Марина Журинская - Альфа и Омега Марины Журинской. Эссе, статьи, интервью Страница 27

Что же это значит? Может быть, это сказано из-за необратимости времени и из-за непредсказуемости событий во времени? Такую возможность следует рассмотреть. Физик скажет, что необратимость (линейность) времени – это константа. Спору нет, но это константа падшего мира. Нам трудно представить себе отсутствие времени, но, тем не менее, в вечности времени нет вовсе, и об этом свидетельствует святой апостол и евангелист Иоанн Богослов (Откр. 10, 6: времени уже не будет). Наверное, в связи с этим можно вспомнить доктора Фауста: Мефистофель соблазнил его обещанием создать для него такую распрекрасную жизнь, что Фауст поневоле захочет остановить мгновение, ибо оно достигнет совершенства. Но за долгую-долгую жизнь (бо́льшая часть которой описана во второй части пьесы, с оперой уже не связанной), преисполненную множеством вроде бы прекрасных вещей, такого мгновения не нашлось, и только напоследок лукавому удалось обмануть слепого старика, внушив ему, что вокруг все замечательно. Однако Высший Судия решил, что бес все равно проиграл. Заметим себе, что гордый ученый счел, что задача остановить время – хотя бы с помощью темных сил – заманчива и его достойна. Каков замысел – изменить богоданный порядок вещей здесь и сейчас, не дожидаясь сроков осуществления Божественного замысла о мире! Ведь это тоже своего рода отмена времени, но извращенная. Масштабный соблазн: достичь такого величия, чтобы сказать: времени больше нет. Ведь это и было заветной целью Фауста, а вовсе не Гретхен и не Елена Спартанская, не царское могущество и не неслыханные богатства. Но Бог поругаем не бывает (Гал. 6, 7), и пока мы не в вечности, время существует. Оно связывает нас, оно нам тяжко, и Мандельштам пишет о бремени времени. Это бремя можно понимать по-разному, хотя наиболее общее в человеческом восприятии времени – это то, что его поступательное движение у большинства вызывает сознательный или подсознательный психологический дискомфорт. Для кого-то непереносимо то, что оно необратимо, для кого-то – что движется медленно; кто-то в ужасе от того, что оно мчится так быстро. Легко догадаться, что дело тут не в физических характеристиках, а во внутреннем состоянии человека. И не надо осуждать (осуждать вообще нехорошо) тех, для кого время идет медленно, как говорится, тянется, тех, кто от этого страдает: ведь это могут быть и любящие, разлученные с любимыми, и праведники, взыскующие вечной жизни в Боге, и узники в одиночной камере, а не обязательно скучающие лентяи. Правда, отрицать наличие последних невозможно хотя бы потому, что это они породили слова о том, что нужно-де «как-то убить время».

Немало и тех, для кого время движется слишком быстро, и это снова совершенно разные случаи: замедлить время хотели бы и те, у кого срочная работа, а они боятся не успеть, и те, кто охвачен бурной страстью, и (скажем, забегая вперед) те, кто в сознании своего духовного несовершенства желает избавиться от грехов, но понимает, что это дело непростое и мгновенно не осуществляемое, – но и те, кто «вдруг» понял, что конец жизни неминуемо близок. К этому тоже относятся по-разному: кто-то считает, что уже все равно, машет на все рукой и, по глубокому замечанию Льюиса, еще при жизни погружается в ад. Кто-то осознает, что необходимо покаяться, достойно подготовиться к кончине. Успеть бы… А некоторые просто хотят «еще пожить». Окуджава в одной из поздних песен обращается к смерти: погоди… Может, и погодит, а может, и нет.

Давно замечено, что ложь врага рода человеческого отличается от беспардонного вранья, например, Хлестакова, который мало кого в состоянии обмануть, тем, что она (ложь) искусно переплетена с правдой. Слова Воланда о том, что дело не в том, что человек смертен, а в том, что иногда он внезапно смертен, потому и звучат так убийственно, что это правда… И древняя христианская мудрость сохраняет всю свою повседневную (можно даже сказать, ежеминутную) значимость: жить нужно так, как будто завтра – конец света и Страшный суд, то есть постоянно быть в готовности предстать перед Господом, а работать – так, как будто впереди вечность, а следовательно, никаких оснований для спешки нет, то есть тщательно доделывать все до конца – и как можно лучше. Да, действительно получается, что необратимость и непредсказуемость времени могут сыграть с человеком страшноватую шутку, на которые вообще мастер тот, кого мы называем лукавым. Но это еще не вся правда о лукавых днях. В значительной степени дни лукавы оттого, что необратимость и конечность времени в падшем мире таят в себе почву для опасения: не успеешь, пропустишь, чего-то лишишься… И в этом – страшная ловушка: соблазн попытаться «ухватить свое» не там, где следует. Подробностей можно не приводить, их легко представит себе любой: погоня за славой, богатством, удовольствиями, столь распространенная ныне погоня за здоровьем, доводящая людей до полного умоисступления и потери сил. Эта спешка абсолютно безрадостна, потому что уж таков потребитель: он пытается дотянуться до всего, что может схватить, и затем скорбит о том, что до чего-то дотянуться не может. Но дни лукавы, и история человечества кишмя кишит страшными примерами того, к каким крушениям приводит эта погоня. Эти крушения часто напоминают аварии на автогонках, – и этим тоже ведает лукавый. Когда мы молимся об избавлении нас от него, зачастую имеются в виду какие-нибудь оккультные явления в стиле компьютерных кинотрюков. А ведь лукавство дней – оно, можно сказать, повседневно рядом и оттого еще более опасно. Ахматова писала о том, что ужасы войн (их можно избежать) и чумы (ее можно искоренить, как искоренили оспу) бледнеют перед ужасом бега времени, и утверждала, что от этого ужаса нас никто не избавит, в чем была не совсем права, но об этом ниже. И она же в дневниковых записях пишет о том, что человечество может погибнуть от скорости: все больше авиа- и автокатастроф (можно добавить, что все больше смертей от инфарктов и инсультов, часто вызываемых перенапряжением жизненной погони), но это почему-то никого не заставляет задуматься. Именно в этом роковом ускорении жизни она усматривала ростки гибели человечества. Я знала человека, всецело захваченного своими жизненными планами и всегда бешено спешившего. Гнал машину, врезался в другую. Погибла жена, сам тяжело пострадал. Подлечился – и снова врезался, на этот раз насмерть. А ведь неглупый был человек и пост занимал немалый. Уже давно было проведено исследование, показавшее, что в больших городах на первом месте среди причин инфаркта – погоня за вот-вот уйдущим автобусом… Простая, наглядная, бытовая, а потому особенно страшная символика.

Все это так, – могут мне возразить, – но мы-то другие, мы христиане, а не то что иные прочие! Однако святой апостол и пишет о днях лукавых не для тех, кто целиком захвачен суетой, а для тех, кому просиял свет Христов и кто, говоря современным языком, сделал свой выбор. И это предупреждение адресовано именно им. То есть нам. Это нам следует рассмотреть возможности преодоления лукавства дней, убедиться, что на путях мира сего их нет, и обратиться к миру духовному.

Когда мы говорим, что мы-де не такие, как остальные, то всегда имеем в виду, что мы лучше. Так чем же мы лучше? В чем наши «привилегии»?

Ведь не сектанты же мы, считающие себя уже спасенными. На самом деле у нас есть всего одна привилегия – но величайшая, решающая, ослепительно прекрасная, и она состоит в том, что нам дарована возможность каяться и вместе с этим – благодатная помощь Божия в борьбе с грехом. И со временем тоже, хотя нас не освобождали здесь и сейчас от его необратимого бега в параметрах мира вещественного, как и от смертности телесной. Все совсем по-другому. Можно даже ясно увидеть ту, условно говоря, точку, от которой отсчитывается дар преодоления если не времени вообще, то лукавства дней. И эта точка – опять-таки во времени: это Рождество, располагающееся в нашем календаре неподалеку от Нового года, но носящее принципиально иной временной характер. Рождество – это приход в мир воплотившегося Бога, что знаменует начало преодоления скорбей падшего человечества: победу над смертью и открытые врата Царства Небесного, куда может последовать любой из тех, кто верит в Сына Божия и верен Ему. А там, как нам уже известно, времени не будет. Примем во внимание, что Рождество, как и всякий церковный праздник, – это не точка во времени, обозначающая наложение двух календарей, церковного и гражданского, а место пересечения двух систем отсчета времени. И не в том дело, что здесь наблюдается различие «стилей», а в том, что церковный год в некотором смысле не линеен, потому что недаром называется богослужебным кругом. И если я по какой-то досадной причине не смог быть в храме на любимый праздник – Бог даст, в следующем году смогу. Таким образом отчасти снимается необратимость времени. Год за годом мы не просто отмечаем, а переживаем вехи истории спасения, год за годом увеличивается, углубляется, обретает перспективы наш духовный опыт. Год за годом церковный корабль движется к вечности – и мы с ним. Если мы с ним.