Франц Кафка - Процесс Страница 13

После того как он таким образом устранил все сомнения в отношении этой женщины, тихий разговор двоих у окна показался ему слишком долгим и он постучал по подиуму костяшками пальцев, а потом и кулаком. Студент бросил короткий взгляд через плечо женщины в сторону К., но не воспринял его как помеху, более того, он даже теснее прижался к женщине и обнял ее. Она низко склонила голову, с виду внимательно его слушая, а он, когда она склонилась, звучно поцеловал ее в шею, не прерывая сколько-нибудь значительно течения своей речи. Увидев в этом подтверждение той тирании, которую, как жаловалась женщина, этот студент над нею осуществлял, К. встал и начал прохаживаться по комнате взад и вперед. Искоса поглядывая на студента, он обдумывал, как бы наибыстрейшим образом выставить его отсюда, и потому не испытал неприятных чувств, когда студент, очевидно потревоженный этим хождением К., которое временами уже переходило в топанье, заметил:

— Если вам невтерпеж, так можете и убираться отсюда. Могли бы уже и раньше убраться, никто в вас здесь не нуждается. Да вы даже и обязаны были уйти, и именно при моем появлении, и именно немедленно.

В этом замечании, наверное, выплеснулась вся ярость, какая только была возможна, но, во всяком случае, в нем было и высокомерие будущего члена суда, говорящего с ненавистным обвиняемым. К. остановился совсем близко от него и сказал, усмехаясь:

— Мне не терпится, это верно, но устранить это нетерпение будет легче всего, если нас покинете вы. Но если вы, может быть, пришли сюда, чтобы заниматься, — я слышал, что вы студент, — то я охотно освобожу вам место и уйду вместе с этой женщиной. А вам, кстати, еще много предстоит занятий, прежде чем вы станете судьей. Хотя я знаком еще не со всеми деталями вашего судопроизводства, но полагаю, что одним только произнесением грубых речей, каковым искусством вы, впрочем, уже до бесстыдства хорошо овладели, дело далеко еще не исчерпывается.

— Не надо было оставлять его разгуливать на свободе, — сказал студент, словно желая дать женщине объяснение по поводу этой оскорбительной речи К., — это была ошибка. Я так следователю и сказал. Надо было, чтобы он между допросами сидел, по крайней мере, в своей комнате. Следователя иногда невозможно понять.

— Ненужные разговоры, — сказал К. и протянул руку к женщине,[9] — идемте.

— Ах так, — сказал студент, — нет-нет, эту вы не получите, — и с силой, которой в нем нельзя было предположить, подхватил женщину одной рукой и, сгибаясь и нежно глядя на нее снизу вверх, побежал к двери.

В этом нельзя было не увидеть известного страха перед К., тем не менее он осмеливался вдобавок ко всему гладить и пожимать свободной рукой руку женщины, еще больше распаляя К. К. несколько шагов бежал рядом с ним, готовый схватить его и, если понадобится, придушить, но в этот момент женщина сказала:

— Ничего не поделаешь, следователь послал его за мной, мне нельзя пойти с вами, это маленькое чудовище, — при этом она провела ладонью по лицу студента, — это маленькое чудовище меня не выпустит.

— Вы и сами не хотите освобождения! — крикнул К. и опустил руку на плечо студента, который попытался цапнуть ее зубами.

— Нет! — крикнула женщина, отгоняя К. обеими руками, — нет, нет, только не это, что это вы вздумали! Или вы хотите моего падения? Оставьте же его, о, пожалуйста, оставьте же его. Он ведь только исполняет приказ следователя и несет меня к нему.

— Тогда пусть бежит, а вас я не хочу больше видеть, — крикнул К. в ярости от разочарования и пнул студента в спину так, что тот слегка споткнулся, но сразу вслед за тем даже еще и подпрыгнул вместе со своей ношей от удовольствия, что не упал.

К. медленно следовал за ними, он понимал, что это было первое несомненное поражение, которое он терпел от этих людей. Не было, разумеется, никаких причин из-за этого пугаться. Ведь поражение было лишь следствием того, что он искал борьбы. Оставайся он дома и продолжай вести свою обычную жизнь, он имел бы тысячекратное превосходство над каждым из этих людей и мог бы любого из них одним пинком убрать с дороги. И он вообразил себе прекомичнейшую сцену, которая получилась бы, например, если бы этот жалкий студент, этот надутый молокосос, этот согнутый бородастик стоял на коленях у постели Эльзы и, сложив руки, умолял о милости. К. так понравилась эта воображаемая сцена, что он решил, если только представится удобный случай, как-нибудь захватить этого студента с собой к Эльзе.

Движимый любопытством, К. поспешил к двери, он хотел посмотреть, куда понесут женщину, не потащит же ее этот студент на руке куда-нибудь по улицам. Как оказалось, путь был значительно короче. Прямо напротив квартиры была узкая деревянная лестница, по-видимому, на чердак; лестница делала излом, и конца ее не было видно. По этой лестнице студент и нес женщину наверх, но уже очень медленно и со стонами, поскольку ослабел от предыдущего пробега. Женщина сверху махала К. рукой и пыталась пожатиями плеч показать, что не виновата в уводе, однако большого сожаления в этом движении не было. К. смотрел на нее без всякого выражения, как на постороннюю, не желая показать ни своего разочарования, ни того, что ему не составит труда это разочарование преодолеть.

Парочка вскоре исчезла, но К. по-прежнему оставался стоять в дверях. Он вынужден был признать, что эта женщина не только изменила ему, но и солгала, сообщив, что ее понесут к следователю. Не станет же следователь сидеть на чердаке и ждать. И сколько бы он ни таращился на эту деревянную лестницу, она ничего ему не объясняла. Тут К. заметил рядом с этой лестницей маленький листок, подошел поближе и прочел нацарапанные нетвердым детским почерком слова: «Проход в канцелярии суда». Так, значит, здесь, на чердаке этого доходного дома помещаются канцелярии суда? Подобное местонахождение особого почтения не внушало, и для обвиняемого было утешением представлять себе, как же мало денежных средств находилось в распоряжении этого суда, если он размещает свои канцелярии там, куда жильцы, которые и сами-то были из беднейших, выкидывали свой ненужный хлам. Впрочем, не исключено, что денег было достаточно, но на них до того, как они шли на нужды суда, накидывались чиновники. Судя по уже имевшемуся у К. опыту, это было даже более чем вероятно; подобное моральное разложение суда для обвиняемого было хотя и оскорбительным, но, в принципе, еще более утешительным, чем бедность суда. И теперь К. стало понятно, что они постыдились при первом допросе приглашать обвиняемого на чердак и предпочли докучать ему в его квартире. А все же в каком положении по сравнению с этим членом суда, сидящим на чердаке, находился он, К., у которого в банке был большой кабинет, а перед ним еще приемная, и который мог сквозь стекло огромного окна смотреть вниз на оживленную городскую площадь! Правда, побочных доходов от взяток и присвоения средств у него не было, да и приказать слуге принести на одной руке женщину в его кабинет он тоже не мог. Но от этого К. вполне готов был отказаться, по крайней мере, в этой жизни.

К. все еще стоял перед листочком указателя, когда какой-то мужчина поднялся на этаж, заглянул в открытую дверь комнаты, сквозь которую виден был и зал заседаний, и наконец спросил К., не было ли здесь недавно женщины.

— Вы служитель при суде, не так ли?

— Да, — сказал мужчина, — а вы — ну да, вы обвиняемый К., теперь и я вас узнал, добро пожаловать.

И он — чего К. совсем не ожидал — протянул ему руку.

— А на сегодня про заседание не объявляли, — сказал он затем, поскольку К. молчал.

— Я знаю, — сказал К., разглядывая гражданский сюртук служителя суда, на котором, помимо нескольких обычных пуговиц, в качестве единственного официального знака отличия были и две позолоченные пуговицы, казалось, срезанные с какой-то старой офицерской шинели.

— Я некоторое время тому назад разговаривал с вашей женой. Ее здесь уже нет. Студент понес ее к следователю.

— Ну вот, — сказал служитель, — вечно ее от меня уносят. Сегодня ж воскресенье, я сегодня ничего делать не обязан, но, вот только чтобы меня отсюда убрать, посылают с каким-то никому не нужным сообщением. И причем посылают-то недалеко, чтобы у меня надежда была, что, если я очень поспешу, так, может быть, еще вернусь вовремя. И вот я бегу со всех ног в то место, куда меня послали, приоткрыв дверь, кричу им в щель, — еле переводя дыхание, так что там едва ли что-то понимают, — мое сообщение и снова бегом назад, но, видно, студент торопился еще больше, чем я, да ведь и концы-то разные, ему только с чердака по лестнице сбежать. Не будь я так зависим, так я бы этого студента давно уже здесь, на этой стенке, раздавил. Вот здесь, под этим листочком указателя. Все время об этом мечтаю. Здесь вот, чуть-чуть над полом, так вот и вижу, как он придавлен: руки в стороны, пальцы растопырены, кривые ноги колесом скрючились и вокруг — брызги крови. Но пока это только мечта.