Николай Павлов - Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы Страница 9

В кабинете нашли целые вороха исписанных листов и отдельных клочков бумаги. По столам были разбросаны книги. Все остальное в комнате находилось в порядке. Хозяина кабинета в нем не было.

Очевидно, в квартире доктора не случилось ничего особенного. Нельзя было заподозрить здесь какого-либо преступления и, тем менее, самоубийства. Довольно большие суммы денег лежали незапертыми в ящиках бюро; драгоценные вещи также находились в полной сохранности; даже платье, в том числе все теплые и меховые вещи, находилось на своих местах; мебель и вся великолепная, снабженная тысячью мелочных украшений, обстановка была в полном порядке и не носила следов какого-либо особенного движения в комнате. Мысль о самоубийстве совершенно исключалась отсутствием всяких признаков этого последнего акта человеческой драмы. Не находилось ни писем, ни записок, ни завещания, не говоря уже об отсутствии трупа; при том же все наличное оружие доктора Кощунского, по удостоверению всей прислуги, находилось на своих обычных местах. Словом, и в кабинете, и во всей квартире все было в безусловном порядке; не могли найти только владельца этой квартиры.

Совершенно невозможно было предположить, чтобы доктор незаметным образом вышел из дома, так как дверь кабинета была заперта изнутри; квартира Кощунского находилась к тому же в третьем этаже, и он не мог выйти из нее иначе, как в двери. Окна кабинета имели двойные рамы и не носили никаких следов повреждений.

Одним словом, Кощунского в его квартире не было, и оставалось ожидать его «возвращения», если только может возвратиться тот, кто никуда не уходил и никуда не отлучался.

Было решено при этом не поднимать напрасных тревог, хотя и стараться собрать какие-нибудь сведения о молодом докторе и его столь странном исчезновении.

Прошло несколько дней, но Кощунский не возвращался. Тревога разнеслась по огромному городу и породила самые чудовищные слухи. Точные и разносторонние справки не выясняли ровно ничего, сколько-нибудь заслуживающего внимания.

В городе, между тем, продолжали циркулировать самые нелепые толки: говорили о бегстве Кощунского за границу, о его самоубийстве, совершенном в припадке отчаяния, когда он убедился, что его теория его обманула; говорили, что он заключен в дом сумасшедших своими собратьями по науке, которые завидовали его талантливости и его житейским успехам, а особенно не могли простить ему его новых открытий, подкапывавших все старое здание их науки.

Само собой разумеется, что все эти россказни не имели ни одной черты правдоподобия. Слухи о странном исчезновении доктора Кощунского дошли и до простого народа, и этот простой, бесхитростный люд вряд ли был очень далек от истины, когда старики говорили, покачивая своими седыми головами:

— Пропал! Не умер, не уехал, а пропал, да и все тут. Это бывает, что пропадают иногда люди. И никогда их больше не находят, ни живыми, ни мертвыми.

Очевидно, что старые люди соединяли со словом «пропал» какой-то особенный смысл, страшный и таинственный смысл исчезновения человека неведомым и неестественным путем, еще более ужасным, чем самая смерть.

Действительно, Кощунского больше не видели ни живым, ни мертвым.

Что касается пересказа этой «городской легенды», которыми шумные и оживленные города богаты не меньше темных лесов и горных ущелий, то пересказ этот сделан со слов людей, хорошо знававших доктора Кощунского, а также и на основании его заметок, впрочем, далеко не оконченных, смутных и сбивчивых.

ВОСПОМИНАНИЯ ПОКОЙНИКА

Я не буду описывать моей жизни уже потому, что она не поддается описанию. Довольно сказать, что я был счастлив до того, что мне даже становилось совестно. Это невольное чувство стыда напоминает мне ощущения игрока, когда судьба начинает дурачиться и самым нелепым образом позволяет, мало того, — принуждает, насильно заставляет обыгрывать всех окружающих его.

У меня была жена… Я говорю: была, — несмотря на то, что она до сих пор жива и здорова, но дело в том, что сам-то я… впрочем, об этом речь впереди.

Моя жена была святая женщина, отдавшая свое сердце, вместе с молодостью и красотою, мне, — а свои заботы, ум и досуги нашим детям.

Мои успехи на поприще служебной деятельности внушали зависть всем меня знавшим, а благовоспитанность моих детей была Образцова. Я был счастлив даже в мелочах: мои начальники, здороваясь, подавали мне все пять пальцев, друзья никогда не занимали у меня денег, знакомые не приезжали без зова и не заставали меня в халате. Кроме того, я счастливо играл на бирже, никогда не попадала мне в суп муха, и не случалось, чтобы шел дождь во время моей прогулки.

И вдруг…

Это случилось в пятницу, 16 декабря 188… года, день, который никогда не изгладится из моей памяти. Накануне, как теперь помню, я вернулся со службы домой, сытно пообедал, вкусно поцеловал Варю и, скоротав остальное время дружеским винтом, лег в постель для того, чтобы на следующее утро проснуться мертвым!.. Т. е., я не совсем точно выразился, я уснул, чтобы больше не просыпаться… Мои впечатления живого человека заканчиваются, именно, этим винтом, в который я выиграл 2 р. 30 к., навсегда для меня потерянных; все же, что случилось со мною после, и составляет предмет моих настоящих записок.

Наступила пятница, 16 декабря. До меня донесся едва слышно, как будто бы издали, звук часов, которые пробили девять… Я чувствовал, что уже не сплю, но, тем не менее, никак не мог проснуться.

В моем воображении носились еще неясные, скомканные обрывки грез. В то время, когда я мысленно и, казалось, сквозь сон читал себе нотацию о пользе и далее необходимости раннего вставанья, до меня донесся громкий плеск воды. Это меня заинтересовало. Я хотел открыть глаза, но с удивлением заметил, что они уже открыты, так как веки были приподняты, хотя я ровно ничего не видел. Ужасная мысль о том, что я ослеп, промелькнула в моей голове. Я хотел закричать, но язык мне не повиновался и горло не издавало никакого звука. — Что это такое? — думал я. — Продолжение сна? — кошмар? Это не может быть сном, потому что я слишком хорошо сознаю свое положение. Может статься, паралич? — Я собирал все силы, чтобы приподняться, но мне не удалось пошевелить даже пальцем. В это время я почувствовал, как четыре дюжие руки очень неосторожно приподняли меня с постели и положили на холодный пол моей спальни. Я терялся в догадках и предположениях. Иногда мне казалось, что я сошел с ума. Между тем, четыре руки начали тереть мое тело жесткой мочалкой и поливать его теплой водой. Недоумение мое росло с каждой минутой. Меня причесали, одели в новую мундирную пару, о чем я догадался по стуку отпираемого шкафа, в котором она находилась; перенесли в залу, где приподняли и положили на что-то жесткое. Это был стол, как я убедился впоследствии…