Орхан Памук - Рыжеволосая Женщина Страница 20

Я рассказал Фикрие-ханым, что я не сценарист, а инженер-геолог, а старинными историями интересуюсь потому, что езжу в Иран. Слышала ли она, что в наши дни государство Иран пытается приобрести миниатюру, на которой Рустам оплакивает сына Сухраба? Чтобы вернуть миниатюру в Иран из нью-йоркского музея «Метрополитен», правительство страны привлекло опытных агентов и предложило за нее целое состояние.

– Книга с всемирно известной миниатюрой, о которой вы говорите, хранилась у нас, в Топкапы, – вздохнула Фикрие-ханым. – Когда падишахи покинули Топкапы, она была украдена и отправлена на Запад. Сначала попала в руки Ротшильда, затем была продана в Америке. Эта книга, как и ее несчастные герои, всю жизнь проводит в скитаниях по чужим странам, по чужим рукам и, к сожалению, является орудием и в национальных вопросах, и в политике. Вы никогда не думали о том, что именно мы, турки, изображены в «Шахнаме» в качестве тех, от кого воротят нос и кого называют врагами? А ведь в наших хранилищах полно «Шахнаме».

– В девятьсот девяносто девятом году, когда была написана «Шахнаме», турки еще не пришли из Азии, – сказал я с улыбкой.

– Вы знаете больше, чем какой-нибудь профессор, но все равно вы любитель, – проговорила Фикрие-ханым.

Слово «любитель» меня не обидело. Я от души поблагодарил многознающую Фикрие-ханым, уделившую мне несколько часов своего драгоценного времени. Мы просидели тем осенним вечером до темноты. Туристов больше не было, музей закрылся. Фикрие-ханым, совершенно не интересовавшаяся современной политикой, рассказала, что происходило с самыми ценными из старинных рукописей «Шахнаме», увязав свой рассказ с политическими событиями, и это мне напомнило еще об одном сходстве между Эдипом и Сухрабом, о котором я прежде не думал, – о политической ссылке, о жизни вдали от родины… Отец всегда искренне интересовался этой темой. После военного переворота многие его приятели-единомышленники сбежали в Германию, предвидя, что их ожидает. А такие, как мой отец, либо те, кто не смог сбежать, в конце концов оказались в руках полиции и подверглись пыткам.

Пока Эдип и Сухраб искали своих отцов, они отдалялись от городов и земель, к которым принадлежали, враги принимали их как гостей и использовали в своих целях. В обеих драмах эта дилемма не подчеркивалась, так как связь с семьей, с царем, с отцом из династии была для Софокла и Фирдоуси более важной, чем связь с народом. Но в поисках своих отцов и царевич Эдип, и Сухраб вели дела с врагами своих стран.

Когда мне исполнилось сорок, а Айше тридцать восемь лет, мы начали понимать, что наша мечта иметь ребенка не осуществится. Можно сказать, мы сдались после того, как потратили большое количество времени и средств на турецких врачей и на американские и немецкие клиники.

Самой большой нашей победой было то, что усталость и разочарование сблизили нас. Мы стали близкими друзьями. То, что мы в конце концов осознали, что у нас не будет ребенка, отдалило нас от других семейств и обогатило нашу интеллектуальную жизнь. Айше была недовольна тем, что плодовитые, как крольчихи, подруги-домохозяйки жалели ее. Теперь она с ними почти не встречалась. Одно время она искала работу. Позднее я решил основать собственную фирму, занимающуюся мелкими строительными работами, и предложил жене возглавить бизнес. Она быстро научилась управлять инженерами и рабочими. Признаться, всем процессом из-за ее спины управлял я. Фирму мы назвали «Сухраб».

Вскоре мы переехали в дорогую четырехкомнатную квартиру в Гюмюшсую с видом на море и, подобно счастливым супружеским парам, путешествовавшим в медовый месяц, отправились смотреть мир. После того как самолет взлетел над Стамбулом, я через жену потянулся к иллюминатору и разглядел из окна самолета, что наш бывший участок на возвышенности покрылся домами и фабриками. Почему-то от этого я ощутил покой.

В наших поездках по миру мы останавливались в лучших отелях, открывали много неизведанного, ходили по музеям; периодически то в Лондоне, то в Вене демонстрировали тому или иному специалисту по женской репродукции наши документы. Эти походы поначалу давали нам небольшую надежду, но затем всякий раз заканчивались все более тяжелым разочарованием.

Мы испытали счастье посмотреть на миниатюры в старинных рукописях «Шахнаме» в дублинской библиотеке Честер Битти, благодаря протекции одного знакомого дипломата, а год спустя увидели их в Британском музее, отправившись по совету Фикрие-ханым в библиотечный отдел, где хранились старинные иранские рукописи. Посетители редко имели возможность лицезреть эти миниатюры выставленными в залах музея. Когда я смотрел на рисунки и наброски, то поддался воспоминаниям о моей юности и Рыжеволосой Женщине, и это опять разбудило во мне чувство раскаяния. Чрезмерно вежливые научные сотрудники библиотек, освещенные желтым светом комнат, белые перчатки, которые они иногда надевали, напоминали нам, насколько человечным и хрупким является то, что мы видим на страницах. Признаться, во время своих частных визитов мы не могли глубоко разобраться ни в исламской живописи, ни в мотивах истории «Шахнаме», ни в такой важной теме, как взаимоотношения Востока и Запада. Но миниатюры, тонко прописанные в старинных рукописях, научили мимолетности жизни, тому, что прошлое не воскресить и что наша уверенность в том, что, запомнив несколько деталей, мы постигнем настоящий смысл жизни и истории, является не чем иным, как пустой самонадеянностью. Когда мы с Айше выходили из сумрачных коридоров музейных библиотек на улицы больших европейских городов, то чувствовали: увиденные нами миниатюры сделали нас еще более внимательными, еще более тонко чувствующими.

Меня потрясло известное полотно Ильи Репина «Иван Грозный убивает своего сына». На этой картине, которую мы с Айше с восторгом рассматривали в Третьяковской галерее, Иван, как и Рустам, заключил сына в объятия. Казалось, что картина, впитавшая в себя лучшие образцы персидских миниатюр с убийством Сухраба Рустамом, была выполнена после эпохи Ренессанса персидским художником, уже знакомым с техникой исполнения перспективы и тени. Отец-правитель обнимает обагренное кровью тело; царевич лежит на руках у родителя, покорно предавшись его воле, а на лице у отца отразились ужас и раскаяние. Сила этого раскаяния, простота и тематическая выдержанность сюжета странным образом заставили меня ощутить суровую силу государства.

В Париже в Музее Гюстава Моро я увидел «Эдипа и Сфинкса». Художник изобразил не грехи и преступления Эдипа, а его победу. Копию картины мы уже имели честь разглядывать в Нью-Йорке в музее Метрополитен. В том же Метрополитене на том же этаже находился отдел исламского искусства, в котором выставлялись миниатюры из «Шахнаме». Полутемный отдел был пустым и напоминал: мы интересуемся давно забытой темой.

Во время недели фильмов Пазолини, организованной в Стамбуле при поддержке итальянского консульства, я и Айше посмотрели его «Царя Эдипа». Зрительный зал Итальянского дома, забитый стамбульскими киноманами и интеллектуалами, затаил дыхание.

Фильм Пазолини снимал в Марокко, для съемок он использовал местные пейзажи, красноватую землю и старинную призрачную крепость из красного камня.

– Хочу еще раз посмотреть этот красный фильм, – сказал я. – Интересно, можно ли найти его на DVD?

– У актрисы Сильваны Мангано, игравшей мать Эдипа, даже волосы были красноватыми, – сказала моя жена.

По утрам Айше выходила со мной из дому и отправлялась руководить нашей фирмой «Сухраб». Я по вечерам заезжал за ней в офис «Сухраба» в Нишанташи, где народу с каждым месяцем становилось все больше. Мы работали допоздна, а потом, перекусив где-нибудь в ресторане, возвращались домой.

В конце 2011 года я уволился из прежней фирмы и посвятил все свое время «Сухрабу». Теперь я сам целый день контролировал объекты по всему Стамбулу и, пока фирменная машина «Сухраба» под управлением водителя из Самсуна медленно продвигалась по стамбульским пробкам, вел по телефону деловые переговоры. Почти все специалисты по закупкам, прорабы и агенты по недвижимости, с которыми я разговаривал, точно так же, как я, стояли в пробках или, что еще хуже, пропадали где-нибудь в новом районе Стамбула. Город рос с невероятной скоростью.

Иногда я засматривался на нищих, на молодежь, на уличных торговцев, на охранников и думал о том, что теперь я немолод и богат и, что самое главное, привык к этому своему положению. А затем задавался вопросом: «Что еще есть прекрасного в моей жизни, кроме хороших отношений с женой и моего любительского интереса к истории Сухраба и Эдипа?» Я размышлял об отце, звонил жене и старался поверить, что счастлив в городской толпе. Бездетность научила меня быть грустным и смиренным, иногда я представлял себе, что если бы у меня был ребенок, то сейчас ему было бы двадцать лет.