Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана Страница 21

Он потерял сознание и больше не шевелился, ничем больше не мог нам помочь, и мать, с воплем оттолкнув талиба, бросилась к своему старшему сыну.

Но пока она пыталась до него добраться, солдат схватил ее и снова повалил на пол. И прижал на этот раз не ногой, а всем своим телом, и я увидел, как его руки рвут на ней одежду.

Тут откуда-то послышался запах гари и стал усиливаться.

– Беги, Фавад, беги! – закричала мать.

Солдат ударил ее по лицу, но в этот момент в кухню ворвалась еще одна тень.

Взгляд черных глаз сначала остановился на мне и держал меня мгновение, которое длилось как будто целую вечность. Сейчас, когда я вспоминаю это, мне кажется, я видел в них печаль.

Потом, отвернувшись от меня, талиб увидел солдата, который лежал на моей матери, и оттащил его, злобно ругаясь.

– Беги, Фавад! – снова крикнула мать, и, поскольку я был напуган и не знал, что делать – брат не шевелился, сестру держал за руку какой-то мужчина, а мама велела бежать, – я и побежал.

Выскочил со всех ног из дома и спрятался в кустах и, скорчившись там, увидел, что мир вокруг объят огнем.

Горели уже дома всех наших соседей, испуганные крики переросли в скорбный вой – мужчины, одетые в черное, били стариков палками, вырывали у них из рук детей, отнимая часть жизни, часть души.

При огненных сполохах той страшной ночи я видел, как эти мужчины затащили мою перепуганную сестру и еще двадцать девочек из нашей деревни в кузов грузовика и увезли их неведомо куда.

Когда шум моторов растаял вдали и остались лишь треск огня, стенания и плач, мать вышла из нашего дома, неся на руках брата. Лицо ее было белым, из раны возле рта текла кровь.

– Фавад! – закричала она. – Фавад!

Я вылез из кустов, она увидела меня, и в глазах ее блеснул свет облегчения. А потом она упала на колени и испустила такой вопль, от которого застыла бы кровь в жилах у самого дьявола.

От дома нашего остались обугленные развалины, как и от домов наших соседей, поэтому матери пришлось отправиться с Билалом и со мной к своей сестре. Как мы добирались до тети, я не помню, наверное, всю дорогу проспал.

Не помню и никаких разговоров с тетей при встрече, зато хорошо помню выражение маминых глаз. Они были мертвыми и пустыми, точь-в-точь как глаза Билала.

Помню, я понял тогда – что талибы причинили боль моей матери, украли сестру, которой было всего одиннадцать или двенадцать лет, и брат мой сделался одержимым идеей мести, как многие афганцы.

Очнувшись после обморока, Билал увидел окровавленное лицо матери и узнал об исчезновении сестры. Слезы ярости, покатившиеся из его глаз, упали в грязь, что была прежде нашим садом.

Поскольку после смерти отца старшим мужчиной в доме стал Билал, он просто обезумел от мысли, что не сумел защитить нас должным образом. Хотя был на самом деле еще ребенком – всего лишь ребенком против армии дьяволов в черных тюрбанах. И сделать больше того, что сделал, попросту не мог.

И все равно он замкнулся на несколько недель в молчании, не в силах говорить от сознания своего стыда и бесчестья, и однажды его место в доме тоже опустело. Мой единственный живой брат покинул нас и вступил в армию Северного альянса.

Ему было тогда четырнадцать лет, возраст, когда мальчик становится ближе к Богу, – он считается достаточно большим, чтобы возносить молитвы в мечети и поститься вместе со взрослыми во время Рамазана. Но он предался войне и мести – и больше мы его не видели.

Когда американские бомбы выгнали из нашей жизни талибов, я надеялся, что Билал вернется. Но Северный альянс вошел в Кабул, а его все не было, и, хотя мы с матерью об этом не говорили, оба не сомневались, что в живых его уже нет.

11

Когда меня разбудил свет, была ночь – тот ее час, когда «вчера» уже ушло, а «сегодня» еще не настало, весь мир погружен в сон и тишину, и нет еще никаких признаков приближения беспокойного утра.

В этот час потягиваешься с улыбкой и снова засыпаешь.

И в этот час Хаджи Хану вздумалось вернуться домой.

Сначала заскрежетало железо о бетон – открылись ворота, затем въехали с ревом три «лендкрузера» с тонированными окнами, из которых высыпались охранники и вышел Хаджи Хан.

Двое с автоматами закрыли ворота, на место Хаджи Хана уселся другой человек, и все машины развернулись обратно к воротам и остановились.

Наблюдая из своего окна за танцем фар, я увидел, как Хаджи Хан во главе нескольких мужчин вошел в дом. Вид у него был свирепый, и я невольно забеспокоился – знает ли он, что Исмераи разрешил нам с Джорджией приехать погостить?..

Я подкрался на цыпочках к двери и, слегка приоткрыв ее, заморгал от яркого света, ударившего в глаза с нижнего этажа.

До слуха моего донесся оттуда же гул голосов, низких, мужских, среди которых мне только через несколько секунд удалось различить голос Хаджи Хана, рокотавший, словно гром.

Я приоткрыл дверь еще немного, высунулся и между деревянными перилами галереи увидел часть холла и то, что в ней происходило.

Хаджи Хан стоял неподалеку от дверей с какими-то еще пятью мужчинами, негромко переговаривавшимися между собой. Никого из них я не знал, но одеты все были очень богато, в дорогие шальвар камиз, и у каждого на запястье болтались большие, тяжелые часы.

Сам Хаджи Хан говорил с маленьким человечком, который, когда мы приехали, отнес наверх наши сумки. Человечек мотнул головой, указывая на ту часть дома, где спала Джорджия, немного дальше по коридору от комнаты, в которой следовало сейчас спать мне. Хаджи Хан посмотрел туда же, и я затаил дыхание и попятился обратно в комнату.

Если до своего приезда он не знал, что мы здесь, то теперь уже знал наверняка.

Выждав несколько секунд и не услышав шагов, целью которых было бы вытащить нас из постелей, я осторожно высунулся снова.

Теперь Хаджи Хан сидел на одном из диванов, положив свой пакул на колено и держа в руке чашку с чаем. Он потянулся к тарелке с засахаренным миндалем, стоявшей на столе, и тут к нему подошел один из мужчин и протянул мобильный телефон.

Хаджи Хан поднес его к уху. И, хотя он не кричал, голос его разнесся по всему холлу, заставив остальных прекратить разговор, сдвинуть густые брови и обменяться многозначительными взглядами.

– Меня не волнует, как ты сделаешь это, сделай, и все, – приказал Хаджи Хан. – Найди мне его к утру.

Он отключил телефон и вернул тому мужчине, который его дал. И я подумал – не потому ли Хаджи Хан никогда не звонит Джорджии, что потерял свой телефон и вынужден все время занимать его у других?..

Утром я спустился вниз в поисках завтрака и обнаружил, что больших мужчин, толпившихся в холле ночью, здесь уже нет, зато имеются трое маленьких, вооруженных тряпками и пылесосами.

На возвышении с телевизором играл сам с собой в карамболь мальчик, с виду чуть постарше меня.

– Салям, – сказал я, поднявшись к нему. – Я – Фавад.

Мальчик оторвал взгляд от доски.

– Салям, – ответил он. – Ахмад.

И стал играть дальше. Не зная, чем заняться, я сел на подушку и принялся за ним наблюдать.

Играл он очень хорошо, безо всякого труда закидывал шашки в дальние лузы, и выглядел неплохо – чистенький, хорошо одетый. Но, несмотря на ухоженность и здоровый цвет лица, глаза у него имели какое-то старческое выражение.

Хотя никого тут, кроме нас, не было, мальчик по имени Ахмад вступать со мной в разговоры как будто не спешил, и я обрадовался, когда принесли завтрак, – нашлось, во всяком случае, чем заняться. Да и есть хотелось, что было странно, потому что обычно большого аппетита у меня не было.

– Ешь как птичка, – заметила однажды мама, и я тут же задумался о том, каковы на вкус червяки.

Когда я покончил с яйцами и чашкой сладкого чая, Ахмад подвинул в мою сторону игровую доску и мотнул головой, приглашая присоединиться. Я принял вызов, он расставил шашки и предложил мне начать.

– Ты приехал с Джорджией? – наконец он открыл рот.

– Да, – сказал я и, глупо промахнувшись, не сумел разбить кучку шашек.

Мальчик махнул рукой – пустяки, мол, – и разрешил мне сделать вторую попытку, что говорило о его хорошем воспитании.

– Я тебя видел ночью, – сказал он, пока я прицеливался заново, – ты шпионил за моим отцом.

На этот раз я попал, шашки раскатились по доске, и Ахмад, взяв биток, стал прицеливаться в свою очередь.

– Через холл видел, – сказал он, сделав ход и сразу же загнав одну из своих голубых шашек в дальнее правое отверстие. – Моя спальня как раз напротив твоей.

– А кто твой отец?

– Хаджи Халид Хан. Кто ж еще?

Я посмотрел на него с удивлением. О том, что у Хаджи Хана остались дети от умершей жены, мне было, конечно, известно, но, как сказала Джорджия, они жили с его сестрой, и потому я слегка растерялся, узнав, что один из них сидит напротив.

– Я думал, ты живешь не здесь, – сказал я.

– Ну да, ночую обычно в доме тети. Но шумно там, просто ужас – слишком много женщин, вот в чем беда. Твой ход.