Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская) Страница 10

— Это правда, — сказалъ онъ. — Въ такомъ случаѣ вы наработали болѣе обыкновеннаго. Ничего не сломалось? Пилы подерживаютъ?

— Да.

— Ни съ кѣмъ не было несчастья?

— Нѣтъ.

Пауза.

— Собственно говоря, вы не должны были бы получать харчи у насъ, — сказалъ онъ;- но такъ какъ вы сами этого хотѣли, то мы высчитаемъ это при разсчетѣ.

— Мы будемъ довольны тѣмъ, что вы назначите, капитанъ.

— Да, конечно, — подтвердилъ Фалькенбергъ.

Капитанъ прошелся по лѣсу и потомъ опять вернулся къ намъ.

— Вамъ повезло съ погодой, — сказалъ онъ. — нѣтъ снѣга, который пришлось бы разгребать.

— Да, снѣга нѣтъ. Но было бы лучше, если бы морозъ былъ посильнѣе.

— Почему? Вамъ жарко?

— Пожалуй, отчасти и это. Но главное, легче пилить промерзшее дерево.

— А вы привыкли къ этой работѣ?

— Да.

— Это вы поете?

— Къ сожалѣнію, нѣтъ. Это онъ.

— Ахъ, такъ это вы поете? Вѣдь мы, кажется, однофамильцы?

— Да, въ нѣкоторомъ родѣ, - отвѣтилъ Фалькенбергъ, немного смущаясь. — Меня зовутъ Ларсъ Фалькенбергъ, какъ стоитъ въ моемъ свидѣтельствѣ.

— Вы откуда?

— Изъ Трёнделагена.

Капитанъ ушелъ домой. Онъ былъ вѣжливъ, лакониченъ, опредѣлененъ, безъ улыбки, безъ шутки. У него было доброе, нѣсколько простоватое лицо.

Съ этихъ поръ Фалькенбергъ пѣлъ только въ людской или на воздухѣ; пѣніе въ кухнѣ совершенно прекратилось изъ-за капитана. Фалькенбергъ горевалъ и говорилъ жалкія слова насчетъ того, что вся жизнь отвратительна, чортъ возьми, и что лучше всего было бы повѣситься. Но его отчаяніе продолжалось недолго. Разъ, въ воскресенье, онъ отправился въ тѣ двѣ усадьбы, гдѣ онъ настраивалъ фортепіано и попросилъ тамъ свидѣтельства. Когда онъ возвратился, то онъ показалъ мнѣ бумаги и сказалъ:

— Въ случаѣ, если мнѣ придется плохо, это можно будетъ пустить въ ходъ для того, чтобы пробиться какъ-нибудь.

— Такъ, значитъ, ты не повѣсишься?

— Для этого у тебя есть гораздо больше основанія, — отвѣтилъ Фалькенбергъ.

Однако, и я не находился больше въ такомъ удрученномъ состояніи. Когда капитанъ услыхалъ про мою машину, то онъ пожелалъ подробнѣе узнать про мою затѣю. При первомъ же взглядѣ на мои рисунки онъ увидалъ, что они неудовлетворительны, такъ какъ они были набросаны на маленькихъ клочкахъ бумаги, и у меня даже не было циркуля. Онъ далъ мнѣ цѣлую готовальню и показалъ мнѣ нѣкоторые пріемы черченія. Капитанъ также сомнѣвался въ томъ, что моя пила будетъ удобна для употребленія. — Но продолжайте работать, — сказалъ онъ, — сдѣлайте планъ по извѣстному масштабу, и тогда мы посмотримъ.

Между тѣмъ я понималъ, что чисто выполненная модель дастъ болѣе полное понятіе о машинѣ, и, когда я кончилъ чертить, я принялся вырѣзывать модель изъ дерева. У меня не было токарнаго станка, и я долженъ былъ вырѣзывать руками два вала, нѣсколько колесъ и винты. Я былъ такъ увлеченъ этой работой, что прозѣвалъ обѣденный колоколъ въ воскресенье. Капитанъ вышелъ на дворъ и крикнулъ:- Обѣдать! Когда онъ увидалъ, чѣмъ я былъ занять, то онъ сейчасъ же предложилъ съѣздить на слѣдующій день къ кузнецу и дать выточить ему все, что мнѣ было нужно. — Дайте мнѣ только всѣ эти части, — сказалъ онъ. Не надо ли вамъ еще какихъ-нибудь инструментовъ? Ладно, нѣсколько буравчиковъ. Винты. Тонкую стамеску. Больше ничего?

Онъ записалъ все. Это былъ дѣловой человѣкъ, какихъ я видывалъ мало.

Вечеромъ, послѣ ужина, когда я переходилъ чрезъ дворъ въ людскую, меня окликнула барыня. Она стояла въ тѣни подъ окномъ кухни, но потомъ вышла оттуда.

— Мой мужъ замѣтилъ, что вы — что вы слишкомъ легко одѣты, — сказала она. — Не знаю, какъ вы, — вотъ возмите это!

И она свалила мнѣ на руки полный костюмъ.

Я пробормоталъ что-то и поблагодарилъ заикаясь:

— Я самъ мотъ купить себѣ платье… спѣха не было… мнѣ не надо…

— Да, я знаю, что вы могли купить себѣ сами платье, но… У вашего товарища такое хорошее платье, а вы… Но берите же это.

И она убѣжала въ домъ, совсѣмъ точно молоденькая дѣвушка, которая боится, что ее найдутъ слишкомъ доброй. Я долженъ былъ крикнуть ей вслѣдъ свою благодарность.

Когда капитанъ возвратился на слѣдующій вечеръ съ валами и колесами, я воспользовался случаемъ, чтобы поблагодарить его за платье.

— Да, да, — отвѣтилъ онъ. — Это моя жена, — она думала… Оно вамъ впору?

— Да, оно впору.

— Очень радъ. Да, это моя жена… Ну, вотъ ваши колеса. А вотъ инструменты. Спокойной ночи.

Повидимому, и мужъ, и жена любили дѣлать добро. А потомъ они сваливали другъ на друга. Итакъ, это было то супружество, о которомъ мечтаетъ мечтатель…

XIX

Лѣсъ становится голымъ и молчаливымъ. Въ немъ не раздается больше птичьихъ голосовъ, однѣ лишь вороны хрипло каркаютъ около пяти часовъ утра и летаютъ надъ полями. Мы видимъ ихъ, когда идемъ съ Фалькенбергомъ въ лѣсъ на работу; молодые воронята, которые еще не выучились бояться людей, прыгаютъ по тропинкѣ передъ самыми нашими носами.

Намъ встрѣчается также и зябликъ, этотъ лѣсной воробей. Онъ побывалъ въ лѣсу, а теперь опять возвращается къ людямъ, среди которыхъ онъ любитъ жить и которыхъ ему хочется узнать всесторонне. Славный, маленькій зябликъ! Собственно, это — перелетная птица, но его родители выучили его зимовать на сѣверѣ. А онъ внушитъ своимъ дѣтямъ, что только на сѣверѣ и можно зимовать. Но въ его жилахъ еще течетъ кровь кочевниковъ, и онъ остается странникомъ. Въ одинъ прекрасный день онъ собирается со всѣми своими сородичами и улетаетъ за много миль, къ совершенно чужимъ людямъ, которыхъ, быть можетъ, ему тоже хочется узнать, — тогда осиновая роща сиротѣетъ. Проходитъ иногда больше недѣли, пока новая стая этихъ непосѣдливыхъ жильцовъ поселится въ осиновой рощѣ. Боже, какъ часто я наблюдалъ за зябликами, и какъ они забавляли меня!

Однажды Фалькенбергъ объявилъ мнѣ, что онъ совершенно пришелъ въ себя. Зимою онъ сбережетъ около ста кронъ изъ того, что онъ заработаетъ рубкой деревьевъ и настройкой фортепіано, и онъ снова помирится съ Эммой. Онъ посовѣтовалъ и мнѣ перестать вздыхать по дамскому полу высшаго разряда и опуститься къ равнымъ мнѣ.

Онъ былъ правъ.

Въ субботу мы кончили работать немного ранѣе обыкновеннаго, такъ какъ рѣшили итти въ лавку. Намъ нужны были рубашки, табакъ и вино.

Въ то время, какъ я стоялъ въ мелочной лавкѣ, мнѣ вдругъ попалась на глаза маленькая швейная шкатулочка, отдѣланная раковинами, одна изъ тѣхъ шкатулокъ, которыя, бывало, прежде моряки покупали въ приморскихъ городахъ и отвозили домой своимъ возлюбленнымъ. Теперь нѣмцы изготовляютъ ихъ тысячами. Я купилъ шкатулку, чтобы сдѣлать изъ одной изъ раковинъ ноготь для моей трубки.

— На что тебѣ шкатулка? — спросилъ Фалькенбергъ, — ужъ не для Эммы ли это?

Ревность проснулась въ немъ и, чтобы не отставать отъ меня, онъ купилъ для Эммы шелковый платокъ.,

На обратномъ пути мы начали пить вино и болтать; ревность Фалькенберга еще не прошла. Тогда я выбралъ себѣ подходящую раковину, выломалъ ее и отдалъ ему шкатулку. И мы съ нимъ снова стали друзьями.

Стало смеркаться, и луны не было. Вдругъ мы услыхали музыку, которая доносилась изъ дома на пригоркѣ. Мы сейчасъ же сообразили, что тамъ танцуютъ, — свѣтъ то скрывался, то снова появлялся, какъ въ маякѣ.

— Зайдемъ туда, — сказалъ Фалькенбергъ.

Мы были въ веселомъ настроеніи духа.

Когда мы подошли къ дому, то мы натолкнулись на нѣсколькихъ парней я дѣвушекъ, которые вышли на воздухъ, чтобы прохладиться. Эмма тоже была тамъ.

— Посмотрите-ка, и Эмма тоже здѣсь! — крикнулъ Фалькенбергъ добродушно; онъ вовсе не былъ недоволенъ тѣмъ, что Эмма пришла сюда безъ него. Эмма, иди-ка сюда, я тебѣ что-то дамъ.

Онъ думалъ, что ему достаточно сказать доброе слово; но Эмма повернула ему спину и ушла въ домъ. Когда Фалькенбергъ хотѣлъ итти за ней, то ему загородили и объявили, что ему тамъ нечего дѣлать.

— Но вѣдь тамъ Эмма. Попросите же ее выйти ко мнѣ.

— Эмма не выйдетъ. Эмма съ Маркомъ, съ сапожникомъ.

Фалькенбергъ былъ пораженъ. Онъ такъ долго былъ холоденъ къ Эммѣ, что она, наконецъ, бросила его. Такъ какъ онъ продолжалъ стоять на одномъ мѣстѣ и глазѣть на звѣзды, то нѣсколько дѣвушекъ стали смѣяться надъ нимъ:

— Что, остался на бобахъ, бѣдняга?

Фалькенбергъ вынулъ у всѣхъ на глазахъ бутылку и поднесъ ее къ губамъ; выпивъ нѣсколько глотковъ, онъ вытеръ горлышко ладонью и передалъ бутылку сосѣду. Отношеніе къ намъ сразу улучшилось, — мы были славные ребята, у насъ были бутылки въ карманахъ, и мы пустили ихъ въ круговую; а кромѣ того, мы были чужіе и внесли нѣкоторое разнообразіе. Фалькенбергъ, балагурилъ и несъ всякую чепуху о сапожникѣ Маркѣ, котораго онъ все время называлъ Лукой.

Танцы въ домѣ шли своимъ чередомъ, но вы одна изъ дѣвушекъ не покидала насъ. — Бьюсь Съ закладъ, что и Эмма хотѣла бы быть съ нами, — хвасталъ Фалькенбергъ. Здѣсь была Елена, Рённаугъ и Сара; послѣ угощенія изъ бутылки онѣ благодарили Фалькенберга пожатіемъ руки, какъ и полагалось по обычаю. Но другія дѣвушки, которыя уже обучились хорошимъ манерамъ, говорили только:- Спасибо за угощеніе! Фалькенбергъ присмотрѣлъ себѣ Елену, онъ обнялъ ее за талію и объявилъ, что она въ его вкусѣ. Когда они стали удаляться отъ насъ, то никто не окликнулъ ихъ и не остановилъ. Понемногу всѣ разошлись попарно и исчезли въ лѣсу. Мнѣ досталась Сара.