Ганс Шерфиг - Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион Страница 13

— Да, я отлично припоминаю нечто подобное из моей школьной жизни, — сказал полицейский. — У нас был учитель, которого мы прозвали Лешим, он всегда кричал: «Я скажу обо всем инспектору, обо всем скажу». Но он никогда ничего не говорил, просто не осмеливался.

— Да, для учителя создается поистине чрезвычайно трудное положение, если он не может рассчитывать на необходимую поддержку сверху. У меня самого никогда не было каких-либо недоразумений из-за дисциплины, но многим учителям, в особенности молодым, иногда туго приходится.

— Нет, господин Карелиус, если у человека сильный характер, как, например, у вас, то у него все пойдет как по маслу. Вы определенно принадлежите к тому роду учителей, которых юноши уважают. У нас в школе тоже был один учитель арифметики, вот это был настоящий человек, притом весьма деликатный. Нам никогда даже и в голову не приходило дурачить его. И вовсе не потому, что он бил нас гораздо чаще, чем другие учителя. Нет, но он умел так укоризненно посмотреть на ученика, что тот приходил в смущение. Уверяю вас, мы никогда не осмеливались возражать этому учителю или говорить ему дерзости. Без всякого преувеличения можно сказать: мы просто любили этого человека!

Полицейский за пишущей машинкой выражал явное недовольство, ибо сотрудник уголовной полиции Розе, предаваясь воспоминаниям о своих школьных годах, безмятежно продолжал:

— Да, школьные годы много значат. По-настоящему хороший учитель может оставить след в душе своих учеников на всю жизнь, не правда ли, господин Карелиус?

— Совершенно верно. Поэтому-то преподавательская деятельность и является благодарной, хотя подчас приходится довольно-таки трудно. Я не представляю себе, как бы я стал заниматься чем-нибудь другим. А здесь действительно чувствуешь, что ты содействуешь духовному росту людей, формированию их характера.

— Да, это огромное дело. К сожалению, его не всегда ценят по заслугам. По правде говоря, оно никогда по заслугам и не вознаграждается, если принять во внимание ту ответственность, которая на вас возложена. Если только представляется возможность, учитель старается достать себе небольшой побочный заработок, не так ли, господин Карелиус?

— Да, это почти что необходимо.

— Хорошо! Я понимаю вас. Вы также стремились отыскать возможность побочного заработка?

— Да.

Человек за машинкой снова начал сочинять: «…утверждает, что жалованья ему не хватало, поэтому было необходимо обеспечить себе доход иным способом…»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сотрудник уголовной полиции Розе, играя пугачом, выглядел очень глубокомысленно. Натянув резинку и сжав рукоятку, он прищурил один глаз и прицелился в сочинителя за пишущей машинкой.

— Ну и ловко же она сделана, эта штучка! Да ведь мы, когда были мальчишками, тоже мастерили такие, мы были ничуть не лучше других, ха-ха! А вы, наверное, сами, господин Карелиус, не раз делали такого рода вещи?

— Не совсем такого рода, — ответил лектор. — Но не буду отрицать, что когда-то у меня были самые разнообразные пугачи — знаете, эти, с пробками. Я убежден, однако, что пугачи более безобидны, чем эта вещичка.

— А что вы, собственно, намеревались сделать с этим пугачом, господин Карелиус, раз вы не желали отдать ее директору?

— У меня было намерение сжечь его. Я ни в коем случае не собирался возвращать эту вещь владельцу.

— Почему же вы все-таки не сожгли ее, господин Карелиус?

— По правде сказать, не знаю. Может быть, потому, что мы уже довольно давно не топим печку. Ведь сейчас стоит великолепная летняя погода.

Взглянув в окно, лектор с огорчением убедился, что на улице действительно настоящее лето. Подумать только! Ведь еще сегодня утром он совершенно свободно разъезжал по городу на велосипеде.

— Ну, разумеется, поэтому. И что же, вы так и держали пугач в кармане, господин Карелиус?

— Да. Боюсь, что у меня вообще склонность носить в карманах слишком много вещей. В самом деле, моя жена часто жалуется на это, когда чистит или штопает мое платье.

Полицейский Розе с добродушной улыбкой смотрел на внушительную коллекцию вещичек, разложенных на столе: револьвер, нож, связку ключей, портсигар, записную книжку, портмоне, кольца для кур, глиняные шарики, пилку, свинцовую гирю и т. д. Розе брал по очереди один предмет за другим, и Карелиус объяснял, зачем каждый из них ему понадобился, а его слова старательно записывались на пишущей машинке. По поводу револьвера он сказал, что он тоже конфискован на уроке истории, во время которого и в самом деле речь шла о войне и убийствах, однако это вовсе не означало, что ученики должны были являться в класс вооруженными. Игра в револьвер стала слишком распространенной, это знамение времени.

— Мальчики играют теперь в американских гангстеров, — заявил Карелиус. — А заимствовали они эту игру из американских иллюстрированных журналов, радиопередач и фильмов. Просто поражаешься, когда видишь, какие ужасные формы принимают порой игры мальчиков, но, вероятно, полиции слишком хорошо известны эти факты.

Разумеется, полиция накопила довольно большой и печальный опыт в связи с этой новой модой на гангстеров, которая распространилась и среди детей и среди взрослых.

— Но ведь это не что иное, как прогресс, господин Карелиус! Мы не можем остановить прогресс, — заявил полицейский. — Мы сами, когда были детьми, играли в разбойников. Тогда нашим героем был Рокамболь, а теперь это парни вроде Трумэна и Макартура.

— Рокамболь выражался более изысканно, чем Трумэн. Он не употреблял таких выражений, как набить грыжу, своротить нос, изрубить в котлету… Теперь другое время, господин Карелиус! Мы не можем остановить прогресс. А револьвер вы тоже собирались сжечь?

— Нет. Я не думаю, что такая штучка может гореть. Мне даже отчасти кажется, что было бы жалко сжечь револьвер. Ведь это все-таки дорогая вещь. Насколько я разбираюсь, сделана точь-в-точь, как настоящий револьвер.

— Может быть, вы думали оставить его себе?

— Ей-богу, не помню.

— А вам нужна такая вещь?

— Нет. Вряд ли она вообще годится на что-нибудь.

— Для чего же вы все-таки хотели использовать ее?

— По правде сказать, не знаю.

— А у вас самого есть дети, господин Карелиус?

— Да. У меня двое детей: мальчик тринадцати и девочка пятнадцати лет. Дочка очень хорошо учится в школе, у нее по всем предметам пять с плюсом.

При мысли о детях на глазах лектора показались слезы: ведь его домашние все еще ждут, что отец скоро вернется и привезет пеклеванный хлеб и булочки из придворной пекарни.

— Может быть, вы хотели подарить револьвер вашему сыну?

— Да, пожалуй. Во всяком случае, в следующем месяце день его рождения.

— А вы часто дарите своим детям предметы, которые забираете в школе у учеников?

— Нет, нельзя сказать, что часто. В большинстве случаев вещи возвращаются ученикам по прошествии определенного срока, если только они не были конфискованы при сугубо серьезных обстоятельствах, как, например, вот с этим револьвером: владелец вытащил его посреди урока и выстрелил, помешав таким образом занятиям. В подобных случаях, когда конфискация должна быть в педагогических целях окончательной и бесповоротной, я охотно брал эти вещи себе — если только они были сравнительно новыми и пригодными — и дарил их своим детям ко дню рождения или на рождество.

Человек за машинкой все писал и писал, а полицейский Розе продолжал вести допрос. Нож с лезвием в 8,4 сантиметра длины был самым законным образом куплен в магазине, а не взят у какого-нибудь невнимательного ученика. Лектор не смог толком объяснить, для какой цели он приобрел этот громадный нож. Покупка была сделана четыре года назад, и до сих пор не представлялось случая использовать этот предмет Полицейский вел допрос в неизменно вежливой и осторожной манере; он считал ее наиболее целесообразной, ибо после всего того, что Карелиус натворил, его следовало расценивать как человека горячего и раздражительного.

— Извините, что я задаю этот вопрос, но скажите, господин Карелиус, зачем вам нужно столько ключей? В связке у вас четырнадцать штук! — И полицейский потряс ключами.

Лектор мог распознать только шесть ключей: от наружных ворот и от парадного входа, потом показал на ключ от письменного стола, от учительской и ключ от одного из шкафов в той же комнате. Остальные восемь были, конечно, старые ключи, которые ни к чему не подходили и назначение которых стерлось в памяти. С давних пор они болтались на кольце вместе с другими. Может быть, лектор думал, что огромная связка ключей должна внушать к нему уважение, каким, например, пользуется надзиратель у арестантов. Во всяком случае, у Карелиуса была привычка бренчать ключами всякий раз, когда он дежурил в школе и ходил по всем коридорам. И ученики дали ему за это прозвище «Гремучая змея».