть так и подмывает выдумать какое-нибудь отвлекалово типа коммунизма, чтобы все успокоились и потянулись к морковке! Хотя что я говорю? Попы! Попов забыл! Они со своим раем и заменяют! С загробным коммунизмом! А тут состояния для своей церкви сколачивают! Попов забыл!

Но моя книга будет не о них!

Моя книга будет про патриотов! Нет, не о тех патриотах, которые в электрическом отчаяньи бросаются на амбразуры и готовы распластаться перед этим государством, а совсем о других! В двух словах, короче не расскажешь! Придётся начинать издалека. С той поры, когда я ещё в городе Ворвиле жил, и вёл там в основном праздный образ жизни.

То есть вставал в двенадцать часов дня, в два пополудни шёл на реку и ловил там телевизором рыбу, в основном плотву, в шесть возвращался домой, в восемь шёл играть в шахматы в парк, под бюст этого хориста Пятницкого. А потом – фьюить – домой!

Приятелей у меня в ту пору почти не было, все либо сдохли от алкоголизма и тоски, либо уехали за границу, либо не казали носа из дому, потому что их жёны не пускали, а на улицах было страшно.

Престарелый академик Аммофосов, собиравший железные банки около своего вуза, был не в счёт. Это была талантливая семья, и ещё его дедушка глубоко копал в науке! В 1937 году случилась беда – в столовой клуба офицеров пьяный дядя-пионер убил его сухим коржиком. На этом закончилась история ранней Блефускинской космонавтики.

И никуда не было деться от тяжёлых, тупых взглядов бедных людей, всё время шедших в разные стороны по проспекту. И мне стало так скучно, что хоть из окна бросайся. И я стал наблюдать за людьми, которые по-другому смотрят на этот мир, чем наши президент и премьер-министр.

Я знаю, как они смотрят на мир и мне такие глаза даром не нужны!

Я стал искать тех, кто ищет иных путей в жизни, и нашёл. Правда, в Ворвиле я никого не нашёл, а нашёл их здесь, в горах. Цену я заплатил за это страшную! И стал писать об этом книжку, она при всех своих недостатках лежит перед вами.

Глава 4

Лучший дятел Премьера

Итак!

«Как избечь вивисекции!»

Ну что это за название книги?

Или «Лучший дятел Премьера»?

Нет, это не наш путь!

«Крипслючения Белькегерри Фирра» – вот как я назвал бы эту мировую книгу! Вот как! Там конечное дело, парафразы из «Гелькберри Финна» были бы, но Марк Твен так всё замутил, что узнать Гелькберри в моём ублюдке было бы почти невозможно.

Или «Мука Лудищев»! Тоже прекрасная книга! О любви! Жаль, что её пока никто не написал! Арцыбашев мёртв, некому схватить перо, выпавшее в прайтайм из еговеликих клешней! Хотя, это был, кажется, не Арцыбашев, а Барков! Но я их обоих высоко ставлю! Хотя и боюсь! Вернее – ценю!

А, правда! Вот напишет какой-нибудь не в меру талантливый мудила книгу, и думает потом, что с ней ему делать? А что с ней делать, кроме как сжечь! Нечего с ней делать! До того себя такими вопросами довёл, что ни спать, ни встать уже не может! И всё время как мать Спинозу или тёща Канта спрашивает себя, а что мне делать с такой книгой!? Что?

Я ему сразу скажу – сжечь! Это наиболее полное и радикальное решение! На поверхности, среди провозвестников метода оказывается Николай Васильевич Гоголь, но Гоголь – только вершина айсберга! Под ним оказываются тысячи героев, сжегших свои перлы тихо и не удосужившиеся сказать об этом миру! Скромные, незаметные труженики топки и пера!

Да, бывает по разному, автор порой упорен, как бойцовый осёл! Собирает эти поганые пожелтевшие бумажки, корпит над ними, как осёл, и думает, что кому-то в голову после его смерти прид1т перечитывать, что там думала Марья Ивана вкупе с Петром Петровичем! Иногда он так уверен в собственной генаальности, что не подойдёт к печке и за тысячу долларов. Нет, за пять тысяч он конечно был бы попокладистее, да кто ж ему дасть-то? Это ж… деньги! Он поэтому может не поверить, что ему серьёзно предлагают, а издеваются над ним и отказаться с матом и пинчарами! Да ещё набросится с упрёками и поношеньями, как, мол, типа, вы посмели подойти ко мне, то есть к нему с такимистрёмными предложениями? Задранные фалды, огнь в очах! Фр-рррррр! Уф! Он думает, что её, эту мерзкую книжицу нужно срочно издать, желательно на казённые деньжата, гигантским тиражом сто тысяч экзэмов, матьём и каканьем протолкнуть в торговлю, раскидать всех этих Пушкиных-Гоголей толстой задницею, давая ход новому слову, тютюшкать её, баюкать до умопомрачения, и проталкивать её в дурные головы читателей, искать на неё критиканов и литературоведов!… А я думаю я думаю – главное – её нужно срочно сжечь!

Вот никто не убедил меня пока что, что этот шедевр не следует сжечь, никто!

Всем – равнение на Гоголя! Ну, конечно, кто-то скажет, а не совершить ли подвиг книгосожжения самому автору, почему он сам не показывает примера?

– Ах, читатель, сжог, жог, сколько я книг жог, Платону не снилося! Спинозе не привиделось, Гоголю не представлялось, сколько я своих и чужих книг спалил! Воз и маленькую тележку! Вот сколько! Так что совесть моя чиста, как стручок гороха! Или перца!

Я вообще думаю, что настают самые лучшие годы для мирового творчества! Вот такие времена! Посудите сами! Никогда такого не было! Никто никого не запрещает, и даже в самых амбициозных снах, кроме китайцев и корейцев не может себе представить, кто что-то вообще возможно запретить! Пиши – не хочу! Всё можно сделать доступным людям, пожалуйста – вот платные ресурсы, вот бесплатные, такие-сякие, народ в конце концов не так уж глуп, чтобы в конце концов не найти то, что ему нужно! Естественно разные банды будут ему в кормушку подпихивать то, что им нужно, ну, Мандельштамов этих, Высоцких, Бродских, да вовсе не резон, что все люди их выберут! В нашем народе и покруче таланты есть! В конце концов выберут лучшее! Может, они будут там, а может, и нет! А писаке или писателю нужно только вострить перо и тексты кропать получшей и позабористей! Вот и всё!

Правда, я иногда задумываюсь, а кому теперь нужны мировые книги? Старички ещё иногда читают старые замусоленные временем книги, а молодые могут от силы прочесть пару фраз, а после их в сон тянет. Такой есть летаргический сон, говорят он очень полезен! Книга так и падает из их юных рук. Они в игры на компе дуются, во все эти долбанные стрелялки, бродилки и коптилки! Плюс в них один – Зигнера можно не только убить, но и оживить снова! Кляповое сознание – это называется! Я уже давно не вижу в своём дворе ни одного хулигана, ни одного маленького хоккеиста с горящими от мороза щеками, ни одного футболиста, вся малышня у этих долбанных компов сидит и играет в стрелялки. Пройдёт два поколения, выйдет наконец такой во двор и все упадут на жопу – две спички-ножки, две спички-ручки и посредине тыква жёлтая – голова с маленьким конопатым носиком! Чего от них после ждать?

Никому не нужны люди, в голове у которых есть какое-то знание, моральные ценности! Императивы! Честность – это полный теперь отстой! (Не забыть отнести это старческое брюзжание в конец книги, чтобы сразу не отвратить читателей!)

Но я так не думаю!

Я вот о чём думаю! Если у человека в голове слова друг с другом не вяжутся, то человек ли это?

Вот, к примеру, сидит небезызвестный Фёдор Михалыч Достоевский на табуретке в куфне и слёзы льёт. Вчерась он проиграл все гонорары в рулетку, настроение поганое, а тут ещё надо новый роман про какую-нибудь херь кропать, издатель давеча навещал, калошей по ушам стучали-с, есть от чего задуматься! Кофе кончилось, жена ругается в голос, лафа! И вот, чтобы отчитаться перед алчными издателями пишет он скрипучим пером первую фразу своего нового опуса:

«Вокруг крестьянина пышным роем шумели восторженные мухи!»

И думает, а вот ведь красиво! Жив ещё, курилка!

И задумывается, а кто такие эти крестьяне, откуда они, и почему мимо них в таком количестве летают мухи? И не изменить ли общую фабулу, сделав так, чтобы крестьян всё-таки было больше, чем мух?

И не находя ответа ни на один вопрос, пишет вторую фразу, совсем из другой оперы:

«Бедная женщина, его боевая подруга, так пахла, что лавочку, куда они зашли за уксусом для Глиста, можно было закрывать сразу и навсегда».