Любко Дереш - Немного тьмы (на краю света) Страница 5

Я никак не врублюсь, о чем она говорит, хотя «Throbbing Gristle» слушал, даже очень. Вика объясняет:

– «Throbbing Gristle» – это такая музыка. Называется индастриал. Я их фанатка, я тебе о них еще расскажу. Но если бы ты их услышал, то посмотрел бы на свою болячку совсем по-другому.

– Почему ты так думаешь?

При упоминании о «Throbbing Gristle» глаза у Вики загорелись.

– Понимаешь, они фашисты! Они садисты! Больные на всю башку. Они… блин, они такие, как ты!

– Так это комплимент?

– А ты сам раскумекай! Но, чувак, ты действительно на всю башку порванный. Меня, может, тоже не из консерватории выпустили, но ты – номер один. Хорошо, шо ты голову побрил, если тебе от этого легче.

– Воистину легче. Но самого прискорбного ты не услышала. Я категорически не мог.

– Чего не мог?

– Ничего не мог. Вообще. И не хотел, главное. Даже бросил пить. Хотел все поменять. Увлекался фиточаями, делал очистительные клизмы из урины и клевал проростки пшеницы, а по выходным вязал крючком и слушал Шопена… И судьба как будто улыбнулась мне. Однажды ко мне пришла Она. Надежда Григорьевна. Пенсионерка. Образованная, интеллигентная особа, в прошлом – врач-андролог. Можно сказать, моя половинка. Добрая. Радушная. Еще вполне цветущая. Эх… Мы с ней знаешь шо делали? В больнице на Новый год двумя Снежинками переоделись! То-то веселья было. Любились, одно слово. Но счастье длилось недолго. Поползли по поликлинике слухи. А она, голубонька, была такой тонкой душой! Она повесилась, Вика, рыбонька, взяла и повесилась. Ты слышишь? Я не простил этого людям. И с того времени, – делаю завершающую интонацию, – в принципе, готов к последнему, решительному шагу… – Я изобразил, будто затянул у себя на шее удавку. – И, будто не случайно, ко мне в почтовый ящик подбросили письмо об этом вот фестивале. Вот такая вот оказия.

Несколько минут Вика сидит и дышит еле-еле. Страшный ошейник, из которого я на протяжении всей истории черпал вдохновение, мешает ей нормально глотать. Могу поспорить, сейчас Вика жалеет, что пришла к неизвестному вечером.

И тут я в самом деле удивился: Вика наклонилась ко мне и похлопала утешительно по руке.

А мне даже не стыдно. Мне ужасно хуево. Какой я поц, зачем я это все рассказал? Я вспомнил тесную, жаркую кабинку, где я продавал пополнение на мобильные телефоны в ночную смену, и жгучую горечь трамадола, если рассосать желатиновую капсулу. Почему, как только меня спрашивают о личной жизни, я начинаю врать что-то вроде вот этого? Потому что как только я решу для себя в одиночестве, что вот этому человеку можно будет открыться, как встречаю этого человека и сразу почему-то меняю свое положительное мнение о нем.

Повсюду сереет, и воздух наполняется таинственным серебристым блеском. Из палаток начинают вылезать намоленные растаманы и другие существа, которым яркие лучи режут по зрачкам. Эти высохшие создания двигались, как паралитики на морозе, но при том ухитрялись обмениваться восторженными репликами о местных красотах и удивительной свежести воздуха.

– Поужинаешь со мной? – спрашиваю у Вики. Та утвердительно кивает, и я отправляю ее за миской и ложкой.

Запариваю в кипятке три пачки «Мивины». Вика приносит с собой немного растворимого кофе в жестянке. Небо усыпается звездами. Снизу, где все добрые и недобрые отдыхающие собираются возле общего костра, доносятся радостные голоса и мажорные аккорды гитары. Стрекочут тамтамы и бубны. Там, внизу, радость и праздник. Здесь сидит понурая девка с ошейником (она любит, когда ее привязывают?) и лысый субъект без следов паспортных данных на лице – ненадежный компаньон на вечер. Они едят кару небесную быстрого приготовления. Лысый субъект – это я о себе. На побритом затылке у меня тоже татуировка. Она означает алхимический знак «сульфур». Эх, шкворчать мне за дела мои в аду. Впрочем, я не верю в ад.

Как известно, «Мивину» можно употреблять как первое блюдо, так и как гарнир. Мы остановились на «первом блюде». Я наваливаю путаные клубы вермишели себе в пасть и чувствую сытое удовлетворение. Я снял ботинки и грею пятки у огня. Ветер дует из долины, задувает дым в глаза. От этого гляделки слезятся. Наутро будут как разваренные галушки. Закуриваю и угощаю сигаретой Вику. Я взял с собой целый блок сигарет с фильтром. В розницу они стоят одна гривна за пачку. В кругу моих друзей (если их так можно назвать) это считается особым «протестным» пафосом. Они не знают, что я курю эти сигареты из соображений более прагматических. Носков я не ношу также не из-за идеологии.

По долине ползет холодный сумеречный покой. В лесу оживляется птичий гомон. Становится чуть прохладнее – не настолько, чтобы беспокоиться о какой-то одежке. Вика, отмечу, вернулась уже в рубашке.

Наконец девушка заканчивает есть. При свете огня ее черты слегка смягчаются. В умеренных дозах ею даже можно любоваться.

Снова ставлю на огонь котелок с водой. Я придумал красивую треногу для котелка. Вместо того, чтобы пердолиться с рогатками, которые нужно крепко вбить в землю, я связал вместе три палки. Получилась тренога, поддерживающая котелок силой натяжения шнурка. Ее легко регулировать. Она прочная и простая – жемчужина «зеленого» хай-тека.

Вика закуривает. Она постоянно курит и, даже когда выдыхает, сигарету держит тут же, возле губ. Вика хватается ртом за фильтр, будто за кислородную трубку. Ее кожа выдает в ней большого друга никотина.

Вика курит и засматривается на огонь. Засматриваться – это что-то уникальное в человеке. Когда ни с того ни с сего взгляд замирает в неожиданной позиции и замечает точку, в которую хочется впиваться глазами. Неграмотно говорить в таких случаях «задумался», потому что когда засматриваешься, на самом деле не думаешь, а только смотришь. А еще говорят, нельзя человека отрывать от того, на что он засмотрелся, потому что тогда в голове у него может что-то там соскочить с резьбы, и он бросится на тебя и покусает голодными глазами.

Поэтому я решил не беспокоить Вику, а сам начал засматриваться в малиновый жар. Из веток потоньше собралось достаточно раскаленной золы, чтобы занялось толстое бревно. Я прибавил поленце из своих запасов за спиной.

С детства люблю сидеть у огня и имею в этом немалый опыт. Сам очаг я, по возможности, обкладываю камнями. Если этого не сделать, в один прекрасный момент (может, именно тогда, когда ты задремлешь) трава, подсушенная жаром, вспыхнет и огонь разлетится дымным кольцом, пожирая тебя, и твой дешевый полиэстеровый спальник, и не менее убогую палатку. Это одна из вещей, которых я стараюсь не допустить. Поэтому, еще раз говорю, всегда обкладываю костер камнями.

Интереснее за огнем наблюдать, конечно, ночью. Для этого желательно подготовить какое-нибудь бревно, на котором удобно сидеть. На голой земле в горах долго не посидишь, даже летом. Чтобы делать меньше движений, я особым образом организовываю пространство вокруг своего места для сидения. Складываю дрова на таком расстоянии, чтобы до них можно было дотянуться без особого напряга. Лучше держать дрова за спиной, подальше от огня, опять-таки чтобы не сжечь себя вместе с горной долиной. Если дрова мокрые, их хорошо выкладывать аккуратными конструкциями вокруг жара. Так они понемногу будут подсыхать.

Типичное занятие – сушить на ночь носки. Особенно когда вечером налазишься по горной долине – вся трава покрыта густой росой, и ноги промокают вместе со штанами аж по колено. По опыту знаю: сушить носки лучше, предварительно сняв их с ног. Разве что кто имеет охоту сделать из ступней жаркое в синтетической упаковке. Такие люди попадаются нечасто, и если уж попадаются, их оригинальные желания на этом не заканчиваются. Часто они оставляют на ночь под открытым небом ботинки. Наверное, эти профессионалы от выживания знакомы с техниками спецслужб по добыванию воды в засушливых местностях, потому что наутро из обуви воду можно пить, как из кувшина.

Эти и похожие на них отдыхающие порой демонстрируют беспричинную любовь к мелким грызунам. Забегая вперед, скажу: на мой взгляд, нечестно играть в поддавки. Зачем оставлять настежь раскрытый рюкзак? Мышки и так прогрызут его, причем там, где нужно. И не только рюкзак, но и спальник, и стенку палатки. И человек, который в припадке сентиментальности предлагал мышке-полевке руку и сердце, а также дружбу и все сухарики, едва лишь увидит дыры в дне рюкзака, будет орать: «Сука! Сука!»

Я добыл из гармоничного пространства за спиной еще поленце (буковое – леса вокруг Шипота буковые), положил поверх уже нагроможденного дерева.

Мы приготовили себе кофе.

– Ты когда сюда приехала?

– Позавчера. Прилезаю, смотрю – а здесь свои люди. Я с тернопольскими в Крыму познакомилась. Я ж без палатки приехала, – и так знала, шо где-то впишусь.

Вписаться – значит втереться к кому-нибудь под крышу. Можно сказать, вступить в сношения с хозяевами палатки (когда-то – в благородном, а в наше время – в каком угодно значении).