Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя Страница 4

Теперь, правда, глаза Софии Хаксли скорее напоминали глаза кролика, чем змеи, а вот рост остался прежним. Зато во всех прочих отношениях она совершенно переменилась. Жутко худая, просто кожа да кости. Штаны на ней пришлись бы впору самому тощему мальчишке; размер бюстгальтера – нулевой, если он ей вообще был нужен. И ей, безусловно, очень пригодился бы наш замечательный крем «GlamGlo» для разглаживания морщин, а также крем-пудра «сочная бронза»; она придала бы более приятный оттенок этой мертвенно-бледной, какой-то синеватой коже.

Вылезая из «Ягуара», я даже не надеялась, что она меня узнает – да мне, в общем-то, было все равно. А потому я просто подошла к ней и спросила:

– Подвезти?

Она бросила на меня мимолетный, абсолютно равнодушный взгляд и быстро отвернулась, по-прежнему глядя на дорогу, но все же ответила:

– Нет. Не нужно.

Я заметила, что губы у нее слегка дрожат. А ведь когда-то они казались такими твердыми и были даже чем-то похожи на опасную бритву, способную в один миг разрезать ребенка на куски. Немножко ботокса, капелька матового «Танго» (но только не блеск для губ!) – вот что могло бы несколько смягчить очертания этих губ и, возможно, оказать положительное воздействие на судей. Вот только в те времена у меня еще не было собственной косметической линии «YOU, GIRL!».

– Значит, вас кто-то другой подвезет? – улыбнулась я.

– Да, такси, – сказала она.

Смешно, что она так старательно отвечала мне, незнакомке. Словно обязана была. Словно привыкла к тому, что нужно непременно отвечать на любой заданный вопрос. И никаких «А тебе какое дело?», «Да кто ты, черт побери, такая?». Мало того, она еще и пояснила:

– Я заранее такси заказала. То есть, конечно, не я, а тюремное начальство.

Я все же решила предпринять еще одну попытку и уже протянула руку, собираясь коснуться ее плеча, но тут как раз подкатило такси; она так и ринулась к нему. Распахнула дверцу, швырнула на сиденье сумку с барахлом, нырнула внутрь и захлопнула за собой. Я успела лишь крикнуть: «Погодите!» – и в окно постучала, но было поздно. Таксист рванул с места и со скоростью космической ракеты исчез за поворотом.

Я бросилась к «Ягуару». Нагнать их оказалось нетрудно. Я даже немного вырвалась вперед, чтобы София Хаксли не подумала, что я ее преследую и поэтому вишу у них на хвосте. Увы, это был неверный ход. Когда я, свернув, уже выезжала на хайвей, такси стрелой пролетело мимо меня и понеслось в сторону Норристауна. Я так тормознула, что из-под колес со свистом полетел гравий, потом дала задний ход и помчалась за ними. Вдоль неширокого шоссе, ведущего в Норристаун, аккуратными рядами стояли совершенно одинаковые небольшие домики, построенные еще в пятидесятые годы и с тех пор непрерывно надстраивавшиеся – то понадобится закрытая веранда у боковой стены; то гараж побольше, на две машины; то патио за домом. Пейзаж напоминал рисунок детсадовского малыша – одинаковые зеленые лужайки, а в центре каждой самодовольного вида домик. Постройки были светло-голубые, белые или желтые с зелеными, как сосновая хвоя, или красными, как свекла, дверями. На «рисунке» не хватало только желтого, как румяная оладья, солнышка с лучами-палочками. За домиками возле молла, бледного и унылого, как безалкогольное пиво, я увидела указатель, сообщавший, что именно отсюда и начинается город. Рядом с указателем виднелся большой рекламный щит, оповещавший проезжих, что здесь имеются мотель и ресторан «Эва Дин». Именно туда и свернуло такси, остановившись у входа в мотель. София Хаксли вышла и расплатилась с водителем. А я, стараясь, чтобы она меня не заметила, проехала чуть дальше, к ресторану. На парковке стояла только одна машина – черный внедорожник. Я была уверена, что у Софии с кем-то назначена встреча, однако она, проведя всего несколько минут у стойки регистратора, направилась прямиком в ресторан и села у окна. Я отлично ее видела; она внимательно изучала меню, шевеля губами и водя пальцем по строчкам с названиями кушаний, точно студент, изучающий английский язык в качестве второго иностранного. Господи, как же она переменилась! Неужели это та самая учительница, которая весело уговаривала детишек в детском саду делить яблоко на кружочки, чтобы получилась буква «о», и раздавала каждому по хрустящему соленому крендельку, похожему на букву «b», а потом разрезала арбуз такими остроконечными ломтиками, чтобы, когда съешь мякоть, получилась буква «y». И все только для того, чтобы мы сложили слово «boy» – самое свое любимое, если верить тому, о чем шептались женщины у раковин в дамской комнате. Фрукты и лакомства, якобы используемые в качестве наживки, в итоге превратились в неопровержимые доказательства ее вины и фигурировали на судебном процессе.

А как она ела! Официантка просто не успевала подносить самые разнообразные кушанья. Ну, это-то как раз можно было понять – все-таки первая настоящая трапеза после выхода из тюрьмы. Она заглатывала пищу, как изголодавшийся беженец, как человек, которого много недель носило в шлюпке по морю без еды и воды и который уже подумывал, что неплохо было бы попробовать, каково на вкус мясо его умирающего товарища, пока там еще хоть что-то на костях осталось. Она даже глаз ни разу не подняла; смотрела только в тарелку с едой, кромсала пищу ножом, пронзала ее вилкой, подбирала кусочками хлеба соус и бдительно следила за тем, чтобы на многочисленных блюдах и тарелках не осталось ни капли. Воды София не пила, хлеб маслом не мазала, словно боялась, что эти действия могут как-то замедлить скоростное поглощение пищи. Минут через десять-двенадцать, покончив с невероятным обедом, она расплатилась, вышла из ресторана и вдруг куда-то устремилась по боковой дорожке. Я просто не знала, что теперь делать. Я, правда, заметила, что в руке она держит ключ от номера, а на плече у нее по-прежнему висит дорожная сумка. Ушла она, впрочем, недалеко и неожиданно нырнула в какой-то узкий проход между двумя оштукатуренными стенами. Я тут же выскочила из машины и почти бегом бросилась за ней, но, услышав звуки рвоты, поспешно отступила и пряталась за черным внедорожником, пока София из той щели не вышла.

На двери, которую она отперла ключом, было краской написано 3-А. Я собралась с духом, подошла и постучалась, стараясь, чтобы стук звучал уверенно и достаточно громко, но не угрожающе.

– Да? – откликнулась она слегка дрожащим, смиренным голосом человека, приученного автоматически подчиняться.

– Миссис Хаксли, откройте, пожалуйста.

Последовало непродолжительное молчание, затем она робко пролепетала:

– Я… э-э-э… знаете, мне что-то нехорошо…

– Я знаю, – сказала я, специально добавив легкую нотку осуждения: пусть думает, что ей сделают выговор из-за лужи блевотины, которую она оставила на тротуаре. – Откройте дверь.

Дверь София открыла. И стояла передо мной босиком, с полотенцем в руках. Затем вытерла им рот и спросила:

– Да? Что вы хотели?

– Нам нужно поговорить.

– Поговорить? – Она удивленно захлопала глазами, но самого главного вопроса – «Кто вы такая?» – так и не задала.

Выставив перед собой в качестве тарана сумку от Louis Vuitton, я протолкнулась мимо нее в комнату.

– Вы ведь София Хаксли, верно?

Она кивнула, и я заметила в ее глазах почти неуловимый страх. Я, черная как ночь, была одета во все белое, и она, наверное, решила, что это здешняя форма, а я – представитель начальства. Мне захотелось ее успокоить, и я, указав на сумку, сказала:

– Не волнуйтесь. Давайте лучше присядем. Я тут кое-что вам принесла. – Но София даже не посмотрела ни на сумку, ни на меня; она глаз не сводила с моих туфель на высоченных, прямо-таки смертоносного вида шпильках с опасно заостренными носками.

– Что вам от меня нужно? – спросила она. – Я что-то должна сделать?

Такой покорный тон на все согласного человека, твердо знающего – еще бы, после пятнадцати-то лет, проведенных за решеткой! – что ничто на свете не дается бесплатно. Никто никогда ничего тебе просто так не отдаст. Что бы это ни было – сигареты, журнал, прокладки, марки, батончики «Марс» или банка арахисового масла, – за все непременно потребуют плату, которая свяжет тебя незаметной, но прочной, как леска, паутиной долга.

– Мне ничего не нужно. И я вовсе не хочу, чтобы вы что-то для меня делали.

Она наконец оторвала взгляд от моих хищных туфель и посмотрела мне прямо в лицо, но в ее темных глазах не промелькнуло ни единой искорки любопытства. Так что я сама поспешила ответить на так и не заданный ею вопрос, который у любого нормального человека давно уже сорвался бы с языка:

– Просто я видела, как вы вышли из «Декагона». Но вас никто не встречал, вот я и предложила подвезти…

– Так это были вы? – Она нахмурилась.

– Да, я.

– Я вас знаю?

– Меня зовут Брайд.

Она прищурилась.

– И что? Вы полагаете, мне это о чем-то говорит?

– Боюсь, что нет, – улыбнулась я. – Посмотрите лучше, что я вам привезла. – Мне хотелось поскорее вручить принесенные подарки, и я просто не могла больше противиться этому желанию. Я поставила сумку на кровать и вытащила из нее упаковку косметики «YOU, GIRL!», а сверху положила два конверта – сперва тонкий с подарочным сертификатом на самолет, а потом толстый с пятью тысячами долларов. Примерно по двести долларов за каждый год назначенного ей срока, если бы она его полностью отсидела.