Ненад Илич - Дорога на Царьград Страница 13

Гарпия уже прилегла на соломенный тюфяк. Несомненно, она еще бодрствует, только глаза прикрыла. Первый раз мы будем спать рядом друг с другом… А там посмотрим… Как кстати, что нам нельзя разлучаться… Из моих уст это, может, звучит, как обман, но она мне на самом деле начинает нравиться. За ужином она расслабилась. Вино было отличное. Говорят – путь к мужскому сердцу лежит через желудок. Не знаю, почему этого нельзя сказать и о пути к женскому сердцу. Я ее и напоил, и накормил, и настроение у нее заметно приподнялось. Она начала рассказывать о себе… Хотя, по правде говоря, сначала я повел рассказ о себе, а она благодушно слушала и время от времени вставляла словечко. Я чувствую, что мы заметно сблизились.

Мыло, которое я должен был ей купить, дороже ночлега и ужина вкупе. И, признаться честно, я бы его и не купил, если бы уже тогда не воображал себе, что может произойти сегодня вечером. И что мне только не лезло в голову, пока я ждал под дверью, когда она вымоется… Может, и мне немного ополоснуться? В ведре еще осталась вода. Да, это было бы пристойно. Хватит писать; а то ей может показаться, будто я особо не заинтересован. Да и не стоит терять время, господа. А то она может уснуть.

Переворачивая страницу, Мики подумал, что и он мог бы закончить читать и пойти к жене. Желание теплого женского тела под одеялом распалило его настолько, что Мики пришлось даже расстегнуть пуговицы у воротничка рубашки. С большим удовольствием он представил, как они, прижавшись вплотную друг к другу, медленно перекатываются на шуршащем соломенном тюфяке. Шур-шур…

Внезапно Мики осознал, что шуршание, которое он слышит, никак не может доноситься из пустой комнаты, в которой он сидел. Софа, кресла, комод, выключенный телевизор, столик, полки – ни один из этих предметов обстановки не мог шуршать. Да и матрас в спальне вряд ли шуршал. «Наверное, это потрескивает свеча», – подумал поп. Но свеча горела спокойно, ровно и не потрескивала, а шуршание все же слышалось. А потом вдруг все стихло.

«Это – усталость, – заключил отец Михаило, – это, несомненно, от усталости». Он зевнул и потянулся. Но все же не смог убедить себя отложить рукопись и пойти спать.

С тридцатью золотыми мы могли бы делать все, что душе угодно. Купить лошадей, еду. Одеться как подобает. А так на нас явно поглядывают с подозрением.

Сегодня утром я сдался и отправился в дом дубровчанина Бобалевича, на которого мне многие указали как на лучшего менялу в городе. В большой зале сидели еще трое озабоченных мужчин, так что я сразу немного расслабился. Меня успокоило то, что все будет происходить перед свидетелями.

Но на поверку вышло, что я просидел там напрасно, сам став свидетелем неприятных событий. Когда я вошел в залу, крупный дородный Бобалевич вел разговор с высоким и очень худым, лохматым человеком, упорно пытавшимся приобрести сукно за шестнадцать дукатов, но только в кредит. С зеленоватым лицом, толстыми черными бровями, большими глазами и редкой бородкой, растрепа спокойным глубоким голосом старался убедить Бобалевича в своей дельности и толковости, пересказывая все успешные сделки, в которых он участвовал. Кроме вчерашней сенсационной продажи бумаги, у меня никакого опыта в делах торговли нет. Так что мне стало любопытно, с каким гонором он выпрашивает в долг. Бобалевич не поддавался. Наморщив свой широкий, но низкий лоб, он лишь повторял, что сейчас, когда турки двинулись на Смедерево, а деспот бежал в Венгрию, момент для заключения такой сделки неподходящий. Нет никакой гарантии. И он не сумасшедший, чтобы давать товар в кредит. Тем более что вопрос только времени – когда он сам уедет в Дубровник.

Растрепа разжал тонкие губы, обнажив редкие зубы, и с чувством превосходства заявил, что располагает достоверной информацией о том, что деспот скоро вернется с большой помощью и из войны ничего не выйдет.

– И ничего не выйдет. Султан вас раздавит за два дня, – Бобалевич устало откинул свои телеса на спинку заскрипевшего стула и махнул рукой в знак того, что разговор с просителем закончен. – Давай, выходи! У меня нет времени.

По правде говоря, смедеревская крепость очень мощная. Так что и мне прогноз Бобалевича показался немного странным. А вот растрепа выразил свое несогласие яснее:

– Турецкий прихвостень! Кровопийца! Да мы их встретим так, что они надолго запомнят… А ты и подобные тебе хуже турок. Вы хотите, чтоб мы, а не они, лишились головы. Вы, надушенные паписты, с вашими липкими ручонками и вашими деньгами. – Растрепа начал махать руками так, что стал напоминать большущую птицу. – Можешь своим сукном подтереть задницу! Да на кой мне твое сукно! Когда прогоним турок, ты вернешься сюда и будешь умолять, чтобы мы купили твою поеденную молью материю. С двухлетней рассрочкой. Вам без нас не прожить. Все получили на наших горбах. А чуть что не так, разбегаетесь как крысы. Чума на ваши головы!

Растрепа выскочил на улицу.

Бобалевич поджал губы, переваривая обиду, а двое оставшихся в зале посетителей испытали сильную нужду выказать свое неприятие неразумного поведения соотечественника.

Сморщенный седой старик с красным лицом осуждал наглеца громче всех. Вышло так, что он был следующим в очереди, а просьба к Бобалевичу у него была еще больше. Как старый партнер он просил беспроцентный денежный заём! Бобалевич и ему отказал, правда, чуть вежливее, чем растрепе. Старик побледнел и вышел, с достоинством задрав голову. Подошла очередь морщинистого весельчака с одной лукаво приподнятой бровью. Бобалевич назвал его Вучиной. После меня никто в помещение не входил, так что в канцелярии мы остались втроем.

Оказалось, что Вучина задолжал дубровчанину изрядную сумму и свой долг решил выплатить неудачными шутками.

– Цветко! – рявкнул Бобалевич, и в залу откуда-то сзади вошли двое громил с дубинками.

Вучина – в страхе от того, что грозило последовать за их появлением, начал ссылаться на закон деспота о защите должников в Смедерево. При этом он стал обращаться и ко мне, что мне было совсем неприятно. Мне хотелось остаться незамеченным, и я пытался только улучить момент, чтобы незримо покинуть пыточную.

– А ты пожалуйся деспоту, когда он вернется. Скажи прямо – ты намерен вернуть долг или нет? У меня нет больше времени…

– Я буду жаловаться! Я приведу людей воеводы! – должник опять обернулся ко мне: – Иди, позови пристава, быстро!

Вучина еще раньше остался без денег, а сейчас у него иссякли и шутки. Он начал звать на помощь еще до того, как получил первый удар дубинкой по своей спине. Я деловито что-то пробормотал и двинулся к выходу.

– Стой! Мы скоро закончим, – услышал я за спиной голос великого инквизитора. Этого-то я и боялся и только ускорил шаг. Не оборачиваясь, с ногами, жесткими и несгибаемыми как кирки, я почти побежал вниз по улице. Мне и в голову не приходило звать пристава, но я совсем не был уверен, что громилы думают так же.

Глупо – вмешиваться мне в дела, которые меня не касаются и в которых я мало что разумею. И в то же время мне стыдно за то, что не пошел за приставом. Ну, а если бы пристав начал расспрашивать, откуда и кто я?

Ей я ничего не рассказал о том, что случилось. Она вымыла волосы и сейчас сушит их у окна. И при взгляде на ее голые белые руки я испытываю чувство, похожее на счастье.

Может, я и не понимал бы, что это именно – счастье, если бы его не портило другое, неприятное ощущение. Неприятное ощущение напоминает мне о том, что денег у нас осталось только на сегодняшний ночлег у Голубицы. И то – если мы пропустим обед и ограничимся только ужином.

С сегодняшней ночи у меня в голове постоянно вертятся картины. Еще одна ночь – настоящее приобретение. Пока мы сидим вот так, в тишине, как будто все – лишь ожидание повторного шуршания тюфяка.

Я не сомневаюсь, что и Голубица вытащит откуда-нибудь дубинку, если мы ей задолжаем. И она сильная, как земля. А если еще появится какой-то ее Цветко… В корчме полно людей зловещего вида. Не хочу и думать об этом. Ведь пострадает моя мужская гордыня перед моей новой любовью.

Ну и подерусь, если нужно.

Завтра утром нам потребуются деньги. Турки выступили. Я мог бы остаться здесь – защищать Смедерево. А может быть, все-таки стоит добраться до Града? Может, важнее защитить врата Неба? Нелегко, когда остаешься в пути без такого проводника, как наш. И все же он оставил нам золотой.

Какой же он необычный, этот золотой. Тяжелый. Сейчас он тяжел для меня, как камень на шее. Кому его предложить? Только Цветко встает у меня перед глазами. Я могу позволить себя одурачить.

Гуляя, я видел, как приставы вели связанного человека. Похоже, опять какая-то финансовая проблема.

Я снова выхожу на улицу. Вот встану на каком-нибудь углу и буду стоять там, пока что-нибудь не случится. Буду ждать, пока мне не поможет Господь Бог или случай. Сомневаюсь, что здесь кому-то захочется посмотреть наши патриотические представления, в которых мы так поднаторели. Да и наша труппа уменьшилась. Сократилась до нас – двоих сирот.