Сильвен Жюти - Запах высоты Страница 20

Они уже будут сладко спать под брезентом, приткнувшись среди экспедиционных ящиков, а Уго с Каримом предстоит еще долго блуждать по обломкам, пока наконец они не найдут не слишком замусоренное, защищенное от ветра местечко: несколько квадратных метров. Они расстилают здесь надувные матрасы и спальники.

Но тяжесть свершившегося тут разорения гнетет душу. На этих стенах начертаны следы упадка и гибели веры, они мерцают в неверном свете фонарика, укрепленного на лбу Уго. Желтые шапочки против красной книги.[58] Уго не удается заснуть. Карим тихонько похрапывает: похоже, вера хранит его от неудобных, коварных вопросов – в этом и есть назначение любой веры. Уго встает и, прихватив с собой фонарик, принимается бродить по монастырю. Разбитые стены, изувеченные фрески, разграбленные алтари. Черная Тара, Желтая Тара.[59] Спокойные, мирные лики и лики гневные. Ченрезиг.[60] Майтрейя, грядущий Будда, сидящий на западный манер.[61] Двенадцатирукий Демчог,[62] двумя руками обнимающий свою супругу, Дорджэ Фангмо. Манджушри, бодхисатва мудрости, разрывающий покров Иллюзии мечом Размышления. Миларепа в своем белом плаще, как всегда, стоит у входа в пещеру возле высокой снежной горы. На вершине ее – гомпа с золотой крышей. Странно.

И Рудра Шакрин, будущий царь Шамбалы. За ним – такая же белая гора. И там тоже высится на вершине маленький золотой монастырь, перед которым стоит монах.

Конечно, Уго не может узнать их всех. Его представления о тибетском буддизме слишком фрагментарны.

На земле валяются разорванные книжные страницы. Тут и там стены исчерчены китайскими иероглифами; чаще всего Уго попадается знак, означающий «шерсть», похожий на прописную «J», перечеркнутую двумя чертами: Мао. «Да живет он десять тысяч лет!» Безумие истории, бредовая мечта, разрушившая другую бредовую мечту, последним свидетелем которой стал сейчас Уго, стремящийся к исполнению третьей, своей собственной. Он возвращается и ложится спать.

Уго умеет владеть своим телом, в конце концов, это – его профессия. Бессонница у него проходит быстро.

На следующий день Карим не станет его будить: ни яки, ни проводники так и не явились. Проснувшись, Уго лежит в своем спальном мешке и читает, лениво перелистывая страницы. Он всегда много читал во время своих экспедиций» предпочитая книги, в которых нет ни слова о горах. Но сегодня все иначе.

Его отвлекает клаксон грузовика. Сигналит Карим, не пожелавший снова карабкаться вверх. Уго спускается по тропинке, поеживаясь от прохладного утреннего воздуха, со спальником на плечах – он захватил его, чтобы проветрить.

Зенг рассыпается в извинениях: тут по соседству строится плотина Шитанг. Обычная уловка: имеется в виду, что яков не хватает. И фраза, которую Уго давно ждал: надо бы доплатить.

Уго отказывает наотрез. Чтобы уладить проблему, требуется весь дипломатический дар Карима, который он и пускает в ход, несмотря на свой ужасный английский и еще более жуткий китайский. Трогаться решено поутру, договор скрепляется рисом и чаем. Уго готовится к худшему..

Грузовик трясется по разбитой дороге. Петляя, она приводит на край ледника, сворачивает к длинным невысоким холмам и заканчивается у карьера, где добывают щебенку (для плотины, конечно), вырытого меж двух морен, склоны которых почти не тронуты эрозией. Ужасное место: ощущение удивительной заброшенности, вызванное унылым тибетским пейзажем, удваивается, дополненное странным болезненным чувством – тем самым, какое рождает в душе вид индустриальных задворок Европы. И посреди этой пустыни виднеется полуразрушенный каменный сарай, крытый гофрированным железом, у входа в который стоят стреноженные яки; однако погонщиков нигде не видно.

Длинный гудок клаксона заставляет их выскочить из этой хибары. Один из них одет в козью шубу, из-под которой торчит поношенная маоистская куртка. Все трое – босы.

Времени на то, чтобы погрузить все снаряжение на яков, уходит не так уж много. После стольких экспедиций Уго поневоле сделался виртуозом организации. Он никогда не забывает ни одной мелочи. Для этого все давно уже было упаковано в контейнеры и увязано веревками – обычная рутина.

На следующий день – весь день ушел на то, чтобы пересечь пологую гряду и голые пастбища, на которых не росло ни одной былинки; перейти лужицы грязного снега и мутные потоки, текущие как будто прямо из камней; но ни одна вершина ни разу не поднялась над этим унылым нагорьем, нигде не встретилось хотя бы одно живое существо (и в этой заброшенности тоже крылась для него какая-то загадка) – наконец-то появился ледник: похоже, подумал Уго, он заметно уменьшился по сравнению с 1913 годом. Еще два дня по боковой морене, потом – по срединной, и вот наконец они добрались до подножия ледника и ступили на нагромождение ледяных пил, стиснутое сумрачным амфитеатром скалистых гор.

Теперь иногда приходится брать в руки ледоруб и, расчищая проход для яков, прорубать настоящую дорогу во льду.

Вершина Сертог, как и вся горная цепь, была пока еще целиком окутана густой пеленой вечных облаков, но теперь уже ясно, что гора действительно ждет его там, впереди, и даже то, что она исчезла, скрытая неразрывным туманом, лишь доказывает, как она близко.

Уго приказывает снять груз в месте, показавшемся ему самым подходящим: у последнего плеча ледникового трога[63] или, вернее сказать, не доходя до поперечных трещин перед зубцами сераков.[64] Тут нельзя будет отдохнуть, присев на траву, или растянуться на камнях, но ему это безразлично. Он уверен: чем неудобнее базовый лагерь, тем скорее он его покинет. Это место – идеально. Он тотчас берется за работу: распределяет вещи и принимается за устройство площадок под две палатки, велит сложить из камней небольшую стенку для кухни. Потом Карим расплачивается с погонщиками, затем – прощание с Зенгом и Дю; и вот рядом с Уго остается один Карим.

Карим – мастер на все руки: его секретарь, повар, пресс-атташе…

Уго удалось добиться от Chinese Mountaineering Association соблюдения этого чрезвычайного пункта: никаких связных в базовом лагере. Никого, кроме него, Карима.

Карим достает свой компас. Уго его всегда подначивает: а как же магнитное отклонение? А широта? На Баффиновой Земле или в Канаде ты будешь молиться, обратившись лицом не к Мекке, а к Тимбукту! А если, еще хуже, магнитное поле изменится? Карим молча улыбается и расстилает свой коврик. Ему известно (так же хорошо, как и Уго), что магнитное отклонение имеет важное значение для Европы или Северной Америки, что происходит оно в течение тысячелетий, а север есть север. В сердце Азии разницей между магнитным и географическим полюсом можно пренебречь. Особенно если смотришь на Мекку.

Он знает: главное – само желание молитвы. Ведь не живет же Бог на кончике магнитной стрелки.

Пока Карим, помолившись, заканчивает устройство лагеря, Уго отправляется на разведку. Он подходит к морене и взбирается вверх по ее скалистым ребрам в надежде, что гора откинет с себя покрывало облаков. Несмотря на редкую поросль, ему вроде бы удается различить остатки старой дороги, возможно, просто козьей тропы.

Вскоре он натыкается на небольшую, хотя и глубокую пещерку – похоже, ее пытались прикрыть огромной глыбой гранита. Он входит внутрь, пробираясь ощупью в темноте. На земле валяются глиняные черепки; он рассмотрит их уже при дневном свете: это ца-ца, на них видны еще вырезанные надписи на гупта – конечно же, очень старые.

Итак, по крайней мере часть истории Мершана – верна?

Вдруг небо прояснилось. Уго пристально вглядывается вдаль, стараясь получше запомнить дорогу: он подозревает, что этот просвет не надолго. Слева путь перегорожен полосой серака – нагромождение слишком хаотично, чтобы быть единственным. Справа – снежный склон, ведущий к первой горе, которую он инстинктивно окрестил Сильверхорном – так она похожа на спутник Юнгфрау. Между ними наклонный узкий кулуар – тесный, зажатый скалами, но не слишком отвесный, – ведет к проходу, за которым угадывается локоть ледника: висячая ледяная долина, вроде знаменитой долины Кама на Эвересте; а дальше, там, за ней встает невидимая стена Сертог.

Внезапно облака, закрывавшие гору, разошлись, и точно посередине открывшегося проема в разрыве чистого неба возникло сверкание далекой блестящей точки – Сертог, Золотая Крыша. Да, он на самом деле видит ее золотую искру! Но небо сейчас же вновь затягивает облаками, и Уго уже кажется, не почудилась ли ему эта точка?

Он задумчиво спускается обратно, прихватив с собою цаца – подарок Терезе, своей секретарше. Уго старается не вспоминать ее мягкие податливые ягодицы и то, как она стонет, занимаясь любовью, но это выше его сил: он не может не думать об этом. Он быстро берет себя в руки: есть дела поважнее. И возвращается к палатке, поставленной славным Каримом, который успел даже приготовить чай. Неожиданно у него рождается ощущение, что вес истории – гораздо важнее и больше громады нависшей над ним горы. И он погружается в чтение рукописи Ильдефонса Монтекроче – той, что передал ему Мершан. Надо же, какое совпадение: сегодня тоже было