Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя Страница 5

– Мне ничего не нужно. И я вовсе не хочу, чтобы вы что-то для меня делали.

Она наконец оторвала взгляд от моих хищных туфель и посмотрела мне прямо в лицо, но в ее темных глазах не промелькнуло ни единой искорки любопытства. Так что я сама поспешила ответить на так и не заданный ею вопрос, который у любого нормального человека давно уже сорвался бы с языка:

– Просто я видела, как вы вышли из «Декагона». Но вас никто не встречал, вот я и предложила подвезти…

– Так это были вы? – Она нахмурилась.

– Да, я.

– Я вас знаю?

– Меня зовут Брайд.

Она прищурилась.

– И что? Вы полагаете, мне это о чем-то говорит?

– Боюсь, что нет, – улыбнулась я. – Посмотрите лучше, что я вам привезла. – Мне хотелось поскорее вручить принесенные подарки, и я просто не могла больше противиться этому желанию. Я поставила сумку на кровать и вытащила из нее упаковку косметики «YOU, GIRL!», а сверху положила два конверта – сперва тонкий с подарочным сертификатом на самолет, а потом толстый с пятью тысячами долларов. Примерно по двести долларов за каждый год назначенного ей срока, если бы она его полностью отсидела.

София Хаксли смотрела на выложенные на кровать подарки так, словно эти предметы таили в себе смертоносную заразу.

– К чему все это?

«Может, она еще и умом в тюрьме тронулась?» – с некоторым раздражением подумала я и сказала:

– Да вы не волнуйтесь. Я просто хотела немного помочь.

– Помочь мне? Но в чем?

– В том, чтобы у вас был неплохой старт. Ну, в вашей новой жизни, понимаете?

– В моей новой жизни? – Что-то явно пошло не так. Казалось, ей требуется пояснение к слову «жизнь».

– Ну да. – Я все еще улыбалась. – В вашей новой жизни.

– Но почему вы?.. Кто вас послал? – Теперь она выглядела скорее заинтересованной, чем испуганной.

– Вы меня, наверно, не помните. – Я пожала плечами. – Да и с чего бы вам меня помнить? Я Лула Энн. Лула Энн Брайдуэлл. Помните в суде? Я была среди тех детей, которые…

Захлебываясь собственной кровью, я осторожно ощупала языком зубы. Вроде бы все на месте. А вот встать я, похоже, была не в состоянии. Я чувствовала, что левое веко совершенно распухло, а правая рука омертвела. Затем дверь над головой на мгновение распахнулась, и все мои подарки по очереди полетели мне в лицо; последней была сумка от Louis Vuitton. Дверь с грохотом захлопнулась, тут же снова распахнулась, и черная туфля с высоченной острой шпилькой, больно ударив меня в спину, упала рядом со мной на землю. Я невольно потянулась за ней левой рукой и с облегчением поняла, что хотя бы эта рука нормально функционирует в отличие от бесчувственной правой. Я попыталась крикнуть: «Помогите!», но губы и язык слушаться не желали; казалось, они вообще принадлежат не мне, а кому-то другому. Я отползла от двери на пару шагов и попыталась встать. Оказалось, что ноги тоже более-менее работают; собрав подарки, я запихнула их в сумку и в одной туфле, так и оставив вторую на земле, захромала к машине. Я ничего не чувствовала. И в голове у меня не было ни одной мысли, пока я не увидела свою физиономию в боковом зеркале автомобиля. Рот выглядел так, словно его набили кусками сырой печенки и они оттуда вываливаются; с одной щеки практически целиком содрана кожа; правый глаз скрыт опухолью, более всего похожей на гриб. Мне хотелось одного: поскорее отсюда убраться. И, разумеется, никаких звонков по 911; во-первых, это заняло бы слишком много времени, а во-вторых, сюда непременно явился бы какой-нибудь невежественный служитель мотеля и начал пялить на меня глаза. Нет уж, я лучше поеду в полицию. Ведь должна же быть в этом городишке полиция. Левой рукой мне, хотя и с некоторым трудом, удалось все же вставить ключ в замок зажигания; я завела машину и осторожно тронулась с места, удерживая руль все той же левой рукой, поскольку правая лежала рядом со мной на сиденье, как мертвая. Любое, даже мельчайшее действие требовало от меня предельной концентрации. Так что я, лишь добравшись до центра Норристауна и увидев знак и стрелку, указывающую на полицейский участок, сообразила: а ведь копы-то станут писать отчет, начнут задавать вопросы мне и той, которую, естественно, обвинят в нанесении тяжких телесных повреждений, а потом еще начнут фотографировать мое изуродованное лицо… А что, если моя фотография и вся эта история появятся в местной газете? То, что мне самой будет неловко, – это сущие пустяки по сравнению с теми шутками и издевательствами, которые обрушатся на «YOU, GIRL!», которую, разумеется, тут же превратят в неодобрительное «BOO, GIRL!»[5].

Теперь мучительная боль не стихала во всем теле, и мне с огромным трудом удалось вытащить мобильник и набрать номер Бруклин, единственного человека на свете, которому я могла доверять. Полностью доверять.

Бруклин

Да врет она все. Мы черт знает сколько просидели в вонючей больничке Норристауна, а перед этим я еще часа два гоняла на автомобиле по всей округе, пока не отыскала в этом убогом городишке ее «Ягуар», припаркованный на задах наглухо запертого полицейского участка. Естественно, он был закрыт; в воскресенье открыты только церкви да торговые променады. Брайд, когда я ее, наконец, нашла, была в истерике, вся окровавленная, зареванная – причем слезы у нее лились только из одного глаза, второй слишком сильно распух и влагу не пропускал. Вот ведь бедолага. Кто же это ей так глаз расквасил? У нее просто потрясающие глаза, хотя их необычность даже пугает – огромные, чуть раскосые, с тяжелыми веками и непроницаемо черные, что несколько странно, если учесть, какая темная у нее кожа. Я всегда говорила, что у нее глаза инопланетянки, но парни-то, разумеется, находят их классными.

В общем, когда я отыскала эту крошечную дежурную больничку – она фасадом выходила прямо на паркинг тамошнего молла, – Брайд самостоятельно идти не могла, и мне пришлось изо всех сил ее поддерживать и подталкивать. К тому же она ощутимо прихрамывала, поскольку была почему-то только в одной туфле. В конце концов нам все-таки удалось привлечь к себе внимание медсестры, и она прямо-таки глаза выпучила, увидев нашу парочку: еще бы, белая девица с белокурыми дредами и черная, как ночь, окровавленная особа с роскошными шелковистыми волосами. Потом мы целую вечность заполняли всякие бумажки, что-то там подписывали и предъявляли страховые свидетельства. Затем оказалось, что нужно ждать дежурного врача, который живет черт знает где, в каком-то другом вшивом городишке. Пока мы сюда ехали, Брайд ни слова не сказала, но потом, пока мы сидели и ждали врача, вдруг заговорила и сразу же начала врать.

– Мне конец, – прошептала она.

– Ничего подобного, – сказала я. – Это все заживет, хотя, естественно, потребуется какое-то время. Помнишь, как выглядела Грейс после круговой подтяжки?

– Так ей лицо хирург делал, – возразила она, – а меня маньяк изуродовал!

Я решила немного ее подтолкнуть:

– Давай-ка, расскажи все, Брайд. Все, что с тобой случилось. Кто он такой?

– «Он»? – И она, дыша ртом, осторожно коснулась сломанного носа.

– Ну да, тот тип, который тебя до полусмерти избил.

Она закашлялась, и я сунула ей бумажный носовой платок.

– Разве я говорила, что это был мужчина? Что-то не помню.

– А что, женщина? Неужели ты хочешь сказать, что это женщина сделала?

– Нет. – Она тут же пошла на попятный. – Нет. Мужчина.

– Он что, тебя изнасиловать пытался?

– Наверное. По-моему, его просто кто-то спугнул. Он меня избил, а потом вдруг сбежал.

Понимаете теперь, почему я заявила, что она врет? Впрочем, Брайд и соврать-то как следует не сумела. И я решила еще чуточку на нее надавить:

– Он у тебя ничего не отнял? Кошелек, сумочку?

Она не ответила. Потом с трудом пробормотала:

– Мне кажется, это был какой-то бойскаут. – Она даже попыталась улыбнуться собственной глупой шутке, хотя губы у нее жутко распухли, да и язык с трудом во рту поворачивался.

– Почему же тот, кто его спугнул – кто бы он ни был, – тебе не помог?

– Ну откуда мне знать! Не знаю я! Не знаю! – сердито выкрикнула она и сорвалась в притворные рыдания, так что я решила временно прекратить допрос.

Ее единственный зрячий глаз открывался с трудом, и каждое слово причиняло боль распухшим губам и языку. Минут пять я молчала, перелистывая страницы «Ридерз дайджест», затем предприняла новую попытку что-то выяснить, стараясь говорить как можно уверенней и спокойней. Я решила даже не спрашивать у нее, почему она позвонила мне, а не своему любовнику.

– Слушай, а что ты, собственно, тут делала?

– Я приехала повидаться с одним человеком. – И она вдруг так согнулась, словно у нее живот заболел.

– В Норристаун? Твой приятель живет в этом городе?

– Нет. Рядом.

– И ты его нашла?

– Ее. Нет. Я ее так и не нашла.

– Кто она?

– Некто из далекого прошлого. Ее просто там не оказалось. Возможно, она уже давно умерла.

Брайд прекрасно понимала: я догадалась, что она лжет. Почему, собственно, этот якобы насильник не забрал ее деньги? Нет, у нее явно мозги набекрень, иначе она и пытаться бы не стала впарить мне такое беспардонное вранье. Впрочем, ей, похоже, было абсолютно наплевать, что именно я об этом подумаю. Когда я запихивала ее перепачканную кровью одежонку, белую юбку и топик, в сумку-шоппер, то обнаружила там целую пачку денег – пятьдесят стодолларовых купюр, перетянутых резинкой, – а также подарочный сертификат на самолет и коробку с новейшими образцами косметики от «YOU, GIRL!», которые еще даже в продажу не поступили. Неплохо, да? Вряд ли кто-то из потенциальных насильников заинтересовался бы кремом «Nude Skin Glo», а вот от такой суммы наличными никто бы точно не умер. Ладно, решила я, пока оставим эту тему; пусть Брайд сперва врач осмотрит.