Александр Ванярх - Иван Страница 13

— Ты же видишь, — ответила Настя, — заканчиваем…

Таро принес свою походную сумку и стал выкладывать на стол консервы. Чего тут только не было! Настя запротестовала, но он ловко открыл несколько банок, и аромат диковинных специй разнесся по крестьянской избе.

В разговоре за завтраком Виктор предложил на следующий день отправиться в тайгу, что все приняли с восторгом, только Настя огорчилась:

— Опять останусь одна — вот так всю жизнь!

— Почему одна? Ты тоже пойдешь с нами, я договорился с Феней, она пока поживет у нас. За хозяйством посмотрит.

И Настя впервые, как в далекой молодости, жарко расцеловала мужа, на что японцы ответили дружными аплодисментами. На том и решили: сегодня готовиться, а завтра — в поход.

День прошел в заботах. Виктор обежал всех своих друзей и знакомых, отыскивая нужную одежду, обувь, амуницию и, наконец, сложив все в кучу, присел на табуретку и вытер вспотевший лоб. Настя и остальные занимались по дому. Было уже около двенадцати часов, когда пришел черед резать кабана. Виктор спросил у Таро, приходилось ли ему это делать, и тот сказал, что много раз. Они взяли веревки, ножи и, пригласив с собой Тое, вышли в конюшню.

Тики поняла, что они хотят делать, и, закрыв уши, округлив глаза, что-то горячо стала говорить Насте, на что та совершенно спокойно ответила:

— Такова жизнь, пока животные живут ради нас; вот вчера такой петух был, я даже плакала.

Они будто бы и понимали друг друга. Тики все кивала головой с закрытыми ушами и все говорила: «Аха, аха». Но вот завопил кабан, девочка бросилась к Насте, обхватила ее тело ручонками и, уткнувшись ей в грудь лицом, горько-горько заплакала.

— Ты чего, это? Успокойся, нельзя же так, это ведь жизнь». Настя села на кровать и, взяв девочку, как маленькую, на руки, начала качать ее, напевая что-то вроде колыбельной; кабан уже давно замолчал, а девочка, посмотрев на Настю преданно и ласково, вдруг чисто по-русски сказала:

— Мама, — и, показывая на Настю и себя, еще несколько раз повторила: «Мама, мама». Настя не выдержала, расплакалась беззвучно и бурно, одновременно целуя и лаская девочку. Виктор зашел в комнату и остолбенел.

— Вы что разревелись? Кабана жалко? Так для того и держали его. Давай бочку, готовь, мать, сало солить будем, — почти приказал он и удивился еще больше, когда обе женщины засмеялись весело и дружно.

— Вот бабье, везде одинаковые, — покачал головой и вышел на улицу, где уже пылал костер и дети Ковы профессионально смолили зарезанного кабана.

Весь остаток дня провели в разделывании свиной туши: солили сало, мясо, готовили колбасу. Тое крутил и крутил мясорубку, Тики бросала мясо, иногда они, разговаривая между собой о чем-то, вдруг дружно хохотали. Такой беззаботности и легкости семья Сердюченко не видела никогда. Оказывается, и жизнь бывает счастливой и радостной, во всяком случае, у этих людей, только почему-то не у нас, русских.

Вечером был роскошный ужин, пригласили тетю Феню, соседей, принесли гармонь. И пока не выключили электричество, из дома Сердюченко были слышны музыка, песни и веселый смех. Японцам очень нравилась «Катюша» и они просили исполнить ее несколько раз, сами при этом старались подпевать.

Когда все легли спать, Виктор позвал Настю в конюшню, там горел тусклым пламенем фонарь. Разговор был коротким и деловым.

— Я бы хотел сходить к Егоровой избе, но боюсь, что младшие не выдержат: ведь, почитай, двести верст туда и обратно будет, как ты думаешь?

— Я тоже хотела бы, была я там всего только один раз, но пока повременим, сходим в предгорье и если что, сразу вернемся. Для них даже одна ночь, проведенная в тайге, — это сказка.

— Хорошо, собаку не берем, пойдем одни.

Скотина, напоенная и накормленная, спокойно посапывая, спала, только молодая коза, вскочив на ноги, тоненько заблеяла.

— Ладно, спи уж, — сказала Настя и, сняв с гвоздя фонарь, погасила его и следом за Виктором вернулась в комнату.

В конюшне стало темно, но животные на это не отреагировали, только корова шумно вдохнула и так, же шумно выдохнула, словно сказав: «Ну, вот и все, день закончился». А через маленькое окошечко, сделанное почти под потолком, начал пробиваться бледно-голубой свет — была ясная лунная ночь. Животные дремали, и каждому из них снился только одним им понятный сон. Тихо, ни звука, даже корова, перестав жевать, уснув, дышала спокойно и ровно. Не хрюкал больше кабан, переворачиваясь с боку на бок, — убили его, и теперь люди без всяких угрызений совести спали в своих постелях. Да все они одинаковые, только о себе и думают, правда, и животные в конюшне не вспомнили кабана, они ни о ком не помнили, они просто жили и спали, спали и жили.

Глава третья

Поезд, монотонно стуча колесами, все дальше и дальше увозил, расположившегося на самой верхней полке общего вагона Ивана. От донских степей, от небольшого районного городка Голодаевка, от добрых и умных Риты Ивановны и Оксаны, от громадного и беспокойного Василия Лукича, от одинокой многострадальной березы и могилы под ней с добротным новым крестом, под которым теперь покоится прах отца и матери его. Уже уплыли куда-то на запад поволжские степи, занесенные снегом, а прошлой ночью с большим трудом прорезались через Уральские горы, и вот уже целый день отстукивали колеса по Западносибирской тайге. Нехорошо уехал Иван от Риты Ивановны и Оксаны, а почему так получилось, он и до сих пор себе объяснить не мог, просто вдруг стало невмоготу, и он, оставив записку на столе, закинул за плечи рюкзак и уехал с попутной машиной на станцию. И вот сейчас он думал и думал, почему так сделал, и не мог додуматься. Все было так хорошо, они уже подружились с Оксаной и даже ходили вместе два раза в школу, где она училась, и он заметил, с какой гордостью Оксана шла с ним рядом, словно хотела сказать: «Ну что?.. вот так-то». А девчонки из ее класса даже и не скрывали своего восторга. Одна подбежала и спросила:

— Оксана, это кто? Оксана, взяв Ивана под руку и прислонившись к нему, с вызовом ответила:

— Мой друг, брат и защитник, — и, заглядывая снизу вверх в лицо Ивана, спросила, — правда, Ванятка?

Иван застеснялся, но, тем не менее, громко и уверенно ответил:

— Само собой.

А другая девчонка уже почти серьезно спросила:

— Правда, что вы на медведя ходили?

Иван посмотрел на нее с веселой бесинкой и вдруг, изобразив дикого зверя, зарычал, оскалив свои белые ровные зубы. Все дружно рассмеялись, а девочка обиженно села за свою парту и уткнулась в книжку.

Оксана Ивану тоже нравилась, но он старался скрывать свои чувства, был сдержан, понимал, что он старше и, значит, должен охранять девочку, предостерегать ее от неверных поступков.

Оксана и по развитию, и по воспитанию во многом превосходила Ивана, но все, же как-то естественно и просто признала его старшинство и не скрывала этого. А после того, как они съездили к Василию Лукичу, а вместе с ним и к могилке у березы и Оксана узнала, что Иван привез прах своего отца за столько километров, она еще больше зауважала его.

Надежды Риты Ивановны на то, что Василий Лукич поселится вместе с ними, не оправдались — он категорически отказался. На могилку съездил, долго стоял вместе со всеми, поплакал, трижды перекрестился и все же попросил сначала отвезти его домой. С Иваном простился по-мужски, но все, же в конце дрожащими губами Василий Лукич прошептал:

— Прощай, Ванек, может, в последний раз мы видимся, давай поцелуемся». Они обнялись и несколько секунд стояли так, потом дед повернулся и, не оглядываясь, пошел, сутулясь своей огромной фигурой, к серому крестьянскому дому. Видно, там его судьба, его остаток жизни.

Так они расстались с Василием Лукичом, отцом той, которая родила Ивана и кого он так и не видел.

Других чем-нибудь примечательных эпизодов вроде бы и не было, все было обычно и естественно. И вот теперь этот общий вагон. Иван несколько раз на день спускался с верхней полки вниз и то исключительно по естественным надобностям, наливая в термос, чай, покупал в станционных киосках булки, пирожки, колбасу, ел и тут же, подложив рюкзак под голову, спал и спал. А поезд все катился и катился на восток. Иван стал подумывать, не дать ли ему еще одну телеграмму, но потом решил не создавать проблем Виктору Ивановичу с организацией встречи — доберется сам. На последней большой станции Новосибирск поезд стоял долго, потом, наконец, двинулся. Было раннее утро, начинался двадцать третий день путешествия Ивана по необъятным просторам матушки-России. Монотонный стук колес, равномерное покачивание убаюкивало, и Иван снова задремал. В вагоне было тепло. Люди, сидевшие, полулежавшие и лежавшие, одним своим дыханием поднимали температуру. Все старались говорить потише, но не всегда это удавалось, иногда по несколько часов болезненно плакал ребенок или бушевали подвыпившие мужики, и тогда Иван просыпался и безразлично смотрел на потолок вагона. А вот сейчас было тихо, через несколько часов он выйдет на своей затерявшейся в таежных просторах станции и окунется в другую жизнь, привычную, понятную, почувствует ту природу, с которой он вырос, которой он дышал. Везде есть жизнь, и в железнодорожном вагоне тоже. Иван сквозь дремоту слышал, как проводники предлагали чай, ему хотелось, есть, но в кармане остались последние пять рублей, которые он берег на дорогу от станции до дома. Вот будет радости, когда он совершенно неожиданно появится! Виктор не проявит бурных восторгов, он всегда сдерживает себя, хотя человек веселый и жизнерадостный, а вот тетя Настя — эта уж очень эмоциональна. А еще он увидит животных, со всеми поздоровается, каждого погладит, приласкает, и животные ответят тем же. Они всегда радуются нежности и доброте человеческой, а доброты у Ивана хватает, нежность распирает душу.