Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана Страница 47

А хуже всего было то, что это их как будто вполне устраивало.

29

Наша национальная одежда – шальвар камиз. По сути, это длинная рубаха и мешковатые штаны, хотя на самом деле в этом наряде куда больше деталей – так много, что и не поверите.

Я в те дни обычно носил джинсы, как многие другие мальчишки, – в подражание иранским поп-звездам, которых мы видели по телевизору.

Бывают, однако, случаи – свадьба матери к примеру, – когда ешь столько, что живот вырастает до размеров провинции Кандагар, и пояс врезается в него так, что кажется, вот-вот перережет тебя напополам.

И тогда понимаешь, что афганцы куда умнее западных жителей – мы не только верим в единственного Истинного Бога, но еще и шьем одежду достаточно просторную, чтобы вместить Кандагар и Хелманд за компанию.

– Что с тобой? – спросил Джеймс, когда я рухнул рядом с ним на стул.

– Умираю, кажется. Не надо было столько есть.

Почти час после того, как мы пришли в ресторан «Герат» в Шахр-и-Нау, мы усердно набивали животы. Сначала был аш – суп из лапши, простокваши, фасоли и гороха; за ним последовали болани с картошкой и зеленым луком, баклажаны в простокваше, кабульский плов, бараньи кебабы и, наконец, фирни, потрясающе вкусный холодный сладкий крем.

Неудивительно на самом деле, что все так радовались свадьбе, – ведь на столе было, наверное, почти столько еды, сколько они съедали за год.

Когда я застонал под бременем кебаба в желудке, Джеймс вдруг наклонился и протянул руку к моим джинсам.

– Что ты делаешь?! – спросил я, не настолько все же переполненный, чтобы не изумиться.

– Хочу тебе пояс расстегнуть, не то задохнешься.

Я посмотрел на него недоверчиво.

– Не стоит, Джеймс, – сказал я и отодвинулся от его руки.

Воистину, иностранцы не ведают стыда – даже на свадьбе.

Конечно, я сам был виноват, поскольку ел не переставая с того момента, как сел за стол своей матери, и до того момента, как вышел из-за него, чтобы рухнуть возле Джеймса в комнате для мужчин. По правилам, мужчины и женщины сидят во время праздничного застолья в разных помещениях. Только моя мать и Шир Ахмад сидели вместе, в отведенной им рестораном отдельной маленькой комнатке, куда заходили гости, чтобы их поздравить.

Гостей пригласили немного и обошлись без музыки и танцев, потому что и у моей мамы, и у Шир Ахмада это была вторая свадьба. Но мама все равно была изумительно красива – в розовом платье, с волосами, завитыми в кудри, под розовым, в тон платья, шарфом. Глаза у нее казались огромными – специально приглашенная женщина еще у нас дома подкрасила их розовым и черным с блестками и приклеила матери длиннющие ресницы.

Будучи ей сыном, я мог сказать с уверенностью, что мама счастлива, хотя она почти не улыбалась, – это тоже предписывалось правилами.

Афганская девушка, выходя замуж, должна на своей свадьбе выглядеть несчастной. Ее печаль показывает всем, как сильно она любит и уважает свою семью, из которой уходит. Правда, порой ее чувства бывают искренними, ибо она страшится семьи, в которую ей предстоит войти. Но как бы там ни было, печальная невеста – хорошая невеста, а если она еще может выжать из своих глаз слезы, то это и вовсе замечательно.

Конечно, в случае моей матери слезы проливать было поздно, учитывая, что бабушку с дедушкой моих она оставила давно, и обоих уже не было в живых. Но то, что она все равно придерживалась традиции, говорило, что она – «достойная женщина». «Достойная женщина» выходит замуж за «достойного мужчину» – с этим были согласны все. И, думаю, были правы, потому что Шир Ахмад любил мою мать уже целую вечность и жизнь свою изменил ради того, чтобы она приняла его предложение, – поступил в компьютерную школу и привел в порядок свой дом даже намного раньше, чем попросил ее стать его женой.

Да, он был достойным мужчиной, и меня это радовало. Он тоже выглядел очень красивым на свадебном обеде – в белом костюме, в белых туфлях. И, когда он, чтобы выказать свое уважение, подавал моей матери еду, все остальные женщины смотрели на это с улыбкой и кивали в знак одобрения.

Вместе со мной, моей тетей и Джамилей в комнате новобрачных сидели еще Джорджия и Мэй – и женщина-«муж» последней, Джери. Из всех афганцев, приглашенных на свадьбу, о ребенке в животе у Мэй знали только мы с мамой, и мама, еще до того, как мы вышли из дому, попросила иностранцев не говорить об этом на людях.

Выплыви на свет такая новость – и нас всех могли бы забить камнями до смерти, что, пожалуй, было бы не слишком удачным завершением столь знаменательного для моей матери дня.

Джеймсу, несмотря на то что почти год он жил с нами под одной крышей, в комнату новобрачных заходить не дозволялось, поскольку он не был родственником – да к тому же был мужчиной.

Поэтому сидел он в компании Исмераи, Пира Хедери и нескольких друзей Шир Ахмада и выглядел потерянным, ибо некому было переводить для него их разговоры.

Джеймс прожил в Афганистане больше двух лет, но его дари так и не продвинулся дальше нескольких фраз, которые он выучил еще в свой первый приезд, – таких как «здравствуйте», «как поживаете», «где здесь туалет» и «отведите меня к вашему главному».

И обходился он, в основном, бурной жестикуляцией и карманным словарем, который всюду носил с собой.

Оставалось только гадать, сколько времени у него ушло на то, чтобы задурить своими сандвичами голову Пиру Хедери…

Когда мне немного полегчало – и уже не было нужды бегать по ресторану полуголым, – Исмераи попросил меня сходить за Шир Ахмадом и привести его в мужскую комнату. Видимо, собрался вручить ему подарок.

Я, конечно же, сходил – просьбы старика надо уважать, к тому же мне страшно хотелось посмотреть, что там за подарок. Джорджия уже подарила моей матери мобильный телефон, чтобы она могла звонить Мине, когда пожелает, и это было совершенно замечательно. Но при попытке представить, что могли принести к праздничному столу Исмераи и Хаджи Хан, воображение мне отказывало.

Когда я вошел и пригласил Шир Ахмада пойти со мной к мужчинам, он встал и извинился перед женщинами за то, что оставляет их, хотя мне показалось, что в глубине души он был даже рад – его голова, наверное, уже звенела от их болтовни.

Мы медленно двинулись туда, где ждал нас Исмераи. И добрались не скоро – слишком много рук пришлось пожать новобрачному по пути.

А когда добрались, Исмераи попросил Шир Ахмада сесть и вручил ему белый конверт.

– От Хаджи Хана, – сказал старик. – Он просит прощения за то, что не пришел лично отпраздновать с вами вашу свадьбу, но его призвали в Шинвар некоторые неотложные дела.

Шир Ахмад поблагодарил Исмераи, сказал еще несколько теплых слов и открыл конверт. Внутри оказалось четыре или пять листов бумаги, с виду – документы.

Мой новый отец взглянул на Исмераи растерянно.

Я взглянул на Исмераи разочарованно. Ибо ожидал увидеть деньги.

– Это контракт, – сказал старик.

– А, контракт… – сказали все мы, продолжая пялиться на Исмераи.

Он засмеялся, взял из рук Шир Ахмада бумаги и неторопливо объяснил, что это такое.

Оказалось, Шир Ахмад и Хаджи Хан стали деловыми партнерами – вступили в совместное владение только что открывшимся в Кабуле интернет-кафе.

30

После свадьбы мама со своим мужем ушла обустраивать наш новый дом для новой жизни. Мы же все вернулись в Вазир Акбар Хан.

Дома Джорджия, Джеймс и Мэй открыли бутылку вина, потому что всем им срочно «требовалось выпить», и по очереди принялись убеждать меня, что на эту неделю мне лучше перебраться в комнату Джеймса, как в прошлый раз.

– Тебе будет не так одиноко, – объяснила Джорджия, выйдя из кухни с чаем для меня в руках.

– И мама твоя хотела бы этого, – пустила в ход шантаж Мэй.

– Повеселимся! – воскликнул Джеймс.

Но я решительно отказался.

Я уже стал старше, и мать всего лишь переехала в другой дом, а не лежала при смерти – в отличие от прошлого раза, когда она вынуждена была оставить меня с иностранцами. Кроме того, в комнате у нее стоял телевизор, который и тянул меня туда со страшной силой.

Они еще поныли и поуговаривали меня, но я был тверд, забрал свой чайник и оставил их наедине с вином, чтобы расположиться в комнате матери и получить наконец хоть немного покоя. И, перекладывая подушки так, чтобы удобнее было смотреть телевизор, почувствовал себя чертовски взрослым.

– Вот это жизнь! – сказал я себе, растянувшись на маминой кровати и отхлебнув чаю.

Потом поправил подушку за спиной и приготовился насладиться фильмом, который вот-вот должен был начаться.

Через восемь часов меня разбудил голос Джорджии, звавшей завтракать.

Телевизор молчал, поскольку ночью вырубилось электричество, и, когда до моего сознания дошло, где я нахожусь, я понял, что заснул всего через каких-то пять минут после начала фильма. И это меня слегка раздосадовало – надо же так бездарно тратить свою нежданную свободу!..