Ингрид Нолль - Неунывающие вдовушки Страница 18

– Ключи стащили у моей уборщицы, – продолжал он, – как дети, ей-богу! Не радуйтесь, вам ни на секунду не удалось сбить меня со следа.

Я молчала, и жирный истязатель поднес зажигалку к моей левой лодыжке и тут же заткнул мне кляпом глотку, чтобы не орала. Я закивала как сумасшедшая, давая понять, что готова рассказать еще кое-что, и тогда до него дошло, что кляп надо вынуть.

– Катрин хотела взяла эти ваши пошленькие картинки с розочками на память, спросите ее сами. Да ведь это же дешевка, что вы так переживаете из-за них?

Эрик покачал головой.

– Это уж точно не тебе судить. И вообще картины не мои, они принадлежат одному клиенту, он требует их обратно. – Брови у него грозно сошлись на переносице. – Есть у меня подозрение, что Катрин никуда не уезжала, а просто свалилась с гриппом. Если не дашь нам ее адрес, мы пойдем на поиски сами, а тебя оставим здесь, связанную и с кляпом во рту. Тебе очень скоро станет некомфортно.

– Да я сама не знаю, где она! Как я вам скажу?

Палач снял с меня туфли и поднял мои связанные ноги на журнальный столик. И ведь газетку не забыл подстелить, вот гад! И опять у меня под ногами запылал огонь. Эрик же снова заткнул мне рот кляпом.

Надолго меня не хватило. Я не выдержала пытки и выложила инквизиторам наш адрес в Вест-энде: ищите там вашу Катрин с картинами.

– Ладно, мы это проверим, – ответили истязатели.

Я готова была вздохнуть с облегчением и уже стала было подумывать, как бы мне отсюда сбежать, пока их не будет, но тут толстяк достал из кармана штанов моток клейкой ленты и превратил меня в почтовую посылку. Уходя, он со злобой сильно пнул меня в бок. Они взяли мои ключи и оставили лежать на полу, совершенно обездвиженную.

Убьют! Как есть убьют! Вернутся с пустыми руками, опять станут пытать, я выдам и где Катрин, и где картины. И тогда моя жизнь не будет стоить ни гроша.

Хорошо хоть глаза и нос не заклеили, и то спасибо. Но заклеили рот. Профессионал связывал, сразу видно. Еще и к батарее привязал. Не пошевелиться, не доползти до ближайшего угла, чтобы перетереть ленту об острый косяк. Все, что я могла видеть, – настенные часы. Стрелки казались неподвижными. Сколько эти душегубы будут отсутствовать?

В эту минуту мне приспичило по малой нужде, и я злорадно намочила дорогой китайский синий ковер. И пусть Эрик еще больше бесится!

Ноги горели от ожогов. Как же больно, черт возьми! А я даже не могу взглянуть на свои раны.

Часа через два я в любую минуту стала ожидать их возвращения. Они там, конечно, все перевернули вверх дном, все драпировки ободрали. Черт! Забыла выдернуть из стены гвозди, на которых висели картины! Теперь они обо всем догадаются! Эрик не дурак, он смекнет, что мы прятали картины в квартире.

Уже четыре часа прошло. Да где же они? Может, устроили там засаду и караулят Катрин? Темнеет уже. Стрелок на часах не различить. Зазвонил телефон, после третьего звонка включился автоответчик.

Пытаясь ослабить ленту, я отчаянно двигала челюстью, пока судорога не свела скулы. Тут меня отчаянно затошнило! Не хватало еще захлебнуться собственной рвотой. Отвратная смерть! Лучше уж пулю в лоб! В самом деле, как они со мной расправятся? И куда денут мой труп?

Все, сдаюсь, не могу больше! Помереть бы уже тихо, и конец мучениям!

Кажется, у меня уже начинается бред.

Я – в полярной экспедиции. Ноги обожжены, идти не могу, вязну в снегу, отстаю от своих, а они уходят все дальше, к Северному полюсу, не оглядываясь. Исчезли. Нет их больше. У меня нет сил, я засыпаю в снегу. Сплю. И во сне тихо перехожу в другой мир, где больше нет ни боли, ни страданий.

Но разве уснешь, когда так больно! Боль не давала уснуть. Все тело затекло, ломит, ноет. Да еще болит рана от зубов хорька.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я вообразила, что снова веду экскурсию во Флоренции. И вот я уже сижу на привычном месте экскурсовода в экскурсионном автобусе, в руке – микрофон. Слышу собственный голос. Автобус едет давно знакомым мне маршрутом с обычными остановками. Вот мы входим в Галерею Академии, я представляю туристам «Давида» Микеланджело. Высота скульптуры – четыре метра тридцать четыре сантиметра, рассказываю я. В палаццо Питти мои туристы любуются ликом Мадонны с Младенцем и со святым Иоанном, кисти Рафаэля.

А теперь я в доме Гете. Прохожу одну комнату за другой. Через сад попадаю на кухню. И вот уже блестят передо мной начищенные фигурные, причудливые медные формы для выпечки: не в них ли пекли знаменитый франкфуртский венок! Ой, как захотелось есть! Дальше, прочь из кухни.

Устрашающих размеров насос для воды и каменный слив. Сегодня любая домохозяйка испугалась бы, увидев их, но в те времена это была новейшая бытовая техника. А правду рассказывают, будто маменька Гете, почтеннейшая фрау Айя, каждый день на кухне лично присматривала за поварихой и ее помощницей? Правда ли, что франкфуртский зеленый соус, якобы любимое блюдо самого Иоганна Вольфганга, едали уже в восемнадцатом веке? Или кулинары земли Гессен изобрели этот соус гораздо позже и превратили его в местный гастрономический аттракцион? Я бы сейчас полжизни отдала за тарелочку жареной картошки с зеленым соусом!

Я стала вспоминать дальше. Пришли на ум корейцы. Они захватали бюст Гете, что вообще-то запрещено, это ведь музей! Удивляются, тычут пальцами и лопочут на своем занятном языке, разглядывая китайский фарфор и плавильную печь. Потом у меня перед глазами все завертелось, закружилось, как в хороводе: этажи, лестницы, картины, секретеры, узоры на обоях, круглые оконные стекла, рукописи, часы…

Шкатулочка для рукоделия. Очаровательно. Нужно было ее стащить, конечно. Зря не стащила. Унесла же я однажды из одного музея изящную конфетницу. Давно это было. Но вот она, в моей коллекции, вижу ее как сейчас перед собой. И у Гете в доме, разумеется, полно красивых вещичек, которые так украсили бы мою коллекцию.

Собственно, музей расположился во флигеле. Тут снова толкутся мои веселые корейцы, на сей раз они хихикают перед полотном Вильгельма Тишбайна. Двое мужчин на фоне скалистого пейзажа. Два нагих всадника на скакунах, спиной к зрителю, удаляются в горы, унося свои охотничьи трофеи – орла и льва. «Сила мужчины» зовется эта картина. Вот черт! Меня вот тоже, как этих двух гордых существ, скрутили, как охотничью добычу, и болтаюсь я теперь, прикрученная к седлу. И куда только меня тащат эти двое? И зачем я им?

Как же мерзко! Как гадко! До отчаяния противно! Как я глупо влипла в историю! Это я, такая хитрая – до подлости и вероломства, изворотливая, шустрая, гордая своей психологической тактикой! Да что там! Что все это против грубого, тупого насилия! Против лома нет у меня приема, и все тут!

Убьют они меня! И сына я больше не увижу! Хвала провидению, я отвезла его к отцу. Умру, женится Йонас на Герлинде, и Бэла скоро меня забудет. Грустно это, грустно, но для него так лучше. Я заплакала. Залилась слезами. Как там говорят: слезами можно растрогать даже камень? Или капля камень точит? Может быть, слезами можно растворить клейкую ленту? Или скотч от слез хоть немного размокнет и отстанет ото рта, чтобы я могла исторгнуть из себя хоть подобие крика. Куда там! Безнадежно.

Что будет после смерти? Другая жизнь? Встреча с покойными родственниками, с родителями, с братом? Ой, нет, лучше не надо. Ничего хорошего они мне не скажут. И у покойного супруга Коры Хеннинга ко мне свой счет. Господь занес надо мной свою карающую длань. На этот раз всерьез. Молись, Майя! Молись! Больше тебе ничего не остается. Господи, спаси! Обязуюсь остаток дней своих быть сиделкой в доме престарелых.

Господь сжалился надо мной спустя шесть часов, когда я уже утратила всякую веру. Ключ повернулся в замке, кто-то вошел в квартиру. Это пришли покончить со мной. Ну все, конец. Я с трудом приподняла опухшие веки. Вот, сейчас они появятся из темного коридора. Вспыхнул свет, я зажмурилась. И с изумлением узнала Феликса и Энди!

Они, прижимая меня к себе, осторожно отклеивали у меня с лица и волос клейкую ленту. Больно было ужасно, лучше бы они отдирали скотч рывками. Я рыдала, не в силах ответить ни на один их вопрос. Молодые люди освобождали мои ноги и руки, продолжая обнимать, укачивать, гладить меня по голове, влили мне в рот минеральной воды, все время повторяя: «Все хорошо, все кончилось».

Наконец я смогла самостоятельно двигаться. Я нашла кое-что из белья Катрин, из того, что она не успела забрать, и отправилась в ванную.

После душа я глоток за глотком опустошила бутылку минералки. Парни между тем перевязывали мои обожженные ноги. Я же то и дело протягивала к ним руку, укушенную хорьком.

– Извращенцы! Они тебя еще и укусили! – Феликса передернуло. – Куда тебя везти? К врачу? Или сначала хочешь отдохнуть?