Ганс Шерфиг - Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион Страница 12

— Йонас, позвони-ка в «Ярд»!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда лектор Карелиус, сидевший в камере при полицейском участке, более или менее успокоился (ближе к вечеру, как это было установлено), его перевели в уголовное отделение, которое помещалось в первом этаже того же здания.

Штатские сотрудники уголовной полиции были вежливые и простые люди, они дружелюбно предоставили Карелиусу возможность смыть с лица грязь, а затем угостили его бутербродами и кофе и даже предложили выкурить сигарету. Вскоре он освоился в их обществе и почувствовал, как к нему начинает возвращаться былая вера в добро и справедливость.

Многочисленные странные предметы, найденные при нем, были выложены в ряд на письменном столе перед сотрудником уголовной полиции Розе. Карелиусу предложили сесть на стул, и началась непринужденная и вежливая беседа.

Лектору Карелиусу было очень важно сообщить жене, что он вне опасности и что с ним не случилось ничего плохого. Правда, шишки на его голове и других частях тела сильно болели, а это доказывало, что в некотором отношении ему не так уж хорошо и находится он далеко не в безопасности. Все же чиновник уголовной полиции обещал немедленно поставить в известность его жену.

— Я сейчас же позвоню ей по телефону.

— К сожалению, у нас дома нет телефона, — заметил Карелиус. — В последнее время мы хлопотали о телефоне, но ведь приходится ждать помногу лет.

— Ваша жена, разумеется, так или иначе будет непременно уведомлена. Я сам отправлюсь к ней. Нам нужно также, порядка ради, установить, что велосипед действительно принадлежит вашей жене, как вы заявляете.

— Неужели вы в самом деле думаете, что я краду велосипеды? — спросил Карелиус.

— Нет, откровенно говоря, я совсем не верю. Но эта нелепая мысль возникла у полицейского надзирателя, потому что, как ему показалось, вы пытались скрыться, и мы обязаны удостовериться, так ли это. Вы ведь знаете, господин Карелиус, что дело должно идти своим чередом. С вами случилась большая неприятность, я прекрасно понимаю, что вы попали в довольно скверную историю, но при наличии доброй воли с обеих сторон можно очень быстро все уладить.

У Карелиуса стало легко на душе — наконец-то он встретил порядочного человека в таком учреждении, как полицейский участок.

— Я искренне вам признателен, — сказал он. Моя жена, наверное, очень беспокоится, ведь она поджидала меня к утреннему кофе. Безусловно, она думает, что со мной случилось что-нибудь серьезное. Я живу на улице…

— Кажется, на улице Цитадели, не так ли?

— Правильно!

— Вашу жену надо непременно успокоить, господин Карелиус. Я огорчен, что вы не можете тотчас же поехать домой, к сожалению, следует выполнить кое-какие формальности. Ведь у меня имеется инструкция, которой я должен руководствоваться. Вы сами состоите на службе, значит, понимаете, как это делается.

— Конечно, — ответил Карелиус.

— Ну, а раз обстоятельства так сложились, я обязан исполнить свой долг. Вы не должны думать, что мне это приятно — ведь это моя работа, за которую государство платит мне жалованье. Да я совсем и не знал вас раньше, господин Карелиус. Не желаете ли свежую сигарету, господин Карелиус?

— Спасибо, большое спасибо! Но я человек с твердо установившимися привычками, вот почему я уверен, что и жена и дети очень беспокоятся обо мне, — заявил лектор.

И действительно, фру Карелиус еще за несколько часов до этого разговора связалась с другим полицейским участком, который был ближе к их дому. Там ей объяснили, что незачем предпринимать тщательные поиски ее мужа только потому, что он опоздал на час к утреннему кофе. Если же муж не вернется и на следующий день, она сможет снова прийти в полицию, тогда и решат, что предпринять. — Но право же, он придет, дорогая фру! А если он умер, то какая польза затевать розыски? — утешали ее.

После этого фру Карелиус начала звонить по телефону-автомату во все городские госпитали, чтобы узнать, не поступил ли в приемный покой ее изувеченный муж. Позвонив несколько раз, она выбегала из будки на улицу и просила прохожих разменять ей крону по десять эре. Она была взволнована, измучена, а в госпиталях никто ничего не знал о несчастном случае с каким-то учителем.

А ее муж теперь немного успокоился и подумал, что будет рад видеть этого симпатичного полицейского у себя в гостях, когда наконец останется позади это неприятное, похожее на кошмарный сон происшествие, хотя память, вероятно, сохранит его как забавное приключение.

Пока лектор Карелиус и сотрудник уголовной полиции Розе были заняты приятной и интимной беседой, другой полицейский, вставив в пишущую машинку большой лист бумаги, быстро напечатал несколько строк, потом остановился; у него был такой задумчивый вид, будто он сочинял стихи и ждал, когда его осенит вдохновение.

Во время беседы Розе обронил замечание, что Карелиуса никоим образом не принуждают отвечать на вопросы, но что, конечно, все гораздо быстрее уладится, если лектор будет говорить прямо и искренне. Упоминая об этом, Розе руководствовался предписанием закона о судопроизводстве, параграф 807, пункт третий.

— Дорогой господин Карелиус, — сказал полицейский, взяв в руки один из предметов, разложенных перед ним на столе, — что это такое?

Немного смутившись, лектор посмотрел на собеседника, который держал за шнурок свинцовую гирю.

— Что это такое? Честно говоря, я точно даже не знаю. Какая-то гиря… Может быть, для рыбной ловли?

— Но вы же не хотите сказать, господин Карелиус, что ловите рыбу при помощи такой штучки?

— Нет, нет! Я никогда не занимался рыбной ловлей. Я ровно ничего в ней не смыслю.

— А что же вы делаете с гирей?

— Да ничего с ней не делаю.

— Тогда с какой целью вы держите подобную вещь в кармане?

— Эта гиря не моя, я ее взял.

— Взяли?

— Да, то есть конфисковал; а конфисковал я ее у своего ученика, который во время урока истории вытащил гирю и самым непростительным образом стал размахивать ею. Между прочим, мне сейчас пришло в голову, что это так называемый чертежный отвес, который требуется на уроках черчения; кажется, у меня тоже было нечто подобное, когда я был школьником.

— Значит, это вовсе не рыболовная принадлежность, — мягко сказал полицейский и отложил гирю в сторону. — Я тоже не могу представить себе, чтобы рыба клевала на гирю. А почему вы взяли ее сегодня с собой, господин Карелиус?

— Да просто так. Она лежала у меня в кармане, вот и все.

— А это что? — Полицейский показывал на предмет, который значился в донесении как «длинный остроконечный стальной инструмент». — Вы тоже конфисковали его на уроке истории?

— Нет, это я действительно купил для себя самого.

Тут поэт, сидевший за другим письменным столом, снова начал печатать.

— А зачем вы купили себе эту штуку, господин Карелиус?

— Это очень нужная вещь, я ею очень дорожу. Собственно говоря, это большая пилка для ногтей, но она годится и для многого другого.

— Для чего именно?

— Ею очень удобно разрезать книги. Кроме того, я вскрываю пилкой все письма; в крайнем случае она может служить отверткой, а иногда я прочищаю ею трубку. Пилка является, так сказать, универсальным инструментом, который я попросту люблю и всегда ношу с собой.

— А нельзя ли ее использовать как оружие?

— Вот именно, у меня и в самом деле вошло в привычку говорить про нее «мое оружие», и когда я забываю брать ее с собой, то чувствую себя прямо-таки безоружным.

Человек за пишущей машинкой напечатал:

«…признает, что упомянутый предмет должен был в данном случае служить оружием…»

— Ну, а это тоже, по-видимому, какое-то оружие? — спросил сотрудник уголовной полиции Розе и вытащил из груды вещей пугач. — Вероятно, вы также отняли его в школе у одного из ваших учеников?

— Да, отнял. Ведь это действительно скверное приспособление, весьма опасная игрушка. Ученикам строго запрещается приносить с собой на территорию школы подобные вещи. Если бы я передал ее директору, что я грозился сделать, мальчишке серьезно досталось бы.

— Почему же вы, господин Карелиус, не передали ее директору?

— Видите ли, уж если докладывают директору, то дело приобретает серьезный оборот. В данном же случае провинился очень прилежный, воспитанный мальчик из хорошей семьи, и я хотел оградить его вместе с родителями от весьма крупных неприятностей, которые им пришлось бы пережить, доведи я обо всем до сведения директора. Я счел вполне достаточным лишь пригрозить мальчику, что пожалуюсь, и отнял у него это приспособление, будучи уверен, что он не повторит подобного проступка. Кроме того, директор, к сожалению, склонен рассматривать как слабость со стороны учителя, если он сообщает о проступке ученика. Обычно такое заявление расценивается как неспособность самого преподавателя поддерживать в классе дисциплину и внушить к себе уважение. Некоторые из моих коллег действительно страдают от того, что не смеют жаловаться директору.