Брюс Кэмерон - Жизнь и цель собаки Страница 25

Потом добрый мужчина достал иглу. Я ощутил резкий знакомый запах, потом легкий укол. Через несколько минут боль начала утихать, меня стало клонить в сон, хотелось лечь и заняться по хозяйству. Последнее, о чем я думал, проваливаясь в сон, – о моем мальчике.

Когда я проснулся, я понял, что умираю. Во мне росла тьма, с которой я уже сталкивался, когда меня звали Тоби и я был в жаркой комнатке со Спайком и другими лающими собаками.

Я не думал раньше об этом, хотя в глубине знал, что однажды кончу, как кот Смоки. Я помнил, как плакал мальчик, когда Смоки похоронили в саду, и надеялся, что по моей смерти он не будет плакать. Моим предназначением, целью всей жизни было любить мальчика и делать его счастливым. Теперь мне не хотелось приносить ему несчастье, даже хорошо, что его нет тут, хотя я скучал по нему до боли – такой же сильной, как страшная боль в животе.

Добрый мужчина вошел в комнату:

– Проснулся, Бейли? Проснулся, братишка?

«Меня зовут не Братишка», – хотелось сказать.

Человек склонился надо мной:

– Ступай, Бейли. Ты славно послужил; ты заботился о мальчике. Это была твоя работа, Бейли, и ты славно потрудился; ты хороший пес, хороший пес.

Мне казалось, что человек говорит о смерти; от него исходило чувство добра и мирного исхода. Тут вошли Мама, Бабушка, Дедушка и Рик – они обняли меня, сказали, что любят, и добавили, что я хороший пес.

И все же от Мамы я ощущал напряжение, какое-то странное чувство – не опасности, но чего-то, от чего я должен был ее защитить. Я слабо лизнул ее ладонь. Ощущая, как наползает тьма, я прижался к Маминой руке.

Прошел еще час, напряжение росло; сначала Дедушку охватило то же чувство, что и Маму, потом Бабушку, а потом даже Рика, так что, слабея, я почувствовал, что должен защитить семью, и это придало мне сил.

И тут я услышал моего мальчика.

– Бейли! – кричал он. Итан ворвался в комнату, и напряжение разом оставило всех – этого, понял я, они и ждали. Откуда-то они знали, что мальчик придет.

Мальчик уткнулся лицом в мою шею и всхлипнул. Я собрал все свои силы, поднял голову и лизнул его, чтобы он знал, что все в порядке. Я не боялся.

Все стояли рядом и держали меня. Было приятно получать столько внимания, но тут живот скрутило приступом боли таким резким, что я не удержался и застонал. Вошел добрый мужчина, снова с иглой в руках.

– Так будет лучше. Не надо ему страдать.

– Хорошо, – сказал плачущий мальчик. Я попытался вильнуть хвостом, но понял, что не в состоянии. Потом меня снова укололи в шею.

– Бейли, Бейли, Бейли, я буду скучать без тебя, бестолковка, – прошептал Итан мне в ухо. Его дыхание было теплым и восхитительным. Я закрыл глаза от удовольствия, чистого удовольствия любви моего мальчика, любви моего мальчика.

Теперь боль совсем ушла – я снова ощутил себя щенком, полным сил и веселья. Я вспомнил, какие чувства охватили меня, когда я впервые увидел мальчика, который вышел из дома и бросился ко мне, раскинув руки. Я вспомнил о том, как нырял за мальчиком, спасая его, как свет мерк на глубине, как сдавливала тело вода – совсем как сейчас. Я больше не чувствовал рук мальчика, который держал меня; только вода со всех сторон: теплая, ласковая и темная.

18

Понимание пришло позже; сначала пришлось научиться узнавать запах матери и пробиваться к ее соскам. Мои глаза открылись достаточно, чтобы видеть ее темно-коричневую морду – и тут до меня дошло: я снова щенок.

Даже не совсем так. Я щенок, который вдруг вспомнил, что это я. Вдруг, в одно мгновение оказалось, что я гляжу на мир глазами совсем юной собаки. Но если вспомнить все, что было раньше, то это очень странно. Мне казалось, что сделано все; не может быть никакой причины продолжать – что я могу сделать более важного, чем любить мальчика?

Итана мне так не хватало, что иногда приходилось скулить – мои братья и сестры принимали это за слабость и прыгали на меня с намерением подчинить. Их было семеро, все темно-коричневые, с черными отметинами; удивительно, что им невдомек, кто тут главный.

Обычно за нами ухаживала женщина, хотя был и мужчина – он часто спускался в подвал кормить нас; и именно он вытащил нас в коробке во двор, когда нам исполнилось несколько недель. Большой самец, сидевший в клетке, обнюхал нас, когда мы подбежали к нему, и мне откуда-то стало понятно, что это наш отец. Никогда прежде не приходилось встречать отца, и непонятно было, зачем он здесь.

– Похоже, он к ним добр, – сказал мужчина женщине.

– Будешь умницей, Берни? Хочешь выйти? – Женщина открыла клетку отца – видимо, его звали Берни; самец, выпрыгнув, обнюхал нас и пошел полить забор.

Мы галопом понеслись за ним, то и дело тыкаясь мордой в землю, потому что наши щенячьи ножки плохо двигались. Берни опустил голову, и один из моих братьев, подпрыгнув, непочтительно куснул его за ухо, но отец, похоже, не возражал. Он немного поиграл с нами, раскидав в стороны, и пошел к задней двери, чтобы его пустили обратно.

Через несколько недель, во дворе, меня утомила попытка показать одному из моих братьев, кто тут главный; пришлось присесть в травку, и вдруг мне разом стало ясно, что я девочка! Достаточно было обнюхать свою мочу; мой брат решил воспользоваться удобным случаем, чтобы с разбегу налететь на меня, пришлось предупреждающе зарычать на него. Что бы подумал Итан?

Как могу я, Бейли, быть девочкой?

Только теперь я не Бейли. Однажды мужчина пришел, чтобы поиграть с нами в необычную игру. Он хлопал в ладоши, и тех, кто не пугался шума (меня в том числе), клал в коробку. Потом он начал доставать нас по одному из коробки – когда пришла моя очередь, он отвернулся от меня и пошел прочь, как будто забыл, что я тут, пришлось идти за ним. Только за это он сказал, что я хорошая собака, – похоже, его легко удивить. Он был примерно в том же возрасте, в каком была Мама, когда разбила окно машины и дала мне воды – в тот день, когда мы встретились с моим мальчиком.

Мужчина завернул меня в футболку и сказал:

– Ну, девочка, сможешь выбраться?

Мне стало понятно, что он передумал оставлять меня в футболке – пришлось выпрыгнуть и побежать к нему. Мужчина снова принялся хвалить меня.

Во двор пришла женщина и стала наблюдать.

– Большинству требуется минута, чтобы выкарабкаться, а эта – просто уникум, – заметил мужчина. Он перевернул меня на спину, я начал – верней, начала – извиваться и подумал – подумала, – что так нечестно, ведь мужчина гораздо крупнее меня.

– Джейкоб, ей это не нравится, – обратила внимание женщина.

– Это никому не нравится. Вопрос в том, прекратит ли она сопротивляться и признает меня хозяином, или будет драться дальше? Мне нужна собака, которая знает, что я хозяин.

Я услышала слово «собака» – оно звучало не сердито, значит, меня не наказывали, хоть и прижали к земле. Я поняла, что не знаю такой игры, и просто успокоилась, прекратив борьбу.

– Хорошая девочка! – снова сказал мужчина.

Потом он скатал газету в комок, показал мне и начал махать перед носом, пока не раздразнил. Я чувствовала себя глупой и неуклюжей: когда комок оказывался передо мной, я пыталась укусить его своей щенячьей пастью, но не успевала. Потом мужчина отшвырнул комок на несколько футов, я побежала и набросилась на него. Ага! Теперь попробуй отними!

Тут мне вспомнился Итан и его дурацкое летало, и то как удавалось порадовать мальчика, принеся его обратно. Я развернулась и подбежала к мужчине, положила мяч к его ногам и села ждать, когда он бросит снова.

– Эта, – сказал мужчина. – Я беру эту.

Я заскулила, когда увидела, какая поездка мне предстоит – в кузове грузовика; в клетке, точно в такой нас везли в шумную комнату со Спайком. Я же собака переднего сиденья; все могут подтвердить!..

Мой новый дом напомнил мне место, где мы жили после пожара. Квартира была маленькая, балкон выходил на парковку, зато она была недалеко от замечательного парка, куда мужчина водил меня несколько раз в день.

Я знала, что нахожусь далеко от Итана, судя по запаху деревьев и кустов – здесь было не так сыро, как на Ферме, хотя кругом буйно росли цветы и кустарники. Воздух был пропитан сильным запахом автомобилей, и я непрерывно их слышала. Иногда налетал горячий, сухой ветер – и напоминал Двор, а иногда воздух был мокрый насквозь – такого не случалось, когда меня звали Тоби.

Мужчину звали Джейкоб, а меня он назвал Эллейя.

– Это по-шведски значит «лось»; ты теперь не немецкая овчарка, а шведская.

Я непонимающе повиляла хвостом.

– Эллейя. Эллейя. Пошли, Элли, пошли.

Его ладони пахли маслом и машиной, газетами и людьми.

Джейкоб одевался в темное и носил всякие железяки на поясе, включая пистолет; я поняла, что он полицейский. Когда он отсутствовал, чудесная женщина по имени Джорджия заходила каждые несколько часов и брала меня на прогулку. Она напоминала мне Челси, которая жила на той же улице, что и мы с Итаном, и у которой была собака Мармеладка, а потом – Герцогиня. Джорджия постоянно называла меня разными именами, иногда совсем глупыми, вроде Элли-Велли Кудл-Ку.