Дэвид Герберт Лоуренс - Тень в розовом саду

Тень в розовом саду

У окна красивого домика на берегу моря сидел молодой невысокий человек и пытался убедить себя в том, что читает газету. Было около половины девятого утра. За окном головки вьюнков свешивались в утреннем свете солнца, точно склоненные маленькие огненные фиалы. Молодой человек поглядел на стол, потом — на часы с боем, потом — на свои большие серебряные часы. Лицо его приняло выражение бесконечного терпения. Затем он встал и принялся задумчиво разглядывать развешенные по стенам комнаты картины, с особым, но неприязненным вниманием задержавшись на «Загнанном олене». Попробовал приподнять крышку пианино, но обнаружил, что оно заперто. Заметив в маленьком зеркальце свое отражение, подергал темный ус, и живой интерес вспыхнул в его глазах. Наружностью он не обижен. Он подкрутил ус. Невысок ростом, зато подвижен и энергичен. Собственной физиономией он остался доволен, но, когда отвернулся от зеркала, в выражении его лица сквозила жалость к себе.

В подавленном настроении он отправился в сад. Его пиджак, однако, не выглядел удручающе. Пиджак был новый, нарядный, он ловко сидел на уверенном теле. Молодой человек обозрел пышно разросшееся около лужайки дерево айланта, затем не торопясь двинулся к следующему объекту. Усыпанная красно-бурыми плодами корявая яблоня являла собой более обнадеживающее зрелище. Оглядевшись по сторонам, он сорвал яблоко и, повернувшись спиной к дому, решительно и резко откусил. К его удивлению, яблоко оказалось сладкое. Он откусил еще раз. Потом опять повернулся и уставился на окна спальни, выходившие в сад. Он вздрогнул, увидев женскую фигуру, но то была всего лишь его жена. Ее взгляд был устремлен вдаль, на море, по-видимому, она не замечала его.

Минуту-другую он пристально рассматривал ее. Миловидная женщина, она выглядела старше его, довольно бледная, но здоровая на вид, с исполненным страстного томления лицом. Ее роскошные, с рыжеватым отливом волосы волнами вздымались надо лбом. Она неотрывно глядела вдаль, на море, и, казалось, не имела ничего общего ни с мужем, ни с его миром. Мужа задевало, что, погруженная в раздумье, она продолжала не замечать его; он нарвал коробочек мака и бросил их в окно. Она вздрогнула, взглянула на него с дикой улыбкой и вновь отвела взор. Затем почти тотчас же отошла от окна. Он направился в дом, ей навстречу. У нее была великолепная горделивая осанка, одета она была в платье из мягкого белого муслина.

— Я уж заждался, — сказал он.

— Меня или завтрака? — игриво спросила она. — Ты же помнишь, мы заказали на девять часов. Я думала, после путешествия ты мог бы и поспать.

— Ты же знаешь, я всегда просыпаюсь в пять и после шести больше не могу оставаться в постели. Валяться в постели в такое утро — все равно что в шахте сидеть.

— Вот уж не думала, что ты станешь здесь вспоминать шахту.

Она расхаживала по комнате, осматривая ее, разглядывая безделушки под стеклянными колпаками. Стоя неподвижно на коврике перед камином, он с некоторым беспокойством и с неодобрительной снисходительностью наблюдал за ней. Осмотрев апартаменты, она передернула плечами.

— Ну, — сказала она, беря его под руку, — давай, пока миссис Коутс не принесет завтрак, выйдем в сад.

— Надеюсь, она поторопится, — произнес он, потягивая ус.

Она рассмеялась коротким смешком и, выходя из комнаты, оперлась на его руку. Он закурил трубку.

Когда они спустились с лестницы, в комнату вошла миссис Коутс. Очаровательная старая дама, державшаяся совершенно прямо, поспешила к окну, чтобы получше разглядеть постояльцев. Ее фарфорово-голубые глаза сверкали, пока она наблюдала, как юная пара шла по дорожке, как легко и уверенно шагал он, поддерживая под руку жену. Хозяйка заговорила сама с собой на мягком йоркширском диалекте:

— По росту как раз вровень. По-моему, она не вышла б за человека, который ниже ростом, хотя в остальном он ей неровня.

Тут вошла ее внучка и поставила на стол поднос. Девочка подошла к старушке.

— Он ел яблоки, ба, — сказала она.

— Да, моя ласточка? Если ему нравится, так чего ж, пускай себе.

В саду молодой, не обиженный наружностью человек с нетерпением прислушивался к позвякиванию чашек. Наконец чета приступила к завтраку. Он принялся есть, потом на миг остановился и сказал:

— Ты считаешь, что здесь лучше, чем в Бридлингтоне?

— Да, — сказала она, — неизмеримо! К тому же здесь я дома — для меня это не просто какая-то незнакомая деревушка на берегу моря.

— Сколько ты здесь прожила?

— Два года.

Он сосредоточенно жевал.

— Мне думалось, ты скорее предпочтешь поехать в какое-нибудь новое место, — произнес он наконец.

Она сидела совершенно безмолвно, потом осторожно пустила пробный шар.

— Почему? — спросила она. — Ты думаешь, мне здесь будет неприятно?

Он рассмеялся, успокаивая ее, густо намазывая хлеб апельсиновым джемом:

— Надеюсь, приятно.

Она опять не обратила никакого внимания на его слова.

— Но, пожалуйста, ничего не говори об этом в деревне, Фрэнк, — сказала она небрежно. — Не говори, кто я или что я прежде жила здесь. Нет никого, с кем бы мне особенно хотелось повидаться, а если меня узнают, мы никогда не сможем чувствовать себя свободно.

— Тогда зачем ты сюда приехала?

— Зачем? Неужели тебе не понятно зачем?

— Если ты ни с кем не хочешь знаться — нет.

— Я приехала повидать это место, а не людей.

Больше он ничего не сказал.

— Женщины, — говорила она, — не похожи на мужчин. Не знаю, отчего мне хотелось приехать… Но я приехала.

Она заботливо налила ему еще одну чашку кофе.

— Только, — продолжала она, — не говори обо мне в деревне. — Она неуверенно засмеялась. — Знаешь, не хочу, чтоб ворошили мое прошлое.

И она кончиком пальца стала перегонять по скатерти крошки.

Он пил кофе и смотрел на нее; обсосав усы и поставив чашку, он флегматично заметил:

— Бьюсь об заклад, у тебя в прошлом немало отыщется.

Она смотрела на скатерть с немного виноватым выражением, которое льстило ему.

— Ну, — сказала она ласково, — так ты меня не выдашь в деревне, кто да что я, нет?

— Нет, — со смехом сказал он, успокаивая ее. — Не выдам.

Он был доволен.

Она ничего не ответила. Через минуту-другую она подняла голову:

— Мне нужно договориться с миссис Коутс и сделать разные дела. Так что сегодня утром лучше отправляйся гулять один. Обед у нас будет в час.

— Но ты не можешь договариваться с миссис Коутс целое утро, — сказал он.

— Ну и что ж… потом мне надо написать письма, надо вывести пятно с юбки. Сегодня утром у меня масса всяких дел. Лучше отправляйся один.

Он догадался, что она хочет избавиться от него, так что, когда она поднялась наверх, взял шляпу и, сдерживая возмущение, поплелся к скалам.

Вскоре вышла и она. На ней была шляпа с розами, поверх белого платья был наброшен длинный кружевной шарф. Заметно нервничая, она раскрыла зонтик от солнца, лицо ее было наполовину скрыто падавшей на него цветной тенью. Она шла по узкой дорожке, выложенной брусчаткой, истертой до основания башмаками рыбаков. Казалось, она сторонилась окружения, словно спасаясь в легком полумраке своего зонтика.

Миновав церковь, она пошла по проулку, пока не достигла высокой каменной ограды, тянувшейся вдоль обочины дороги. Она медленно пошла вдоль ограды и остановилась наконец у открытой калитки, проем которой светился, словно само воплощение света на темной стене. Там, в волшебном мире за калиткой, на залитом солнцем дворе, на синей и белой гальке, которой был вымощен двор, лежали причудливые тени, за ним пылала зелень лужайки, где стояло, сверкая по краям, лавровое дерево. Она на цыпочках, нервно вошла во двор, поглядывая на погруженный в тень дом. Незавешенные окна казались черными и безжизненными, дверь в кухню была отворена. В нерешительности она сделала шаг вперед, затем еще, сгорая от нетерпения, устремляясь в сад за домом.

Она добралась почти до угла дома, когда среди деревьев раздались тяжелые, с хрустом шаги. Показался садовник. Он держал плетеный поднос, по которому раскатывались крупные темно-красные ягоды переспелого крыжовника. Двигался он медленно.

— Сегодня сад закрыт, — сказал он спокойно миловидной женщине, которая застыла, готовая к отступлению.

От удивления она с минуту молчала. Как мог он вообще открываться для публики?

— А когда он открыт? — быстро сообразив, спросила она.

— Пастор пускает посетителей по пятницам и вторникам.

Она стояла неподвижно, соображая. Как странно, подумать только, пастор открывает свой сад для публики!

— Но сейчас все пойдут в церковь, — сказала она, пытаясь уговорить садовника. — Здесь никого не останется, не так ли?

Он пошевелился, и крупные крыжовины покатились по подносу.