Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана Страница 20

Это и впрямь было непростительно.

Мэй сказала мне на следующий день, что Филипп поехал в итальянскую травматологическую больницу в Шахр-и-Нау, где хирурги зашили ему рану. И сделали еще что-то под названием «противостолбнячная прививка».

С другой стороны, Джеймс почти весь этот день умирал со смеху.

До Джелалабада мы добрались уже в конце дня и двинулись прямо в центр города, который, в отличие от серого зимнего Кабула, еще был озарен золотым солнечным светом.

На здешних улицах ослов и тележек было больше, чем в столице, и кишмя кишели тук-туки – крошечные пакистанские экипажи, выкрашенные в голубой цвет и разрисованные яркими цветами и женскими глазами.

Непрерывно сигналя, чтобы пробиться сквозь оживленное дорожное движение, мы свернули наконец на боковую улицу – въезд, ведущий к примерно десяти домам, обнесенным высокими стенами. И на середине ее остановились возле дома Хаджи Хана – окруженного зеленым садом белого дворца, в котором вполне мог бы обитать король Мухаммед Захир Шах [15] , будь он по-прежнему богат.

У входа нас уже встречал Исмераи. Он разговаривал по мобильному телефону, но, когда мы выбрались из «лендкрузера», закончил разговор, широко заулыбался и, сердечно пожав нам обоим руки, пригласил войти в дом.

Зрелище, открывшееся моим глазам, меня почти ослепило.

За двумя большими деревянными дверями, перед которыми поджидала своих владельцев куча сандалий, оказался огромный холл с восемью белыми кожаными диванами – по четыре с правой и левой стороны. Джорджия присела на один из них и начала снимать обувь. Я свои башмаки скинул у двери, как положено, но Джорджии с ее ботинками управиться было посложнее.

В конце холла виднелась огромная лестница, расходившаяся в двух направлениях, чтобы снова сойтись на втором этаже. Там, за деревянными перилами галереи, я разглядел множество дверей, ведущих во множество комнат. Маленький человечек ростом с ребенка, взявший наши сумки, поднялся с ними туда и исчез.

Возле лестницы, левее холла, пол был приподнят и покрыт золотым ковром. Там, на лазурно-голубых подушках, восседали четверо смуглых мужчин в коричневых пакулах и коричневых пату. Они смотрели большой телевизор и выглядели так, словно находились у себя дома.

Когда мы, разувшись, подошли к ним, все четверо встали и поздоровались с Джорджией. Она, похоже, уже была с ними знакома, и они как будто обрадовались ей, только мягко отчитали за долгое отсутствие. Затем предложили сесть на место почетного гостя – самую дальнюю от двери подушку. Я пробрался за ней в конец возвышения и сел неподалеку, но не слишком близко, потому что был уже не младенец и хотел, чтобы мужчины это поняли.

Принесли зеленый чай и стеклянные блюда с изюмом, фисташками, миндалем и сладостями, и к нам присоединился Исмераи, а остальные гости подсели поближе к телевизору, хотя звук был выключен.

Вне нашего дома, под защитой этих стен, Исмераи держался с Джорджией по-другому, куда более официально, и я прекрасно знал почему – из-за посторонних людей, присутствовавших при встрече.

Пусть Джорджия и Исмераи были друзьями не первый год, друзьями они были в Афганистане, а это означало, что существуют правила, которым они обязаны следовать. И главное из них – с женщиной нельзя держаться на равных, даже если она иностранка.

С женщиной нехорошо шутить и смеяться – это выглядит как слабость, от которой остается всего один шаг до получения удовольствия от общества разукрашенных браслетами афганских мальчиков-танцоров.

Так что поведение Исмераи меня не удивило, он, в конце концов, был пуштун, а вот перемена в Джорджии впечатление произвела. Когда Исмераи приезжал к нам в дом, она вечно его поддразнивала, но сейчас была вежлива и почтительна и не пыталась заговорить с другими мужчинами, пока те не заговорят с ней, чего они делать, судя по всему, не собирались.

У нас сидеть с мужчинами позволяется обычно только женщинам, которые состоят с ними в родстве, и Джорджию здесь терпели лишь потому, что она была иностранка.

А иначе пребывать бы ей в другой части дома, где положено находиться женщинам.

Хаджи Хан – в Шинваре, так сказал нам Исмераи за чаем и угощением, объясняя, почему мы здесь не застали хозяина, приехав в его дом .

– В горах сигнал работает плохо, – он смущенно улыбнулся Джорджии и с извиняющимся видом взглянул на ее молчавший мобильник. Джорджия пожала плечами, словно это ее не слишком беспокоило, и я ей почти поверил.

– Спасибо вам за то, что пригласили нас, – ответила она, – особенно за то, что откликнулись так быстро.

И когда она это сказала, я вдруг сообразил, что Джорджия наверняка звонила Исмераи еще утром, когда я не слышал, и щеки мои снова запылали от стыда – ведь теперь о том, что я натворил, уже знали все, даже мои друзья, живущие за тридевять земель от нас, в Джелалабаде.

Поэтому, когда перед нами появился обед и Исмераи пошутил, что слугам «лучше держать ножи подальше от мальчика», я не засмеялся.

– Хочешь об этом поговорить?

Джорджия закурила сигарету, решив сделать передышку, после того как побила меня пять раз подряд в карамболе – индийской настольной игре, в которой два игрока гоняют по деревянной доске ярко раскрашенные шашки, стараясь попасть ими в четыре лузы по углам. Для женщины она играла в нее невероятно хорошо.

– Не знаю, – честно ответил я, догадываясь, что Джорджия пытается понять причины моего поступка. – Может быть.

– Иногда это помогает – поговорить, особенно на трудную тему, – слегка надавила она, вертя в руках коробку спичек. – Так можно изгнать злых духов из своего разума.

– Наверное, – сказал я, хотя и был уверен, что живущие в моем разуме дьяволы слишком сильны, чтобы победить их магией разговора. – Ладно. Попробую.

Задолго до того, как я родился, мои мать с отцом поженились и произвели на свет Билала, моего старшего брата.

Спустя три года, когда русские собирались начать свою долгую дорогу домой на тех же танках, на которых приехали в Афганистан, – родители отпраздновали рождение сестры Мины. На пушту ее имя означает «любовь».

Еще через несколько лет появился Йосеф, второй мой брат, а потом, когда в доме уже было тесно от детей, родился наконец я. Такова была наша семья когда-то – большая и счастливая.

Затем, один за другим, как опадают листья с дерева, мои родные начали умирать.

Первым ушел Йосеф – его укусила собака, и на следующий день он перестал есть. Я был еще совсем маленьким, когда мы потеряли его, и этого своего брата не помню, но мама говорит, что я немного похож на него и что Аллах забрал его, поскольку в раю Ему не хватало яркого солнечного света.

Через год после того, как умер Йосеф, нас покинул отец. Он был учителем, но отложил учебники, чтобы взять винтовку и вступить в Северный альянс вместе с другими мужчинами нашей деревни.

Мать говорит, что сердце его запылало гневом, когда глаза увидели, что вытворяют с нами талибы, и он понял, что его долг как человека честного и мужественного, истинного сына Афганистана, – их остановить. К несчастью, отец мой лучше умел преподавать, чем сражаться, и пал в бою под городом Мазар-и-Шариф на севере страны.

Он умер, и мать осталась вдовой – с грудным младенцем на руках и двумя детьми постарше. Все твердили, что лучше бы ей переехать к сестре, но она никак не могла расстаться с нашим домом, под крышей которого еще витали запах отца и призрачный смех моего брата.

А дальше, что неудивительно в Афганистане, дела пошли еще хуже.

Через некоторое время после смерти отца, когда в памяти моей уже начали откладываться кое-какие картинки из нашей жизни, в Пагман пришли талибы.

Я уже не был младенцем – умел ходить и разговаривать – и услышал страх в голосе матери, когда однажды ночью она разбудила меня, взяла на руки и отнесла в кухню, где уже притаились в углу сестра и брат.

Помню и сейчас, как задрожала мама, когда по улице, ревя моторами, загромыхали тяжелые грузовики.

– Что там такое? – спросил я.

– Тише, Фавад, пожалуйста, тише, – попросила мать и заплакала.

Свет, проникавший в наше окно, окрасился вдруг в цвет огня, и в тишину ночи вторглись отчаянные крики и плач.

Мы вжались в угол, а эти пугающие, ужасные звуки начали приближаться, окружая нас со всех сторон, чтобы вот-вот найти.

Все это время мать взывала к Аллаху, тихо, скороговоркой, крепко прижимая к себе троих своих детей, и, когда она прервала на миг молитву, чтобы перевести дыхание, дверь распахнулась, и в доме нашем зазвучали рявкающие голоса каких-то незнакомых мужчин.

Дом был невелик, и им не понадобилось много времени, чтобы отыскать нас, – из тьмы вдруг вынырнули пять черных теней и, сыпля ругательствами, вырвали из рук матери мою сестру.

Мать вскочила, но один из талибов швырнул ее на пол и поставил ногу ей на голову, чтобы удержать на месте. Тогда Билал, мой брат, у которого было сердце льва, набросился на него и начал колотить по спине и лягать ногами. Брата легко, как детскую игрушку, оторвал от земли другой солдат и ударил его кулаком в лицо. Билал отлетел к буфету, ударился головой об угол и упал.