Татьяна де Росней - Мокко Страница 22

Мне так хотелось рассказать ей, как стало трудно общаться с ее сыном, сказать, что мы живем сейчас словно на двух разных планетах, что почти не разговариваем друг с другом, разве только чтобы обменяться колкостями, что перестали обниматься, что не занимались любовью с того самого вечера, когда я не смогла ответить на его ласки, когда долго плакала в ванной. Да, мне хотелось выложить все это, открыться ей, все рассказать. Рассказать, что моя работа летит к черту, что я теряю клиентов и впереди уже маячат проблемы с деньгами. О директрисе издательства, которая, пусть мягко и вежливо (сколько времени она сумеет оставаться мягкой и вежливой, хотела бы я знать!), но все же спрашивает меня, почему я перестала пересылать ей переведенные главы романа. Рассказать о друзьях, с которыми мне больше не хотелось разговаривать и которых я не хотела видеть, потому что созерцание их тихого счастья (так похожего на то, которое я и сама знала) наводило меня на мысли о суициде. Рассказать о сестре, с которой мы были всегда очень близки, но и она, моя Эмма, не знала ничего об Эве Марвиль и о том, что я собиралась сделать. Рассказать о моей грусти, моем упадке духа и об отвращении, которое я вдруг стала испытывать к жизни…

Но мне не пришлось это делать. Арабелла положила руку мне на плечо и сжала его. Она знала. Она понимала. И не осуждала меня. Я сидела и смотрела, как она со своей обычной ловкостью и спокойствием готовит сэндвичи с огурцами. Потом я собрала в сумку вещи для Джорджии и для себя, которых должно было хватить на пару дней. Эндрю я оставила записку на нашей кровати: «Мы с твоей матерью и Джорджией уезжаем на несколько дней к морю. Звони по мобильному. Не сердись». Я не смогла дописать: «Я люблю тебя, darling». He смогла даже нацарапать внизу листка: «Прошу, позаботься о нашем Малькольме». С хлопком закрылась входная дверь, несколько минут – и мы прошли по улице Д. и оказались на вокзале. Прокомпостировали билеты. Свисток, и поезд тронулся. Джорджия вне себя от радости: подумать только, неожиданное путешествие с мамой и Гранбеллой![46] А впереди – пляж и море! Давно я не видела на лице дочери улыбки. Даже у меня на душе потеплело.

Поезд был переполнен. Интересно, куда ехали все эти люди? В отпуск? Навестить детей, родственников? Наверняка. Все были оживлены и веселы, как обычно в предвкушении отдыха. Я с мрачным видом наблюдала за соседями. Догадывается ли кто-то из них, что я задумала? Разумеется, нет! Для них я – обычная мать семейства, такая же, как другие. Они не знали, что у меня сын в коме, а я собираюсь встретиться с той, которая загнала его в это состояние. Но это не было написано у меня на лбу. Этого нельзя было прочесть у меня по лицу. Обычная сорокалетняя женщина едет с дочкой и свекровью или матерью в Биарриц. Никто не знал. Никто не догадывался.

Я давно не ездила в поезде. Это напомнило мне летние каникулы, когда я, тогда еще подросток, с мамой, Оливье и Эммой ездила к бабушке, жившей в окрестностях Анжера. Тогда еще не было высокоскоростных поездов. Дорога занимала полдня. Мама в уголке купе читала Модиано, я – Дафну дю Морье. Папа приезжал к нам по выходным. Эмма и Оливье вечно тузили друг друга, а меня из-за этого ругали. Потому что я – старшая. Даже если я оказывалась ни при чем. Но ведь старшие всегда должны подавать младшим пример… Меня это страшно сердило. Но в Бофоре, у бабушки Титин, мама вела себя тише воды ниже травы.

Бабушка была такой властной, что по-другому и быть не могло. Властной – и при этом замечательной. Оригинальной. Упрямой. Немного сумасбродной. Мне ее не хватало. Я хотела бы, чтобы она была здесь, сейчас, сидела бы напротив меня вместе с Арабеллой. Когда я объявила ей о нашей с Эндрю помолвке, она сказала то, что не осмелились озвучить мои отец и мать: «Ну и дела! Ты выходишь за англичанина! Надо же такое выдумать! Выходит, французы для тебя недостаточно хороши?» Но я прекрасно видела, что ее глаза смеются. Позже она шепнула мне на ухо: «А он вполне ничего, твой Prince Charming.[47] Конечно, в нем слишком много английского, но в остальном – очень даже ничего…» Она очень любила Малькольма, своего первого правнука. Да, мне ее страшно недоставало. Она бы не пережила комы Малькольма. Не пережила бы этого ожидания, этой неизвестности. Даже лучше, что ее уже нет с нами…

Что я собиралась делать по приезде в Биарриц? На карте города я уже успела найти проспект Басков. Я хотела увидеть своими глазами дом Эвы Марвиль. Решусь ли я позвонить в дверь? Возможно. Это казалось мне сумасшествием, чем-то немыслимым. И что я ей скажу? Я еще не знала. Мои планы были туманны. Не ясны. Важно то, что я сидела в поезде и ехала в Биарриц. Важно, что я решилась на этот шаг. Арабелла посматривала на меня внимательно, с любопытством. Она смотрела так, словно знала. Как если бы знала все.

Мы немного поиграли в «Old Maid»[48] – так англичане называют «Ведьму». Джорджия научилась сохранять каменное выражение лица, пытаясь сплавить нам пиковую даму. Малькольма всегда выдавали губы и ноздри – они у него дрожали, как у нервного жеребенка. Мы сразу догадывались, когда среди его карт обнаруживалась та самая «ведьма». За игрой в маджонг он, наоборот, хорошо владел собой, беря пример с отца, который мог сбить маленькие деревянные кирпичики ударом пальца и спокойным и в то же самое время величественным голосом провозгласить: «Pong mah-jong!»[49]

Ничего не поделаешь, я все время возвращалась мыслями к Малькольму. Постоянно помнила о нем. Однако мой Малькольм был совсем не похож на. подростка с восковым лицом, лежавшего на больничной койке. Я думала о нем, как если бы все было в порядке, – он занимал в моих мыслях свое обычное место, располагался поудобнее. Он жил во мне так, как когда-то рос в моем лоне. Эндрю позвонил, когда мы остановились на вокзале в Даксе.

– What the hell are you doing, Justine?[50]

Я что, не могла предупредить? Я спятила или как? С каких это пор я устраиваю заговоры у него за спиной? Почему я уехала от Малькольма? Как я осмелилась такое сделать? Его рассерженный голос стрекотал у меня в ухе. Арабелла и Джорджия с беспокойством смотрели на меня.

– Папа рассердился, потому что хотел поехать с нами? – шепотом спросила Джорджия.

Арабелла взяла у меня телефон. Потом встала, вышла в коридор и говорила с сыном уже оттуда. Я до сих пор не знаю, что она ему сказала. Она вернулась с легким румянцем на щеках, покусывая нижнюю губу, – это обычно случалось с ней в минуты волнения. Улыбнулась мне и вернула телефон.

– Эндрю очень похож на своего отца. Иногда… – Похоже, она подыскивала слова. Потом развела руками и пожала плечами. – Они не всегда понимают нас, матерей. Мужчины… Они не могут понять, что значит быть матерью. Просто не могут, и все!

У меня было ощущение, что она хочет сказать больше, что на ее удлиненном лице отразилась потаенная боль, но она умолкла. Поезд снова тронулся. Джорджия прижалась к бабушке и задремала. Мы были почти на месте.

В Байоне Арабелла спросила тихо, чтобы не разбудить малышку, заказала ли я отель. Я смутилась. Я ни о чем таком даже не подумала. Мне казалось, что все образуется само собой, словно по мановению волшебной палочки. И мне было стыдно в этом признаться. Она улыбнулась своей чудной, такой английской улыбкой – чуть ироничной и задорной.

– Дело в том, Джустин, что в Биаррице живет моя хорошая подруга, Кандида Сакстон. Мы вместе пережили войну в Лондоне. Если вы дадите мне свой телефон, я смогу ей позвонить.

Кандида Сакстон была в восторге, просто over the moon,[51] когда услышала в трубке голос старой подруги. Даже речи не может быть ни о каком отеле! Мы будем жить у нее, в ее городской квартире. How absolutely marvelous![52]

В такси мой мобильный зазвонил снова. Скрытый номер. Это оказался Лоран, флик. Тот, который уже должен был быть в Осгоре, с Софи. Голос у него был смущенный. Он сказал, что ему только что звонил мой муж. И задал массу вопросов. Лорану пришлось признаться, что он нашел владельца машины, сбившей Малькольма. Некая Эва Марвиль, проживавшая в Биаррице. Лоран сказал:

– Это правда, что вы уже в Биаррице? Я узнал от вашего мужа. Что вы собираетесь делать, Жюстин?

В первый раз он обратился ко мне просто по имени. Не «мадам», и даже не «мадам Райт». «Жюстин».

Я немного помолчала в нерешительности, потом сказала:

– Я со свекровью и дочкой. Мы отдохнем несколько дней в гостях у подруги моей свекрови. Мы просто решили сменить обстановку.

Лоран молчал. Не думаю, что мне удалось его обмануть.

– Только без глупостей, Жюстин. Позвольте нам сделать нашу работу. Не натворите глупостей.

Я ничего на это не сказала. Мне хотелось рассмеяться ему в лицо: «Думаете, я намереваюсь явиться к ней домой с ружьем и угрожать ей? За кого вы меня принимаете?» Я пробормотала слова прощания.

Снова звонок. На этот раз Эндрю. Спокойный, почти холодный. Он говорил со мной на французском, четким, размеренным голосом, как преподаватель в школе:

– Зачем ты поехала в Биарриц, Жюстин? Потому что эта дама живет там? Ты узнала имя и решила с ней встретиться. Я прав? Но зачем ты это делаешь? Почему ничего мне не сказала, не объяснила? Почему? Потому что, по-твоему, я не смог бы тебя понять? Потому что ты думаешь, что мне не больно? Что для меня все не так мучительно, как для тебя?