Мануэль Скорса - Сказание об Агапито Роблесе Страница 4

Директор Венто обнял Агапито.

– Квартал Тамбо вызвал на соревнование квартал Раби. Уверяют, что вспашут больше.

– Но в Раби жителей втрое больше, чем в Тамбо.

– Зато Тамбо ставит пиво тем, кто победит.

В начале мая распространился слух: Тамбо нанимает пахарей в Чипипате. Жители Тамбо были возмущены – вовсе они не нуждаются в помощниках, и так победят.

Во второе воскресенье мая в семь часов утра оба квартала со знаменами явились в Уахоруюк. Там уже были накрыты «столы». Такой у нас обычай: если делают какое-либо общее дело, стелют на землю одеяла, на одеялах – сигареты, кока, водка. Через каждые двадцать метров лежат такие одеяла, если кто устал – может подкрепиться. Солнце сияло над веселой толпой. На участок Уахоруюк требовалось пятьдесят мешков семян. А соберут четыреста мешков – довольно для начала, можно строить школу. Константино Лукас затрубил в рожок. Пахари встали в ряд, приготовились… и тут появились конные полицейские.

– Эти сволочи никогда не приходят с добром, – сказал Агапито Роблес. Голый до пояса, стоял он, готовый взяться за работу.

Подъехали капрал Бехарано и еще четверо из Полицейского управления. Члены Совета общины приблизились к всадникам.

– Кто вам разрешил вспахивать этот участок? – строго спросил Бехарано.

– Зачем нам разрешение, капрал? Это поле принадлежит общине, а Совет решил…

– Доктор Монтенегро говорит, что участок входит в его поместье.

– Этот участок упомянут в нашей Грамоте на владение…

– Какая там еще грамота, к чертям собачьим! Ты и другие зачинщики – со мной в Полицейское управление. Связать этих мошенников!

На глазах оцепеневших жителей полицейские связали Агапито Роблеса, Бласа Валье, Синфориано Либерато, Анаклето Минайю, Хосе Рекиса, Хосе Кастро и Фелисио де ла Бегу. Их отвели на пристань, посадили на судно «Независимость». Через час они уже шли связанные по улицам Янауанки, по главной площади в Полицейское управление. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел сержант Астокури.

– Какая сволочь подучила вас захватить собственность доктора Монтенегро?

– Мы…

– Никаких «мы»! Негодяи! Жулье! В камеру!

Глава четвертая,

содержащая общие сведения о хвостатом магистре, о пальбе из орудия, распространяющего запах, и об изгнанных римлянах

«Поставьте себя на мое место. Мог ли я заподозрить, что этот жуткий ангел только о том и мечтает, чтобы унижать нас! Я, сеньоры, был первым мужчиной в нашей провинции, который ее увидел, и я повторяю вам: тот, кто ее увидел, пропал навсегда. Разве мог я себе представить, какая злоба кипит в ее душе? Теперь-то мне известно, что за черные мысли лелеяла эта тигрица. Я сказал «тигрица», но это неверно – тигр убивает, чтобы кормиться, она же унижает мужчин только для того, чтобы насладиться зрелищем унижения. Обольщает и потом бросает. Если б сейчас спустилась с небес или воздвиглась из адских глубин женщина столь безбожно прекрасная (потому что, хоть она и истерзала меня, она единственная, о ком я вспомню в последние минуты, когда расстанусь с этим поганым шариком, что крутится со всеми своими слюнтяями и сволочами и где так редко найдешь истинного друга, а предателей – сколько угодно), я бы знал, что делать. Но тогда? Мне казалось даже, что у нее доброе сердце. Спросите хотя бы у актеров из Большого римского цирка или у этой кучи идиотов, которых она везде подбирала. Я, сеньоры, в жизни еще не видал таких неудачников, как эти актеры, что приехали в Серро-де-Паско. К нам в Серро всегда являются беззубые зубные врачи, женщины легкого поведения, которыми брезгают даже солдаты, да актеры, которых на побережье забрасывают камнями. В Серро-де-Паско любой гнилой товар сбыть можно. Так вот и с этим римским цирком. Только климата нашего они не знали, поставили свой балаган кое-как. Понадеялись на ясное небо, а оно у нас обманчивое, как глаза Маки, не ожидали, что через минуту набегут черные тучи. Представляете? Поставили это они балаган на пустыре. «Если бы нам удалось дать представление, дон Мигдонио, клянусь вам, мы бы не бедствовали так в ваших краях. Здесь сдохнуть можно, никто и не охнет, не считая вас, истинного кабальеро», – говорил мне Пукало всякий раз, когда подвыпьет. – «Если бы да кабы…» – «Клянусь вам, дон Мигдонио, у нас был полный сбор», – плакался Пукало. Брехня!'Горожане тут ни при чем. В шесть часов, когда весь город собирался на первое представление Большого римского цирка, разразилась такая дьявольская гроза, какой мне еще не приходилось видеть. Да зато уж на этот раз я насмотрелся! В один миг ветер сломал мачту над балаганом. Вместе с мачтой рушились все надежды актеров. Им пришлось бы ночевать на ледяном пустыре, если бы не добрые люди – пустили их к себе, некоторые даже в свои постели, не мужчин, конечно; женщины в таких случаях должны же как-то выразить благодарность. Так вот и закончила свое существование труппа, которой аплодировали в Уанкайо, Уануко, Аякучо и даже в предместьях столицы. Здесь, в Серро, труппа была распущена. Я не видел чудесных лошадок по имени Сократ и Аристотель. Артисты их продали, чтоб купить обратные билеты. Но Архимеда, «осла, который, если бы посадить его в парламент, справился бы со своим делом лучше, чем наши депутаты», я видел. Здесь, в Успачаке. Мы любовались ослом. Симеон Пукало вытребовал его себе когда-то в счет задержанного жалованья в надежде поправить свои дела, когда представление будет иметь успех – сопливые дохляки вечно кормятся надеждами, а представление-то и лопнуло, как лопаются все наши мечты на этой тухлой планете.

Большинство артистов разъехалось кто куда. Но Симеон Пукало, Императрица острова Борнео и Макарио-Мечтатель решили попытаться дать представление в Уануко. Провалились они к чертовой матери. Воротились в Успачаку ни с чем. И здесь встретились с женщиной, которая, что ни говори, была, есть и будет истинной нашей повелительницей! Извините за такие слова, но я был тогда счастлив, сеньоры. Ради нее я забросил дела, рисковал своим состоянием, губил здоровье, мать родную бы продал. Моя королева, так мне рассказывали, гуляла по берегу озера Яваркоча и вдруг услыхала какой-то разговор. Подумала моя повелительница, что это двое пассажиров беседуют, жалуются один другому на злую судьбу. И тут из-за скалы появились Симеон и его высокоученый осел.

– Где же другой? – удивилась моя фея.

– Какой другой, сеньорита?

– Ваш приятель, который все жаловался.

– Нет здесь никого больше, ни приятеля, ни неприятеля.

– А с кем же вы говорили?

– Я чревовещатель. А говорил я вот с этим сеньором ослом, единственным в мире другом несчастного артиста.

– Вы с ним разговаривали?

– Увы, сеньорита.

– Почему «увы»?

– Потому, что вся моя жизнь – сплошное «увы».

Вот так Пукало, он сам мне это рассказывал, познакомился с моей королевой. Остальных актеров мне представили в тот же день на постоялом дворе.

– Везет тебе, Мигдонио, – сказала Мака.

– Почему, моя королева?

– Потому что ты богатый, можешь помогать, кому я прикажу.

И засмеялась. Так засмеялась, будто все семь цветов радуги зазвенели. Клянусь, я не забуду этот смех даже тогда, когда сяду играть в покер с самим сатаною! У нас в Успачаке никогда не было цирка. Я велел толстяку, который нам прислуживал, расставить во дворе дюжину скамеек. Макины идиоты – тысячу солей мне стоила эта дурацкая затея! – соорудили сцену, кое-как завесили старыми простынями – вы же знаете, что это за шикарный отель. Макарио-Мечтатель, молодой человек, чья профессия состояла в том, что он извивался всем телом под звуки барабана, как червяк (представляете?), объявил номер: выступает осел Архимед – кожа да кости! За это чудо с меня слупили еще двести солей. А в чем состояло чудо, не знаете небось? Этот самый Макарио объявляет:

– Досточтимая и прекрасная покровительница искусств, сеньорита Мака Альборнос, высокороднейший кабальеро дон Мигдонио де ла Торре, глубокоуважаемая публика! Разрешите представить вам сеньора Архимеда, единственного в мире осла, который отказался занять кафедру в Государственном университете Сан-Маркос.

Мака так и покатилась со смеху, а я, представьте себе, бог весть как обрадовался, а глядя на нас, и все ее идиоты развеселились.

– Дамы и господа! Сей высокоученый муж понимает не только все наши слова, но и угадывает все наши мысли. Он говорит и читает по-английски, по-французски, по-голландски, а также немного по-японски, но поскольку он сейчас очень утомлен длительным путешествием, во время которого всюду имел громадный успех, то продемонстрирует перед вами всего лишь одно из своих чудесных свойств. Дон Архимед, разрешите вас представить. Здесь, среди почтеннейшей публики находится самая прекрасная женщина в Перу. Простите, я ошибся – самая прекрасная женщина в мире. Не будете ли вы любезны показать, где она?

Верите ли? Этот самый высокоученый осел поворачивается к Маке и начинает реветь, а она усмехается, нежно-розовая, как спелый персик, ох, лучше не вспоминать, так и бросает то в жар, то в холод.