Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская) Страница 9

Одно изъ двухъ: или, вслѣдствіе нѣкотораго навыка, онъ сталъ настраивать лучше, или же барыня была ему благодарна за то, что онъ не испортилъ ей рояля.

Каждый вечеръ Фалькенбергъ надѣвалъ мое городское платье. Не могло быть и рѣчи о томъ, чтобы я взялъ его обратно и носилъ его самъ; всякій подумалъ бы, что я взялъ платье на подержаніе у своего товарища.

— Ты можешь взять себѣ мое платье, — сказалъ я въ шутку Фалькенбергу, — если уступишь мнѣ Эмму.

— Ладно, бери Эмму, — отвѣчалъ Фалькенбергъ.

Я сдѣлалъ открытіе, что между Фалькенбергомъ и его Эммой наступило охлажденіе. Ахъ, Фалькенбергъ влюбился, какъ и я. Нѣтъ, что за дураки мы оба были!

— Какъ ты думаешь, выйдетъ она сегодня къ намъ? — спрашивалъ Фалькенбергъ въ лѣсу.

А я отвѣчалъ:

— Я только радуюсь, что капитанъ еще не возвратился домой.

— Да, — подтверждалъ Фалькенбергъ. — Послушай, если я узнаю, что онъ съ ней дурно обращается, то ему придется плохо.

Однажды вечеромъ Фалькенбергъ спѣлъ въ кухнѣ пѣсню. И я очень гордился имъ. Барыня вышла къ намъ и заставила его повторить пѣсню. Его прекрасный голосъ наполнилъ всю кухню, и барыня воскликнула въ восторгѣ: Нѣтъ, я никогда не слыхала ничего подобнаго!

Тутъ я началъ завидовать.

— Вы когда-нибудь учились пѣть? — спрашивала барыня. — Вы знаете ноты?

— Да, — отвѣтилъ Фалькенбергъ, — я былъ членомъ въ одномъ обществѣ.

Я нашелъ, что онъ долженъ былъ отвѣтить: нѣтъ, къ сожалѣнію, я ничему не учился.

— Вы пѣли когда-нибудь кому-нибудь? Васъ слышалъ кто-нибудь?

— Да, я пѣлъ иногда на вечеринкахъ. И на свадьбахъ также.

— Но слышалъ ли васъ кто-нибудь, кто знаетъ толкъ въ пѣніи?

— Нѣтъ, не знаю, право. А впрочемъ, кажется, что да.

— Ахъ, спойте еще что-нибудь.

Фалькенбергъ запѣлъ.

«Дѣло дойдетъ до того, что онъ въ одинъ прекрасный вечеръ попадетъ въ комнаты, и барыня будетъ ему аккомпанировать», подумалъ я. Я сказалъ:

— Извините, когда возвратится капитанъ?

— А что? — отвѣтила барыня вопросительно. — Почему вы спрашиваете?

— Мнѣ надо было бы поговорить относительно работы.

— А вы уже срубили все, что было отмѣчено?

— Нѣтъ, не потому. Нѣтъ, мы далеко не все кончили, но…

— Ну! — сказала барыня, какъ бы догадываясь. — Что же это быть можетъ, вамъ нужны деньги? Въ такомъ случаѣ…

Я увидалъ спасеніе и отвѣтилъ:

— Да, былъ бы вамъ очень благодаренъ.

Фалькенбергъ молчалъ.

— Ахъ, голубчикъ, вы сказали бы прямо. Пожалуйста! — сказала она, протягивая мнѣ бумажку, которую я попросилъ. — А вы?

— Мнѣ не надо. Благодарю васъ, — отвѣтилъ Фалькенбергъ.

Боже, какъ я опозорился, какъ я унизился! А Фалькенбергъ, этотъ негодяй, онъ сидѣлъ и изображалъ изъ себя богача и не просилъ впередъ! Я готовъ былъ сорвать съ него платье въ этотъ вечеръ и оставить его голымъ!

Чего, конечно, не случилось.

XVIІ

И дни шли.

— Если она выйдетъ къ намъ сегодня вечеромъ, то я спою ей про макъ, — говорилъ Фалькенбергъ въ лѣсу. — Я совсѣмъ забылъ про эту пѣсню.

— Не забылъ ли ты также и Эмму? — спросилъ я.

— Эмму? Я скажу тебѣ только одно, что ты остался, какъ двѣ капли воды, такимъ же, какимъ и былъ.

— Правда?

— Какъ двѣ капли воды. Ты навѣрное съ удовольствіемъ любезничалъ бы съ Эммой на глазахъ у барыни, но я этого не могъ.

— Ты лжешь, — отвѣчалъ я съ раздраженіемъ. — Никто не посмѣетъ сказать про меня, что я любезничаю со служанками, пока я живу на этомъ мѣстѣ.

— Нѣтъ, и у меня душа не лежитъ ни къ чему такому, пока я здѣсь. А какъ ты думаешь, она выйдетъ сегодня вечеромъ? Я совсѣмъ забылъ про пѣсню о макѣ. Послушай.

Фалькенбергъ спѣлъ про макъ.

— Ты такъ кичишься своимъ пѣніемъ, — сказалъ я, — а она все-таки не достанется никому изъ насъ.

— Она? Что за чепуху ты несешь!

— О, если бы я былъ молодъ и богатъ и красивъ то она была бы моею, — сказалъ я.

— Да, такъ? Тогда и мнѣ посчастливилось бы. А капитанъ?

— Да, а капитанъ, а ты, а я, а она сама и весь свѣтъ! А потомъ мы оба могли бы заткнуть наши негодныя глотки и не говорить про нее! — сказалъ я, взбѣшенный на самого себя за свою глупую болтовню- Виданное ли это дѣло, чтобы два старыхъ дровосѣка несли такую чепуху?

Мы оба поблѣднѣли и похудѣли, а страдальческое лицо Фалькенберга покрылось морщинами; ни онъ, ни я не ѣли, какъ прежде. Мы старались скрыть другъ отъ друга наше состояніе; я шутилъ и балагурилъ, а Фалькенбергъ увѣрялъ, что онъ ѣстъ слишкомъ много, и что онъ отъ этого тяжелѣетъ и дѣлается неповоротливымъ.

— Да вы вѣдь ничего не ѣдите, — говорила иногда барыня, когда мы приносили изъ лѣсу слишкомъ много провизіи обратно. — Хороши дровосѣки!

— Это Фалькенбергъ, — говорилъ я.

— Нѣтъ, нѣтъ, это онъ, — говорилъ Фалькенбергъ, — онъ совсѣмъ пересталъ ѣсть.

Если случалось иногда, что барыня просила насъ о какой-нибудь маленькой услугѣ, то мы оба бросались исполнять ея желаніе; въ концѣ-концовъ, мы сами стали таскать въ кухню воду и наполнять ящикъ для дровъ. Разъ какъ-то Фалькенбергъ поймалъ меня на томъ, что я принесъ домой хлыстикъ отъ орѣшника: барыня просила настоятельно именно меня вырѣзать этотъ хлыстикъ для выколачиванія ковровъ, — и никого другого.

И Фалькенбергъ не пѣлъ въ этотъ вечеръ.

Но вдругъ у меня явилась мысль заставить барыню ревновать меня. Ахъ ты, бѣдняга, ты или глупъ, или ты сошелъ съума, — барыня даже и не замѣтитъ твоей попытки!

Ну такъ что же? А я все-таки заставлю ее ревновать себя.

Изъ трехъ служанокъ одна только Эмма могла итти въ разсчетъ и годиться для эксперимента. И я началъ шутить съ ней.

— Эмма, а я знаю кого-то, кто вздыхаетъ по тебѣ.

— Откуда ты это знаешь?

— Отъ звѣздъ.

— Было бы лучше, если бы ты зналъ это отъ кого нибудь на землѣ.

— Я это и знаю. И изъ первыхъ рукъ.

— Это онъ намекаетъ на себя, — сказалъ Фалькенбергъ изъ страха, что я вмѣшаю его въ эту исторію.

— Ну, конечно, я намекаю на себя. Paratum cor meum.

Но Эмма была неприступна и не захотѣла разговаривать со мной, хотя я былъ поинтереснѣе Фалькенберга. Что же это? Неужто же мнѣ не справиться даже съ Эммой? И вотъ я сталъ гордымъ и молчаливымъ до крайности. Я держался вдали отъ всѣхъ, рисовалъ свою машину и дѣлалъ маленькія модели. А когда Фалькенбергъ пѣлъ по вечерамъ, и барыня его слушала, я уходилъ въ людскую къ работникамъ и сидѣлъ тамъ. Въ такомъ поведеніи было гораздо больше достоинства. Неудобно было только то, что Петръ заболѣлъ и слегъ, и онъ не переносилъ стука топора или молотка; а потому я долженъ былъ выходить на дворъ каждый разъ, когда мнѣ нужно было что-нибудь колотить.

Иногда я утѣшалъ себя мыслью, что, быть можетъ, барыня все-таки жалѣетъ, что я исчезъ изъ кухни. Такъ мнѣ казалось. Разъ вечеромъ, когда мы ужинали, она сказала мнѣ:

— Я слышала отъ работниковъ, что вы строите какую-то машину?

— Онъ выдумываетъ новую пилу, — сказалъ Фалькенбергъ, — но она будетъ слишкомъ тяжела.

На это я ничего не сказалъ, я былъ удрученъ и предпочиталъ страдать молча. Участь всѣхъ изобрѣтеній одна и та же — терпѣть гоненія. Между тѣмъ я сгоралъ отъ желанія открыться служанкамъ, у меня вертѣлось на языкѣ признаніе, что я собственно сынъ благородныхъ родителей, но что любовь увлекла меня на ложный путь; а теперь я ищу утѣшенія въ бутылкѣ. Ну да, что же тутъ такого? Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ… Это еще, можетъ быть, дойдетъ до барыни.

— Пожалуй, что и я начну теперь проводить вечера въ людской, — сказалъ однажды Фалькенбергъ.

А я отлично понялъ, почему Фалькенбергъ тоже собирается перейти въ людскую: его не просили больше такъ часто пѣть — почему?

XVIII

Капитанъ пріѣхалъ.

Однажды къ намъ въ лѣсу подошелъ высокій человѣкъ съ окладистой бородой и сказалъ:

— Я капитанъ Фалькенбергъ. Какъ идутъ дѣла, ребята?

Мы почтительно поклонились и отвѣтили, что дѣла идутъ хорошо, спасибо.

Мы поговорили немного насчетъ того, гдѣ мы рубили и что намъ еще осталось. Капитанъ похвалилъ насъ за то, что мы оставляли короткіе и ровные пни. Потомъ онъ высчиталъ, сколько мы наработали въ день и сказалъ, что это не больше обыкновеннаго.

— Вы забыли, капитанъ, высчитать воскресенья, — замѣтилъ я.

— Это правда, — сказалъ онъ. — Въ такомъ случаѣ вы наработали болѣе обыкновеннаго. Ничего не сломалось? Пилы подерживаютъ?

— Да.

— Ни съ кѣмъ не было несчастья?

— Нѣтъ.

Пауза.

— Собственно говоря, вы не должны были бы получать харчи у насъ, — сказалъ онъ;- но такъ какъ вы сами этого хотѣли, то мы высчитаемъ это при разсчетѣ.

— Мы будемъ довольны тѣмъ, что вы назначите, капитанъ.

— Да, конечно, — подтвердилъ Фалькенбергъ.

Капитанъ прошелся по лѣсу и потомъ опять вернулся къ намъ.