Дэвид Уоллес - Женщина в депрессии Страница 6

Комментарии

1

Женщине в депрессии сцепленные пальцы психотерапевта почти всегда напоминали разные виды различных геометрических клеток; этой ассоциацией женщина в депрессии не делилась с психотерапевтом, потому что ее символическое значение было слишком явным и простым, чтобы тратить время сеансов. Ногти психотерапевта были длинными и приятными и хорошо ухоженными, тогда как ногти женщины в депрессии были из-за навязчивой привычки так коротко покусаны и обгрызены, что гипохиний иногда выдавался и спонтанно кровоточил.

2

(т. е. одна из гноящихся ран)

3

Психотерапевт женщины в депрессии всегда была предельно осторожна, чтобы не показалось, будто она осуждает или винит женщину в депрессии за то, что та цепляется за свою защиту, или предполагает, что женщина в депрессии так или иначе сама сознательно выбрала цепляться за хроническую депрессию, агония которой заставляла ее (т. е. женщину в депрессии) чувствовать себя так, будто ей достается больше, чем можно вынести. Отречение от осуждения или навязывания своих ценностей было в духе терапевтической школы, во имя которой философия лечения психотерапевта уже почти пятнадцать лет клинической практики стремилась являть собой комбинацию безусловной поддержки и полной честности касательно чувств, что были необходимы для полезного профессионализма, необходимого для продуктивного терапевтического пути к аутентичности и межличностной цельности. Защиты против близости, как гласила теория психотерапевта женщины в депрессии, почти всегда были задержавшимися в развитии или рудиментарными механизмами самосохранения; т. е. однажды они были допустимыми и необходимыми и, очень вероятно, служили обороне беззащитной психики против потенциально невыносимых травм, но почти во всех случаях они (т. е. защитные механизмы) недопустимо застыли или задержались в развитии и теперь не были, во взрослом возрасте, допустимы и даже, по сути, как ни парадоксально, причиняли куда большие травму и боль, чем предотвращали. Тем не менее, психотерапевт с самого начала объявила, что не собиралась давить, оскорблять, умасливать, спорить, агитировать, ставить в патовую ситуацию, хитрить, разглагольствовать, стыдить или манипулировать, чтобы женщина в депрессии избавилась от своих задержавшихся в развитии или рудиментарных защит, пока не почувствует, что сама готова рискнуть вслепую довериться собственным внутренним ресурсам и чувству собственного достоинства и персональному росту и лечению, чтобы это сделать (т. е. покинуть гнездо своих защитных механизмов и свободно и радостно лететь).

4

Психотерапевт — которая была существенно старше женщины в депрессии, но моложе матери женщины в депрессии, и которая, не считая состояния ногтей, напоминала мать и физически, и стилистически — иногда раздражала женщину в депрессии своей привычкой составлять диджиформную клетку на коленях и менять формы клетки и, глядя вниз, разглядывать во время сеансов геометрически разнообразные клетки. Однако когда со временем терапевтические отношения углубились в плане близости и доверия, вид диджиформных клеток нервировал женщину в депрессии все меньше и меньше, пока не стал едва заметной помехой. Куда более проблематичной в плане доверия и самооценки для женщины в депрессии была привычка психотерапевта время от времени быстро поглядывать на большие часы в форме солнца на стене позади легкого замшевого кресла, в котором во время сеансов привычно устраивалась женщина в депрессии, поглядывая (т. е. психотерапевт поглядывал) так быстро и почти даже украдкой, что со временем женщину в депрессии все больше и больше волновало даже не то, что психотерапевт смотрела на часы, но что психотерапевт, видимо, пыталась скрыть или замаскировать факт, что смотрела на часы. Наконец женщина в депрессии — будучи болезненно чувствительной, как она признавала, к возможности, что кому-либо, с кем она пыталась связаться и поделиться, было втайне скучно или неприятно или хотелось отчаянно уйти от нее как можно скорее, и была соразмерно сверхбдительна относительно любых движений или жестов, показывающих, что слушатель следит за временем или хочет, чтобы время шло поскорей, всегда замечала, как психотерапевт быстро поглядывала вверх, на стену, либо на небольшие элегантные наручные часики, циферблат которых был скрыт от взгляда женщины в депрессии тонким запястьем психотерапевта — в конце первого года отношений с психотерапевтом начала всхлипывать, и поделилась, что чувствовала себя униженной или незначительной каждый раз, когда психотерапевт пыталась скрыть факт, что желает знать текущее время. Большая часть работы женщины в депрессии с психотерапевтом в первый год ее (т. е. женщины в депрессии) пути к исцелению и межличностной цельности касалась чувства, что она уникально и отталкивающе скучна, или жалким образом зациклена на себе, и не способна верить, что со стороны человека, у которого она ищет поддержки, ее встречает искренние интерес и сострадание и забота; и на самом деле первый значительный прорыв терапевтических отношений, как рассказала участницам Системы Поддержки женщина в депрессии в болезненный период после смерти психотерапевта, наступил, когда женщина в депрессии, в конце второго года терапевтических отношений, успешно нашла внутренние стержень и ресурсы, чтобы суметь напористо поделиться с психотерапевтом, что она (т. е. почтительная, но напористая женщина в депрессии) предпочла бы, чтобы психотерапевт смотрела на гелиоформные часы открыто, или открыто поворачивала запястье, чтобы посмотреть на наручные часы, а не, по-видимому, считать — или по крайней мере действовать так, что со сверхчувствительной точки зрения женщины в депрессии казалось, что психотерапевт считает — что женщину в депрессии можно обхитрить, превратив бесчестное наблюдение тайком за временем в жест, который притворялся незначительным взглядом на стену или рассеянным движением клеткообразной диджиформной фигуры на коленях.

Еще один важный аспект терапевтической работы, который женщина в депрессии и психотерапевт достигли вместе — и о котором психотерапевт сказала, что лично ей кажется, что это плодотворный скачок роста и углубления доверия и уровня честности между ними — случился в третий год терапевтических отношений, когда женщина в депрессии наконец созналась, что еще ей кажется унизительным, когда с ней говорят так, как с ней говорит психотерапевт, т. е. женщина в депрессии чувствует покровительственное, снисходительное и/или отношение как к ребенку, особенно в те моменты их совместной работы, когда психотерапевт начинала снова и снова утомительно сюсюкать о том, какие у нее терапевтические философии, цели и желания для женщины в депрессии; плюс не говоря о том — раз уж об этом зашел разговор — что она (т. е. женщина в депрессии) также иногда чувствовала себя унизительно и обиженно, когда психотерапевт поднимает взгляд от клетки пальцев на коленях на женщину в депрессии, и на ее (т. е. психотерапевта) лицо снова возвращается привычное выражение спокойствия и безграничного терпения, выражение, которое, по ее признанию, как она знала (т. е. женщина в депрессии знала), было предназначено передавать неосуждающие внимание и интерес и поддержку, но которое, тем не менее, иногда, с точки зрения женщины в депрессии, выглядело скорее как эмоциональная отстраненность, как врачебная дистанция, как будто женщина в депрессии вызывала исключительно профессиональный интерес, а не сильные личные интерес и сопереживание и сочувствие, которых, как ей иногда казалось, ей смертельно не хватало всю жизнь. Это злило, призналась женщина в депрессии; она часто чувствовала злобу и обиду из-за того, что была лишь объектом профессионального сочувствия психотерапевта или благотворительности и абстрактной вины ее якобы «подруг» из «Системы Поддержки».

5

И хотя женщина в депрессии, как она позже признавалась Системе Поддержки, жадно искала на лице психотерапевта следы негативной реакции, пока она (т. е. женщина в депрессии) открывалась и выташнивала все свои потенциально отталкивающие чувства о терапевтических отношениях, тем не менее к этому моменту сеанса она достигла такой эмоциональной честности, что смогла открыться еще больше и со слезами поделиться с психотерапевтом, что еще унизительной и даже оскорбительной была мысль, что, например, сегодня (т. е. в день плодотворно честной и важной работы над отношениями женщины в депрессии и психотерапевта), в момент, когда время приема женщины в депрессии у психотерапевта истечет и они встанут с кресел и сухо обнимутся на прощание до следующей встречи, что в этот самый момент все на вид насыщенные личные сосредоточенные внимание и поддержка и интерес без труда переместятся с женщины в депрессии на следующую жалкую презренную ноющую зацикленную на себе дурочку с пятачком, брекетами и толстыми ляжками, которая как раз ждала снаружи, читая потрепанный журнал, ожидая, когда можно будет забрести и жалко вцепиться на час в край мантильи психотерапевта в настолько отчаянных поисках лично заинтересованного друга, что она даже готова платить в месяц за жалкую временную иллюзия друга столько же, сколько за гребаную аренду. Женщина в депрессии отлично знала, признала она — подняв руку с нервно обкусанными пальцами, чтобы психотерапевт ее не перебила — что профессиональное отстранение психотерапевта было не так уж несовместимо с настоящей заботой, и что осторожное поддержание профессионального, а не личного, уровня заботы и поддержки и обязательств означало, что на эти поддержку и заботу можно будет рассчитывать, она всегда Будет С женщиной в депрессии, и та не падет жертвой обычных для менее профессиональных и более личных межличностных отношений превратностей неминуемых конфликтов и непониманий и естественных флуктуаций личного настроения психотерапевта и эмоциональной доступности к сопереживанию в конкретный день; не говоря уже, что ее (т. е. психотерапевта) профессиональное отстранение означало, что как минимум в пределах прохладного, но милого домашнего кабинета психотерапевта и отведенных трех часов каждую неделю вместе женщина в депрессии может быть полностью честна и открыта и может не бояться, что психотерапевт примет эти чувства близко к сердцу и разозлится или станет холодной или осуждающей или насмешливой или нетерпимой или даже застыдит или засмеёт или бросит женщину в депрессии; на самом деле, как ни иронично, сказала женщина в депрессии, она слишком хорошо понимала, что психотерапевт была для женщины в депрессии — или для изолированной, агонизирующей, нуждающейся, жалкой, эгоистичной, испорченной, раненой Внутренне-Детской частички женщины в депрессии — абсолютно идеальным личным другом: т. е., в конце концов, вот есть человек (он же психотерапевт), который всегда Будет С ней, будет слушать и по-настоящему заботливым и сопереживающим и эмоционально доступным и отдающим и поддерживающим женщину в депрессии, но при этом не требующим абсолютно ничего от женщины в депрессии взамен в плане сопереживания или эмоциональной поддержки или в плане, чтобы женщина в депрессии хоть раз по-настоящему заботилась или хотя бы вспоминала действительные чувства и нужды психотерапевта как живого человека. Женщина в депрессии также прекрасно знала, признала она, что по сути именно 90 долларов в час делали симулякр дружбы в терапевтических отношениях столь идеально односторонним: т. е. единственными ожиданием или требованием, которое психотерапевт налагала на женщину в депрессии, были прописанные в контракте 90 долларов; когда это единственное требование удовлетворялось, все отношения фиксировались исключительно на женщине в депрессии. На рациональном, интеллектуальном, «головном» уровне женщина в депрессии полностью осознавала все эти реалии и баланс, объяснила она психотерапевту, и потому, конечно, у нее (т. е. у женщины в депрессии) не было разумной причины или повода чувствовать эти пустые, нуждающиеся, детские чувства, которыми она только что, беспрецедентно эмоционально рискнув, поделилась; и все же женщина в депрессии призналась психотерапевту, что, тем не менее, на каком-то примитивном, эмоционально интуитивном уровне, или уровне «чутья», она чувствовала, что очень унизительно и обидно и жалко, что из-за хронической эмоциональной боли и изоляции и неспособности связываться с людьми она вынуждена тратить 1080 долларов в месяц, чтобы оплачивать, по сути, воображаемого друга, который помогал осуществиться по-детски нарциссическим фантазиям о том, как ее эмоциональные нужды решаются без взаимного решения или сопереживания или даже принятия во внимание эмоциональных нужд другого, без тех самых направленных на другого сопереживания и внимания, которые, как в слезах призналась женщина в депрессии, она уже отчаялась в себе отыскать. Здесь женщина в депрессии вставила, что часто волновалась, несмотря на множественные травмы, от которых страдала в попытках отношений с мужчинами, что именно ее неспособность выбраться из отравляющей нуждаемости и Быть С другим и по-настоящему эмоционально отдаваться и превратила попытки интимных, взаимно заботливых партнерских отношений с мужчинами в такую болезненно унизительную всеобъемлющую катастрофу.