Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том II Страница 16

42. Долго не понимал, зачем в наших полях вырубают опушки лесов, распахивают болота и пустоши, режут плугом по самую колею дорогу.

Объяснила недавно двоюродная сестра, агроном: «А чтобы урожай с гектара больше был: припаханная земля не числится, а урожай год от года «растет». Так план выполняют – начальство хвалит»…

И допахались до самых околиц.

43. Природа тем еще хороша, что ее не может полностью украсть ни один хапуга, ни одна власть. Леса и болота имеют возраст: молодой, старый, древний… Их разом «не украдешь». Активная же жизнь зверей, птиц, рыб, насекомых строго «раскидана» не только по годам, веснам, осеням… но даже и по часам суток. У каждого своя неделя в месяце, свой день, свой час… Поэтому ни один головотяп и за целый рабочий отпуск не сможет очистить весь лес или озеро. Он не только не истребит тут все живое, но даже и не увидит большую часть зверя, птицы, рыбы.

Хам и хап развиваются параллельно с угасанием природы. Они идут по ее следам, «наступают на пятки». Но природа знает науку веков иногда она на годы уходит в землю, на дно водоемов – переживает, пока очередной «хамо-хапиенс» обломает себе рога.

44. Жизнь изменяется быстрее, чем мы думаем. Вещи, дома, дороги, деревья – все стареет медленнее нас самих. Всё переживёт нас. Трудно понять и принять вечность мира и то, что движется не время, а – мы. «Как быстро летит время»! – часто повторяем мы, воображая себя неподвижным и неизменным центром мира. Привыкли.

45. Пришли на землю новые люди и решили, что они умнее всех. Вместо собственного труда решили взять землю химией и машинами, вместо дождей – запрудили реки, вместо ветра заставили работать атом…

Помучались, помучались и, наконец, поняли, что земля и до них была устроена неплохо. Ничего и делать не надо было с ней: только пахать, сеять, собирать урожай. Зачем Божье дело взваливать себе на плечи, даже большевикам оно оказалось непосильно. Мир устроен разумно, обязанности давно распределены на земле и на Небе. Человеку была поручена одна задача – устроить самого себя. Не хочет.

46. Даже и поздней осенью пока в лесных озерах плавают на поверхности желтые и багряные листья, вода еще не кажется холодной. Но когда разом облетит вся листва, лес поредеет и «отощает» – то же самое озеро видно издалека и враз становится пустынным и зябким. Оно уже не тянет к себе до тех пор, пока не покроется льдом.

47. Осенний полет уток над самой водой поражает своей целеустремленностью и красотой. Можно часами следить за стремительными виражами утиных стай где-нибудь на глухом озере и не испытывать затерянности, одиночества, но стоит откочевать уткам дальше на юг, как повисает над водами плотная будто свинцовая тоска, что-то обреченное, безысходное. И ничем тут не развеселишь себя. А причина одна: природа должна быть живой. И это почему-то более всего потребно человеческой душе.

48. Всякую осень, когда убраны поля, облетели леса и настывает вода в реке, все спасение в деревне – русская печь. Дорога залиты дождевой водой, в огороде сыро и пусто, родня далеко… Что тут делать? Даже скотина и та не хочет гулять, рвется на свое подворье почти с обеда. Вот когда нужен человеку крепкий дом, жаркая баня, полный запас солений в сенях и подполье.

Так и жили всегда, не боясь зимы, скуки – ждали первых морозов, потом первого снега, Введенья, Рождества… И не страшился крестьянин долгих снегов, заносов. Не то нынче. Старый календарь и обычаи сбиты, а нового жизнь пока ничего не дала.

Одни обещания, и были, и есть.

49. Почему по лесным дорогам так легко ходить и тяжело в людном городе? Не только из-за воздуха и суеты. На лесных дорогах нет оброненной злой энергии, которой переполнены метро, автобусы, улицы. Она как путы постоянно захлестывает ноги и поэтому городской житель не любит тяжелей обуви, одежды, а легкости все равно не чувствует. Если его нарядить в спецовку и сапоги сплавщика или лесоруба, он будет чувствовать себя как в водолазном скафандре.

Но особенно легко в лесу на просеках и полянах, может, поэтому веками на них токуют птицы.

50. Меня всегда поражает удивительное постоянство земли, какой-нибудь незначительной болотинки среди полей, в лесу, в перелеске. И воды-то – едва сапогом выдавишь, и дорога рядом, и лесу путного вокруг нет… Но придет весна, и по болотинке этой пойдут волны, как по настоящему озеру, сядет куличок тут с усталости и уточка приводнится.

В конце весны заквакают «жирно» лягушки, соловей запоет. А к середине лета вымахает осока или камыш. На малом пятачке земли, что бы ни происходило вокруг – пахота, лесоповал, движение и грохот машин – вершится настоящая болотная жизнь по всем ее признакам. И даже глубокой осенью именно сюда прилетит опять куличок, сядет уточка и не опустится неболотная птица, не перепутает место. Как они все знают.

51. Земля передается нам как эстафета, от младших к старшим, век за веком. Мы не знаем, лично каждый, не ощущаем, как она жила, менялась на протяжении хотя бы пяти последних веков! Как изменялись леса, реки, воздух, климат… Сведения обо всем этом, конечно, есть, но разбросаны, скупы и не точны. Все приблизительно, не полно. Пора выпускать мировой статистический бюллетень по всем природным показателям Земли. Это будет важнее отдельных горько-обличительных статей, очерков журналистов и воздыханий поэтов, эти бюллетени должны с утра ложится на столы главных президентов земли. И самочувствие земли должно быть первой и главной заботой всех президентов.

52. В прошлом земли все история человечества. Когда-то люди разговаривали с Богом, слушали друг друга и понимали. Но часто и не понимали.

Потом человек возгордился и сам вообразил себя Богом. Был осажен, и вновь стал набирать наглую силу…

И вот в последний срок тысячелетия повторяются все события последнего века: мы пережили две революции и две войны, вновь «расцветает» казачество и дворянство, разом объявилось великое множество лицеев, колледжей, университетов, академий… Объявились маги и колдуны, одновременно воспряло христианство, появились свои банкиры и меценаты; сколько людей уже побывало президентами различных фирм, торговых центров, ларьков, а то и просто бандитских сборищ… Идет парад всех событий и перепадов уходящего века, как повторение пройденного исторического урока. Мы начинаем или доживаем свой человеческий век, а Земля доживает свой, и нам надо внимательно следить, к чему она готовится сегодня.

53. Как помню, всю жизнь не хватало времени. Все спешил, спешил… А много ли успел? Да что я, века проходят, народы, царства, партии… И всякий народ, всякое царство-государство живут в своем времени. Из своего времени не выпрыгнешь. Время человеку и государству дается по росту его души. Россия большая страна, и ей не по плечу оказалась временная одежка большевицкого покроя.

54. Проселочная полевая дорога сквозит через перелески, Идешь но ней и читаешь ее будто календарь: вспоминаешь по годам, с кем шел и куда, какая погода была и о чем говорили… Иных замет не остается в памяти, а вот дорога напоминает…

Дует ветер, летят с севера гуси. И не хочется тебе расставаться даже с этой сырой пустынной дорогой. Привык. Не хочется думать, что вот уйдешь и ты, а дорога останется, смоет вода следы – и больше ничего от тебя в этом мире не останется.

Гиблая осень

На скате полей четыре жилых дома – все что осталось от деревни. Покосившиеся дома стоят наособицу, потому как деревня расчетвертована крестом двух глубоких полевых дорог, не деревня – разъезд.

В верхнем крайнем доме (а они все тут крайние) живет одинокий старик. Он давно на пенсии, нынче оглох, жена у него умерла, дети и внуки в городах. Его дом стоит окнами в поле, из окна видно, как над полем летят птицы: весной – на север, осенью – на юг. Старик удушливо кашляет, отравлен газами еще на войне, в плену.

Всю жизнь он работал в колхозе, ходил на охоту, за грибами, ловил рыбу. А теперь никуда не ходит, только глядит в окно.

Особенно тоскливо осенью, когда уйдут с полей последние комбайны и тракторы. Сидит он у окна, дует ветер над пустыми полями, и проходит жизнь. А в голове одна дума: «Когда умру, кто сообщит детям, как похоронят?..» Единственная грамотная, еще молодая, соседка (а они все тут соседи) у которой адреса его детей, этой осенью сошла с ума.

Вечереет, старик подходит к окну, садится на расшатанный стул и глядит в поле, там клонится на меже полынь. Куда она клонится – туда, значит: и ветер дует. А каков ветер – такой и погоды жди. Всей жизни у старика осталось: глядеть из окна на ветер. В эту осень ему все чаще мнится: «Вот стихнет ветер, и кончится моя жизнь». С этой думой он ложится спать, с ней же и просыпается, и сразу идет к окну. Качается кустарник, гнется полынь на межнике – значит жив. И он боится, что однажды ветер стихнет…

Он не ошибся, умер на рассвете, когда в полях было удивительно тихо, шел первый легкий снег. В деревне все ещё спали, лишь по белому межнику гуляла соседка, босая, полураздетая. В великой предутренней тишине она осторожно срывала опушенную снегом полынь – собирала букет из «первых зимних цветов». И очень сердилась, когда белые цветки облетали и таяли у нее на голых руках и коленях.