Джонатан Фоер - Вот я Страница 6

– Боже мой, пап. Всегда?

– Конечно, всегда. «Всегда», поэтому «больше никогда».

– Почему бы тебе не дать мне самому разобраться?

– Потому что ты так хорошо справляешься?

– Потому что он – отец Сэма, – вмешалась Дебора, – а ты нет.

– Потому что одно дело собирать говно за собакой, – сказал Джейкоб, – а другое – за своим отцом.

– Говно, – повторил Бенджи.

– Мам, можешь пойти с Бенджи наверх почитать?

– Хочу сидеть со взрослыми, – сказал Бенджи.

– Я здесь единственный взрослый, – ответила Дебора.

– Пока не озверел, – сказал Ирв, – я должен удостовериться, что все понял. Ты считаешь, что можно провести связь между моим превратно истолкованным блогом и проблемой Сэма с Первой поправкой?

– Никто твой блог не толкует превратно.

Полностью извращают.

– Ты написал, что арабы ненавидят своих детей.

– Поправка: я написал, что ненависть арабов к евреям перекрывает их любовь к собственным детям.

– И что они животные.

– Да. Это я тоже написал. Они животные. Человек – это животное. Это научное определение.

– Евреи животные?

– Все не настолько просто, нет.

– Что за слово на «н»? – Бенджи шепотом допытывал Дебору.

– Наггетсы, – прошептала та в ответ.

– Нет, не оно.

Дебора взяла Бенджи на руки и понесла прочь из комнаты.

– Словно на «н» – это «нет», – сказал Бенджи. – Правда?

– Правда.

– Нет, неправда.

– Один доктор Фил – это уже на одного больше нужного, – заметил Ирв. – Сейчас Сэму требуется юрист. Это в чистом виде наступление на свободу слова, и, как ты знаешь, или должен знать, я не только в национальном совете Союза защиты гражданских свобод, и ребята оттуда рассказывают мою историю, рассказывают каждый Песах. Будь ты мной…

– Я бы удавился, чтобы семья не страдала.

– …Ты бы натравил на этот «Адас Исраэль» дичайше умного, до аутизма упертого адвоката, который отвергает земные награды ради счастья защищать гражданские свободы. Слушай, я не хуже других понимаю, как приятно жаловаться на несправедливость, но здесь ты в своем праве – это твой сын. Никто тебя не осудит, если ты на себя махнешь рукой, но никто не простит, если не поможешь сыну.

– Ты романтизируешь расизм, мизогинию и гомофобию.

– Ты хоть читал у Каро?..

– Я видел кино.

– Я пытаюсь помочь внуку выпутаться из неприятной ситуации. Это такой уж грех?

– Если он не должен выпутываться.

В комнату рысцой вбежал Бенджи:

– Это мошонка?

– Какая еще мошонка?

– Слово на «н».

– Мошонка на «м».

Бенджи развернулся и убежал.

– Твоя мать сейчас сказала, что вам с Джулией нужно разобраться с этим делом вместе? Это ерунда. Тебе надо защитить Сэма. Пусть кого другого заботит, что там было на самом деле.

– Я ему верю.

И тут, будто впервые заметив ее отсутствие:

– А где вообще-то Джулия?

– У нее выходной.

– Выходной от чего?

– Выходной.

– Благодарю вас, Энн Салливан, но вообще-то я слышал. Выходной от чего?

– От не-выходных. Тебя не устраивает просто выходной?

– Ладно, ладно, – согласился Ирв, кивая. – Пусть будет. Но позволь мне сказать тебе мудрые слова, которых не знает даже Мать Мария.

– Весь внимание.

– Ничего не проходит. Само не проходит. Или ты занимаешься ситуацией, или она тобой.

– А «И это пройдет»?

– Соломон не был совершенным. Никогда в истории человечества ничего не рассасывается само.

– Только пердеж, – заметил Джейкоб, как бы в честь отсутствующего Сэма.

– У тебя тут воняет, Джейкоб. Ты не чуешь, потому что это твой дом.

Джейкоб мог бы сказать на это, что где-то в пределах ближних трех комнат лежит Аргусово дерьмо. Он это понял, едва ступив на порог.

Снова пришел Бенджи.

– Я вспомнил свой вопрос, – сказал он, хотя до этого, по виду, ничего не пытался вспоминать.

– Ну?

– Звук времени. Что с ним стало?

Рука размером с твою, дом размером с этот

Джулии нравилось, если что-нибудь уводило взгляд туда, куда не могло пробраться тело. Нравилась неровная кладка, когда не скажешь, небрежно работал каменщик или виртуозно. Нравилось ощущение закрытости, побуждающее к экспансии. Ей нравилось, если вид в окне не отцентрован, но нравилось и помнить, что виды, по природе природы, центруются. Ей нравились дверные ручки, которые хочется задержать в ладони. Лестницы вверх и лестницы вниз. Тени, упавшие сверху на другие тени. Кухонные стулья. Ей нравилось светлое дерево (бук, клен) и не нравились «мужские» породы (орех, красное дерево), ее не трогала сталь и бесила нержавейка (если только она не исцарапана как следует), она отвергала любые имитации природных материалов, если только их фальшь не подчеркивалась, не становилась приемом, тогда подделка могла быть даже прекрасной. Джулии нравились фактуры, которые узнают пальцы и ступни, даже если их не узнает глаз. Нравились камины, поставленные в центре кухни, расположенной в центре главного жилого объема. Нравился избыток книжных полок. Нравились световые люки в душевых, но больше нигде. Нравились намеренные несовершенства, но выводила из себя небрежность, однако и нравилось помнить, что не существует намеренного несовершенства. Люди всегда ошибочно принимают то, что приятно выглядит, за то, что приятно в обращении.

ты умоляешь меня трахнуть твою тугую мандёшку, но ты это еще не заслужила

Ей не нравились однородные фактуры – они не в природе вещей. Не нравились коврики в комнатах. Хорошая архитектура – это когда ты будто находишься в пещере с видом на горизонт. Ей не нравились высокие потолки. И еще избыток стекла. Задача окна – пропускать внутрь свет, а не обрамлять вид. Потолок должен располагаться так, чтобы самому высокому из обитателей дома лишь чуть-чуть не хватало роста дотянуться до него кончиками пальцев, встав на цыпочки. Джулии не нравились продуманно расставленные безделушки – предметам место там, где им не место. Одиннадцать футов – слишком высоко для потолка. Под таким чувствуешь себя потерянным, брошенным. Десять футов – слишком высоко. Ей казалось, что ни до чего не дотянуться. Девять футов слишком высоко. Тому, что вызывает приятные чувства, – надежному, удобному, сконструированному для жизни, – всегда можно придать и приятный вид. Джулия не любила встроенные светильники и лампы с настенным выключателем – отсюда бра, люстры и усилие. Ей не нравились потайные удобства: холодильники в стене, шкафчики за зеркалом, телевизоры, убирающиеся за комод.

ты еще не захотела этого как надо

хочу видеть, как ты сочишься прямо на очко

Каждый архитектор фантазирует, как будет строить собственный дом, и так же каждая женщина. Сколько себя помнила, Джулия втайне волновалась, проходя мимо небольшой автостоянки или незастроенного участка земли: потенциал! Для чего? Построить что-нибудь прекрасное? Умное? Новое? Или просто дом, где будешь чувствовать себя дома? Радости она делила, они принадлежали не только ей, но нервный трепет она оставляла для себя.

Ей никогда не хотелось стать архитектором, но всегда хотелось построить себе дом. Она избавлялась от кукол, чтобы освободить коробки, в которых они пребывали. Целое лето она провела, расставляя мебель у себя под кроватью. В ее комнате все поверхности были увешаны одеждой, потому что использовать шкафы – это убить их. И лишь только когда начала проектировать дома для себя лично – все на бумаге, и каждый предмет становился источником и гордости, и стыда, – она и начала понимать, что значит «она сама».

«Это так здорово», – сказал Джейкоб, когда она показала ему план этажа. Джулия никогда не показывала ему свою работу, если только он не просил об этом. Никаких тайн, но каждый показ как будто оставлял чувство униженности. Джейкоб ни разу не выразил достаточного воодушевления, или оно было каким-то не таким. А когда он все-таки воодушевлялся, то было это словно подарок со слишком пышным бантом. (Это его «так» убило все.) Джейкоб будто протоколировал свое воодушевление на будущее – чтобы предъявить в следующий раз, когда Джулия скажет, что он никогда не воодушевляется ее работой. А еще Джулию унижало, что ей требовалось воодушевление Джейкоба, даже хотелось этого воодушевления.

А что же в этой потребности и желании нездорового? Да ничего. А зияющая пропасть между тем, где ты есть, и тем, что ты всегда воображала, вовсе не означает провала. Разочарование не должно разочаровывать. Желание, потребность, пропасть, разочарование: расти, знать, участвовать, стареть рядом с другим. В одиночестве можно жить идеально. Но не всю жизнь.

– Великолепно, – сказал он, наклоняясь так близко, что почти коснулся носом двухмерной прорисовки ее мечты. – Удивительно, вообще. Как ты выдумываешь все эти штуки?

– Не уверена, что я их выдумываю.