Любко Дереш - Немного тьмы (на краю света) Страница 4

Из-под майки выглядывают сиськи, но их созерцание не является чем-то заманчивым. Оцениваю их равнодушным взглядом мясника. Вика – типично наш персонаж. То есть одна из тех, кто согласился встретиться под красной тряпкой.

Я с любопытством поглядываю на сгибы ее рук, ищу следы от уколов. Кажется, нет, но мысль о венерических заболеваниях, в том числе СПИДе, никуда не девается.

На левой руке – кожаный напульсник. Почему-то представил, как под напульсником скрыт уродливый шрам от пореза. Пальцы у девушки черно-фиолетовые – не иначе как от черничного пережора.

Вика смотрит на меня своими дрожащими зрачками. Она вся какая-то замороченная. Глаза бегают, суетятся, создают раздражающее впечатление – я не могу вглядеться в них, своей нервностью они ломают мой взгляд. Что-то вспомнив, она лезет в карман джинсов. Вытаскивает скомканный, истертый по краям листочек и протягивает мне. Я разворачиваю бумажку. Это ксерокопия документа.

Вика выжидательно смотрит на меня.

– Ты координатор, да?

– Я?! Нет! Свят-свят-свят!

Отдаю ей листочек, и Вика засовывает «документ» назад в карман. Мы снова молчим. Вика крутит браслет на руке. Она думала, что я координатор. А теперь просить у меня предъявить свою анкету она не отваживается.

– Их еще, наверное, нет. Координаторов. Наверное, завтра появятся, на открытие.

Вика молчит.

– Ведь завтра открытие? – уточняю я.

Она кивает.

– Ну да, – говорит она с особой интонацией, в которой успеваю разглядеть едва не половину ее жизненного пути. По крайней мере ту часть, в которой она впервые осознала, что назад дороги нет.

Завтра шестое июля, ночь на Ивана Купала. Завтра же – открытие ежегодного Шипотского фестиваля. Вика говорит:

– Они пасут нас. Зырят в бинокль. Прямо щас. Сто пудов.

– Кто?

– Они. Координаторы. Присматриваются к нам с тобой…

– Да ну. На хрена им это? Сами же нас пригласили… Ты, кстати, как узнала про сборище? – спрашиваю у Вики, чтобы немного сместить акценты. От упоминания о координаторах мне и самому неуютно.

Вика смотрит в огонь, шевелит бровями.

– Откуда узнала? Да подружка одна рассказала. Ну, типа не подружка, а так, одна девчонка знакомая. Ей пришло это мейлом, она зависала на вашем сайте, и ей приходили разные рассылки.

Я киваю.

– Она, короче, тоже с проблемами была, ну, у вас там только такие и тусуются. Но ей, – Вика кивает, имея в виду наш фестиваль, – ей такое не хавается. А я прикололась, я такая, люблю всякое интересное в жизни попробовать.

Вика немного отпускает себя, снимает барьер.

– С тем письмом – гон. Спрашивала я у пиплов, не слышал ли кто-нибудь о подобном. Говорили, типа шо-то такое слышали, но никто ничего конкретно не знает. Никто чего-то не ездил. Типа, иногда такие фишки организовывают какие-то люди. Семинары, типа шоб попустило… – Подумав, она добавила: – Может, это какая-то секта?

– Какая еще секта? – не возьму в толк.

– Ну, пригласила сюда нас. Типа, рассылает анкеты. «Прочитай сам и передай другому». Кому уже все пофиг, такие верят и едут. А здесь сейчас нам начнут какую-то херовину проповедовать, мозги зомбировать.

– Не знаю. Может, и так. Надо дождаться организаторов.

– А ты, кстати, не сектант? – смотрит она подозрительно.

– С чего ты взяла?

– А чего голова побритая?

Я объясняю, что мне так на голову легче. Тогда мыслей дурных меньше.

Вика с подозрением пялится на меня.

– Дурной што ли? – спросила Вика, хотя узнала о моих привычках совсем не много.

На спине у меня наколка в виде алхимической монады – еще со времен, когда мы увлекались не только прогрессивной алхимией, но и творчеством группы «Coil». Примерно тогда же я пробил себе губу. Сам. Дома, под трамадолом. Циркулем.

Смеюсь и предлагаю попить чего-нибудь теплого. Ставлю на огонь казанок с водой. На небе восходит звезда.

– И все равно. Ты не похож, – говорит Вика.

– Чего?

– Ты не похож на суицида. Ты похож на координатора. Покажи анкету.

Безразлично пожимаю плечами и достаю из кармана «паспорт самоубийцы». Вика читает вслух:

– Герасимов Герман Иванович. Ого! Да тебе уже тридцать семь! Так, так. Местожительство: Одесса. Ого, и я когда-то в Одессе жила! Как там сейчас?

Пожимаю плечами.

– Да нормально, – говорю. – Так, как везде.

Мы пьем кофе.

Вика просит рассказать что-нибудь о себе. А у меня как раз настроение выгнать на-гора пару мулек. У меня появляется желание отомстить этой девушке – непонятно за что, правда.

– Я врач, – говорю. – Врач-гинеколог.

Вижу, Вика этого не ожидала. Смотрит на меня уже другими глазами. Наверное, перестраивает сейчас свои первые впечатления.

– У меня что-то не в порядке с головой, – начинаю я вдохновенно.

– Это я заметила, – без иронии говорит Вика.

– Понимаешь, я не хотел быть гинекологом. Я хотел стать эндокринологом, – добавляю медленно. – Эндокринологом, Вика. Лечить стыдливых гермафродитов, прислоняться фонендоскопом к страдающим ожирением подросткам… Любоваться безобразными криптохорами-мутантами с письками, как окаменевшие слизнячки.

– Фу-у… ты в натуре больной, – почти одобрительно замечает девушка. Только почему одобрительно?

– Вот и я говорю: больной на всю голову. Поэтому эндокринология – это мое. Мое. А судьба отправила меня на гинекологию. Тоже будто бы живописная профессия. Ничего не скажу, поначалу я был доволен. Иногда такое случалось увидеть, ночью весь в поту срывался. Пока молодой был, интересно было. Был энтузиазм, понимаешь? А потом попустился. Запала не стало.

Я-то ждал, когда меня отправят на медосмотры. В вузы, в техникумы. Вот что меня манило. Ставить клизмы нежным красавицам. Вытирать губки их «ротиков» марлевыми тампонами. А крючочки? Шпатели? Пинцеты?! Вместо этого я имел дело с сорокалетними закомплексованными прихожанками местной православной церкви. Их даже клизма не разбудит.

Меня отправили на периферию, в районную больницу. Моя профессия духовно старит человека. И так уж эта работа устроена, что к самому интересному ты сможешь получить доступ только тогда, когда оно уже станет абсолютно непривлекательным. Мои глаза постарели на этой работе, а сердце покрылось илом. И что с того, что теперь у меня были и клизмы старшеклассницам, и аборты пенсионеркам? Ничего.

Вика меряет меня взглядом и с пониманием кивает.

– А потом… знаешь… потом совсем другими глазами посмотрел на свою профессию. Совсем другими. Я представил себе, что я повар и имею дело с моллюсками. Без гадливости, без ажиотажа – но и без паники. Моя профессия меняет человека.

Вздыхаю, и Вика будто чувствует всю тяжесть креста, который несут гинекологи.

– Да, гинекология меняет людей, особенно мужчин. Как правило, в не слишком хорошую сторону. Это как радиация. Сначала весело – счетчик трещит, сердечко колотится, а потом бац – и отвалилось. И нигде ничто не шевельнется, не затрепещет. Ну, ты понимаешь, о чем я. У женщин этого нет, у вас всё по-другому.

– Вместо того, – продолжаю, – чтобы возлюбить девушек всей душой и сердцем, я наоборот. Я замкнулся, стал бирюком, перестал мыть голову. Я знал: у каждой дамы между ног живет моллюск. И, глядя на контуры женского лица, на разрез губ, на форму скул, на нос, на подбородок, я в деталях мог спрогнозировать, какой будет мантия у моллюска. Предчувствовал, ясным или темным будет его глубоководный взгляд, а также предрасположена ли дама к грибковым заболеваниям.

– Ну ты, блин, псих… Почти как мой Витас, – с уважением добавляет она.

– А ты думала, у нас жизнь – малина? Жизнь гинеколога – это суп-молочница из немытых моллюсков.

– Буе-э-э! А это уже противно!

– Слушай-ка, что дальше было. Это же не смешно, это моя боль! У меня начались параноидальные состояния. Поэтому я пил. А с бодуна снова оказывался в компании жителей соленых вод, которые дышали мне в лицо трясиной и йодом. Я трогал их липкие поверхности, пальпировал живот, брал мазки из самых глубин их трясины! Промасленными пальцами я проникал в их сухие земляные норки на предмет утолщений на внутренней стенке матки. Я на этом гастрит заработал!

Перевожу дыхание. Я будто переключил канал в своем бодуне и выпускал через эту историйку.

– И еще знаешь шо? Никель. Или хром. Черт, это полная шиза. Мои инструменты были из блестящего никеля. Не, ты просто не шаришь, насколько это антигуманно! Гинекология – это фашизм в миниатюре! Шпатели, щипцы, зеркальца! Сдавленные вскрики, надломленная стыдливость и вытесненный стресс. Это поругание над женским достоинством. В гинекологию идут отставные генералы КГБ.

– Это точно, – соглашается Вика задумчиво. – О, вспомнила! «Throbbing Gristle»! – вдруг выкрикивает она, будто нашла отгадку. – Ты бы послушал «Throbbing Gristle», – и все понял!

Я никак не врублюсь, о чем она говорит, хотя «Throbbing Gristle» слушал, даже очень. Вика объясняет: