Эмиль Золя - Западня Страница 13

Лорийе в приступе кашля согнулся на своей табуретке. Еще не отдышавшись, он прохрипел, как будто про себя, по-прежнему не глядя на Жервезу:

— А я делаю колонку.

Купо заставил Жервезу встать: пусть она подойдет и посмотрит. Лорийе разрешил, что-то невнятно проворчав в ответ. Он накрутил золотую проволоку, приготовленную женой, на колодку — тоненькую стальную палочку. Затем легонько провел пилкой по колодке и разрезал натянутую на ней проволоку, каждый виток которой образовал колечко. Тогда он принялся паять. Колечки лежали на большом куске древесного угля. Он смачивал их каплей раствора буры, разведенной на дне разбитого стакана, и быстро накалял докрасна на горизонтальном пламени паяльной лампы. Когда у него накопилась сотня колечек, он снова принялся за свою кропотливую работу, опершись на деревянную подставку, которая от постоянного трения блестела, как полированная. Он зажимал колечко щипчиками, сгибал его, вставлял в предыдущее, уже закрепленное колечко и снова раздвигал при помощи клинышка; он работал размеренно, ни на минуту не останавливаясь, и нанизывал колечко за колечком с такой быстротой, что цепочка росла на глазах у Жервезы, хотя она и не могла уследить за работой и понять, как это получается.

— Это колонка, — сказал Купо. — Бывает просто цепочка, змейка, витушка, веревочка. Но вот это называется колонкой. Лорийе делает только колонки.

Лорийе захихикал, довольный собой. Продолжая нанизывать колечки, исчезавшие в его грязных пальцах с черными ногтями, он крикнул:

— Послушай, Смородинный Лист! Нынче утром я занялся подсчетом. Начал я работать с двенадцати лет — так? Ну-ка, угадай, какой длины колонку я сделал к сегодняшнему дню?

Подняв бледное лицо и прищурив воспаленные веки, он продолжал:

— Восемь тысяч метров, слышишь? Два лье… Каково? Цепочка длиной в целых два лье! Ее хватит, чтоб обмотать шеи всем девкам нашего квартала! А ведь знаешь, колонка-то все растет. Я думаю протянуть ее от Парижа до Версаля.

Жервеза снова уселась на место, разочарованная: она не находила в этом ничего красивого. Она улыбнулась, желая доставить удовольствие Лорийе. Но больше всего ее смущало, что они ни словом не обмолвились о свадьбе, о таком важном для нее деле, ради которого она только и пришла к ним. Супруги Лорийе все время обращались с ней, словно с чужой, как будто Купо привел к ним просто назойливую знакомую. Разговор наконец завязался, но он вертелся только вокруг жильцов этого дома. Г-жа Лорийе спросила брата, не слышал ли он, взбираясь по лестнице, драки на пятом этаже. Эти Бенары каждый день устраивают побоище; муж приходит домой пьяный как свинья, да и жена тоже хороша: вечно вопит и сквернословит. Потом перешли к художнику со второго этажа — у этого верзилы Бодекена ничего нет за душой, кроме долгов, а он еще важничает; только и делает, что курит да дерет глотку с приятелями. А картонажный мастер Мадинье вот-вот прогорит, вчера опять рассчитал двух работниц; да и не мудрено, если он пойдет по миру: что он ни заработает, все проедает, а ребятишки его бегают с голым задом. Любопытно, чем занимается г-жа Годрон на своих матрацах; опять она ходит брюхатая, это просто непристойно в ее годы! Семье Коке, с шестого этажа, хозяин велел съезжать с квартиры: они задолжали ему за три месяца и вдобавок постоянно вытаскивают свою печурку на лестничную площадку; в прошлую субботу малыш Лангерло сгорел бы живьем, кабы вовремя не подоспела мадемуазель Реманжу, старушка с седьмого этажа, спускавшаяся со своими куклами. А уж гладильщица мадемуазель Клеманс бог знает как себя ведет, но, надо правду сказать, она обожает животных и сердце у нее золотое. Экая жалость — такая красивая девушка, а путается с каждым встречным! Она кончит на панели, уж будьте покойны.

— Возьми, эта готова, — сказал Лорийе, передавая жене цепочку, над которой трудился с самого утра. — Можешь ее выпрямить. — И он добавил с упорством ограниченного человека, который любит повторять свои шутки: — Еще четыре с половиной фута… Я приближаюсь к Версалю.

Госпожа Лорийе накалила цепочку и стала выпрямлять ее, протягивая сквозь дырочки волочильни. Потом опустила ее в маленькую медную кастрюлю с длинной ручкой, — там был раствор азотной кислоты, — и поставила на огонь для очистки, а Купо подтолкнул Жервезу, чтобы она следила за этой последней операцией. После чистки цепочка приняла медно-красный оттенок. Теперь она готова, ее можно сдавать.

— Потом их передают полировщицам, — продолжал объяснять Купо, — а те оттирают их до блеска суконками.

Но Жервеза чувствовала, что ей уже невмоготу. Становилось все жарче, и она задыхалась. Дверь держали плотно закрытой, так как Лорийе простужался от малейшего сквозняка. Никто по-прежнему не заговаривал о свадьбе; Жервеза решила уйти и тихонько дернула Купо за куртку. Он понял. К тому же он и сам был удивлен и обижен тем, что они упорно обходят этот вопрос.

— Ну что ж, нам пора идти, — сказал он. — Не будем вам мешать.

И он потоптался на месте, выжидая, надеясь услышать хоть слово, хоть какой-нибудь намек. Наконец он решил приступить к делу сам.

— Послушайте, друзья, мы рассчитываем на вас. Я хочу, чтобы вы были свидетелями у нас на свадьбе.

Лорийе поднял голову, притворяясь удивленным, и захихикал, а его жена, бросив работу, вышла на середину мастерской.

— Так это решено? — пробормотал муж. — Вот чертов Смородинный Лист, никогда у него не разберешь, говорит он всерьез или валяет дурака!

— Значит, это та самая особа? — заговорила его жена, уставившись на Жервезу. — Бог мой, не наше дело давать вам советы… Но все же странно, с чего это вы надумали пожениться? Впрочем, коли это вам по Душе… Когда семейная жизнь не удается, приходится винить только самих себя. А она очень редко удается, сказать по правде, очень, очень редко…

Последние слова она произнесла с расстановкой, качая головой и внимательно разглядывая Жервезу: лицо, руки, ноги, как будто раздевала молодую женщину и отыскивала малейшие изъяны у нее на теле. По-видимому, г-жа Лорийе нашла, что Жервеза лучше, чем она ожидала.

— Конечно, мой брат волен выбирать кого хочет, — продолжала она еще более язвительно, — даже если его семья и надеялась на другое… Мало ли какие строишь планы, а на деле получается совсем не так… Что до меня — я не стану перечить. Да приведи он ко мне хоть последнюю из последних, я и то сказала бы: «Женись на здоровье и оставь меня в покое…» А ведь ему и у нас было неплохо. Посмотрите, парень в теле, сразу видно, что не ложился спать натощак. Ему всегда вовремя давали горячий суп — минута в минуту. Скажи-ка, Лорийе, тебе не кажется, что знакомая Купо походит на Терезу, — помнишь жилицу напротив, ту, что умерла от чахотки?

— Да, верно, есть что-то общее, — ответил муж.

— И у вас двое ребят, сударыня? Не скрою, я уже говорила брату: «Не понимаю, зачем ты вздумал жениться на женщине с двумя детьми». Вам нечего обижаться, если я готова за него постоять, — это вполне понятно. К тому же вы не очень-то здоровая на вид… Правда, Лорийе, на вид она не больно крепкая?

— Нет, нет, совсем не крепкая.

Они ничего не сказали о ее ноге. Но Жервеза поняла по их косым взглядам и поджатым губам, что Они намекают на ее хромоту. Она стояла перед ними, кутаясь в свою тонкую шаль с желтыми цветами, и отвечала односложно, как перед судом. Видя, что ей тяжело, Купо закричал:

Зря только языком болтаете… Что бы вы ни говорили, это ничего не изменит! Свадьба будет двадцать девятого июля, в субботу. Я проверил по календарю. Значит, условились? Вам подходит этот день?

— Нам-то что! Нам все подходит, — ответила ему сестра. — Незачем тебе было с нами и советоваться. Пусть Лорийе будет свидетелем, я не возражаю. А меня оставьте в покое.

Жервеза стояла, опустив голову, и в замешательстве просунула кончик туфли в деревянную решетку, покрывавшую пол мастерской; затем вытащила ногу и испуганно наклонилась, чтобы пощупать решетку: вдруг она поломала ее? Лорийе тотчас вскочил и, схватив лампу, стал подозрительно осматривать руки Жервезы.

— Надо быть очень осторожным, — сказал он. — Маленькие крупинки золота могут пристать к подошвам, вы их унесете и даже сами не заметите.

Тут поднялась кутерьма. Ведь хозяева не потерпят, если пропадет хоть один миллиграмм. И Лорийе показал заячью лапку, которой сметают золотые опилки с верстака, и кусок кожи: он расстилает его на коленях, чтобы не потерять ни одной золотой пылинки. Два раза в неделю они тщательно подметают мастерскую; мусор сжигают и просеивают золу, в которой находят за месяц на двадцать пять, а то и на тридцать франков золота.

Госпожа Лорийе не спускала глаз с ног Жервезы.

— Тут, право, нечего обижаться, сударыня, — сказала она с любезной улыбкой, — но вам следовало бы осмотреть свои подошвы.