Наполеон Бонапарт - Наполеон. Афоризмы Страница 10

Деказ был секретарем моей матери; несколько раз я замечал его в толпе. Его пост требовал немалого таланта. Как и все министры, он подобен канатоходцу[].

В 1805 году я располагал восьмьюдесятью кораблями, не считая фрегатов; но у меня не было ни настоящих матросов, ни офицеров: мои адмиралы играли в прятки с англичанами, Линуа показал себя с хорошей стороны. Вильнёв был добрым офицером, тем не менее, он только лишь допускал ошибки. Он, как безумный, удирал из Кадиса: смерть Нельсона уже не могла улучшить положение моего флота. Вильнёв покончил с собой в таверне в Ренне; по традиции в этом обвинили меня. Хотя очевидно, что признаки безумия проявлялись у него еще во время кампании.

Ах, свобода слова! Снимите намордник с парижских журналистов, — и поднимется невероятная шумиха! Любой Вадью примется тягаться с правительством, а Каритиде — давать советы. Дьявол пользуется суматохой!

Я отстроил разрушенные здания Лиона: люди были благодарны нам; теперь мы в расчете.

Правители, держащие духовников, противоречат законам королевской фамилии.

Существует немного людей, чей ум достаточно крепок, чтобы судить обо мне беспристрастно и непредубежденно.

После моих побед в Италии представители разных фракций обивали мой порог. Я оставался глух, ибо участь оказаться орудием в руках партии — не для меня.

Битва при Эйлау немало стоила обеим сторонам, не принеся никакого результата. Это было одним из тех неопределенных сражений, в которых одни топчутся на месте, а другие бросаются в бой без всякого плана; мне следовало выбрать иное поле битвы.

Великие политики первого апреля не хотели ничего, кроме сохранения своих кресел, поэтому они так легко сдали позиции союзникам.

Иногда я был философом посреди всех этих смотров, артиллерийских орудий и штыков; ни один критик не сделал бы больше.

Здравый смысл дарует человеку его способности; самовлюбленность — ветер, который, раздувая паруса, несет их к пристани.

Катон свалял дурака, покончив с собой из одного страха увидеть Цезаря.

Если бы Ганнибал услышал о рейде моей армии через Сен-Бернар, он бы не был столь высокого мнения о своем переходе через Альпы.

Наверное, следовало уподобиться Генриху VIII, став единоличным главой церкви в империи; рано или поздно к этому придут все монархи.

Пуля, убившая Моро под Дрезденом, была одной из последних вестниц моей удачи.

После Лейпцига я мог опустошить страну, лежащую между мной и врагом, как поступил Веллингтон в Португалии, а Людовик XIV в Палатинате; война оправдывала меня, но я не стал обеспечивать свою безопасность такими средствами. Мои солдаты, разгромив баварцев под Ханау, показали, что я могу положиться на их храбрость.

Я не видел ничего исключительного в бегстве Мале, иное дело заточение Ровиго и побег Паскье. У всех у них были мозги набекрень, и у заговорщиков прежде всего.

Моя статуя на Вандомской площади и хвалебные письмена о моем правлении были подчистую раскритикованы. Короли должны позволить художникам действовать по собственному разумению: Людовик XIV не распоряжался, чтобы в ногах его статуи поместили рабов, и чтобы Ла Фейлад написал на пьедестале: «Бессмертному человеку». И если теперь где-нибудь будет начертано «Наполеон великий», люди будут знать, что это не я изобрел сию надпись, я всего лишь не запрещаю распространяться людской молве.

Я советовался с аббатом Грегуаром относительно конкордата 1801 года. Его совет показался мне очень недурным, но, несмотря на это, я действовал согласно собственному мнению, лишь кое-где уступил священникам, послушавшись аббата. Именно в этом я ошибся.

Тот, кто не стремится к уважению потомков, недостоин его.

Карл V впал в детство в пятьдесят лет; многие короли таковы всю свою жизнь.

Мне сказали, что Этьенн пишет о политике, в мое время он писал пьесы; он чрезвычайно необходим стране.

Я никак не влиял на восхождение Бернадотта на трон, хотя я мог бы противиться этому. Россия очень разозлилась на меня за это, считая, что я действую по намеченному плану.

Когда я решил возродить достопамятные времена античности, мой энтузиазм не пошел дальше восстановления афинской демократии. Мне не по душе власть толпы.

Говорят, что у французских священников и философов есть миссионеры, странствующие по провинциям. Это, должно быть, нечто вроде диспута Августинского и Францисканского братств. Неужели нет другого правительства?

Лондонские газетчики изрядно понапридумывали относительно моего здоровья и здешнего образа жизни. У них поэтическое воображение. Но ведь любому телу нужно пропитание, даже насекомым.

Короли никогда не обходятся без жаждущих к ним попридираться. В жизни не одобрял такую критику. От врача мы ждем лечения болезни, а не сатиры на оную. У вас есть лекарство? Предлагайте. Нет? Молчите.

Нужно следовать за удачей на всех ее виражах и по возможности корректировать ее.

Дух независимости и национальности, который я пробудил в Италии, переживет все революции этого века. Я совершил в стране чудеса большие, чем это удалось сделать семье Медичи.

Каждый человек может поступать неверно, и, разумеется, правители тоже.

Наши суждения об умерших толерантно нейтральны, но только не о живых. Войну за наследство осуждали при жизни Людовика XIV; ныне ему отдали дань уважения: любой беспристрастный судья признает, что с моей стороны было бы трусостью не принять отречение Карла IV от испанского трона.

Хочешь иметь превосходство в войне — меняй тактику каждые десять лет.

Люди былых времен ничем не лучше нынешних, но раньше пустой болтовни было меньше, чем сейчас.

Природе следует распорядиться гением таким образом, чтобы человек одаренный мог извлечь из этого пользу; но он часто оказывается не на месте, как затоптанный росток, из которого не вырастет ничего.

Можно одарить льстеца лентами, но это не сделает его человеком.

Французская Минерва иногда довольно неповоротлива, а ее оружие порядком проржавело. Сейчас Европа не производит ничего; такое впечатление, что она ушла на покой.

Поле битвы — шахматная доска генерала, его выбор демонстрирует его смекалку или невежество.

Я руководствуюсь максимой Эпиктета: «Если зло, что говорят о вас, правдиво — улучшайте себя; если нет — посмейтесь над этим». Я научился не паниковать при любых обстоятельствах: я следую своим путем, не обращая внимания на тявканье шавок, снующих у меня под ногами.

Настоящий герой играет партию в шах маты во время сражения независимо от ее исхода.

В делах нет места ни страстям, ни предубеждениям: единственно, что позволено, — это всё, что направлено на общее благо.

После договора под Пресбургом в 1806 году поведение пруссаков было таково, будто они напрашивались на мое продвижение от Франции к Берлину, но я решил договориться и позже пожалел об этом.

Большинство наших академиков — авторы трудов, которыми мы восхищаемся, при этом отчаянно зевая.

В Европе мне оказали честь тем, что ведут разговоры обо мне. У авторов памфлетов, должно быть, недостаточно тем, поэтому они заполняют газетные страницы моим именем.

Я был уверен в своей победе в сражении под Парижем, если бы мне не отказали в командовании армией. Пруссаки сами загнали себя в ловушку, как только пересекли Сену. Обращаюсь к мнению военных на этот счет.