Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю Страница 13

Люди пытались понять, к чему это приведет.

Чувствуете ли вы, когда вдыхаете, кроме свежего воздуха, еще легкий аромат ванили? Это запах дыма от лиственницы. Из ее красноватой древесины изготавливают карандаши. Когда жгут эту хвойную породу, над деревней кроме приятного запаха незаметно повисает синеватая дымка, в которой понемногу сливаются очертания крыш, а над трубами развеваются подобия легких знамен…

Жозеф спустился в деревню. За ним посылали. Он сразу же хотел увидеть его. Никто не осмеливался показать. Но он так рассвирепел, что в конце концов ему уступили.

Шапку он не снял, от него еще пахло лесом. Он принес сверху запах мха и коры, а в складках одежды оставался горный холод. Он приблизился к месту, где положили ребенка, накрытого тканью. Ткань откинули.

Через какое-то время он спросил:

— Священник успел прийти?

— Нет, не успел.

— Значит, он потерян для неба. — Он говорил глухим голосом. — Даже этого не случилось!.. Даже этого!.. Боже мой, бедный малыш!.. Бедный малыш! Что дурного он сделал, чтобы его так наказывать? Или это мы так согрешили?..

Но зря он пытался вспомнить, он не находил ошибки, которую мог совершить. И все видели, как он понемногу оседает, словно при таянии осыпается склон.

Он все еще не спросил, что стало с женой. Вдруг он сказал:

— А она, где она?

Его отвели к спальне. Он еще не переступил порога, когда она принялась смеяться. Но его предупредили:

— У нее горячка, понимаешь?

Понял он или нет — неизвестно, он стоял возле кровати. Она на него даже не взглянула. Поскольку смотрела за пределы этого мира. Отблеск горячки отражался в ее глазах белой поволокой. Она уже долгое время не двигалась. Руки ее были вытянуты вдоль тела будто чужие. Она молчала. А он, что он собирался делать? Разразиться рыданиями, броситься к ней? Взять ее за руку? Ничего из этого он не сделал. Он пришел, посмотрел на нее, затем сказал:

— Это уже не она. Ее подменили. — Затем, гневно: — Кто ее подменил? — Он топнул ногой, челюсти его сжались.

Его взяли за плечи:

— Жозеф, — говорили люди, — успокойся!

Но он продолжал:

— Кто ее подменил? Кто подменил?

Вместе с остальными он вернулся на кухню; придвинули скамью, он буквально упал на нее. Он еле сидел, вся одежда, казалось, вдруг стала ему велика. Казалось, он ничего не слышал. Его звали, он не откликался. Большой Гюг Комюнье[4] подошел и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Жозеф, веди себя как мужчина. Жене может потребоваться помощь.

Он поднял на него пустой взгляд. Губы по-прежнему были сомкнуты. Он пожал плечами, будто говоря: «Что я могу? Я теперь ничто!»

Тем сильнее была перемена, когда он вдруг произнес:

— Послушай-ка, Комюнье… Я бы хотел знать, как все случилось.

Комюнье воспрял.

Он принялся рассказывать в подробностях, что Элоиз около десяти часов вышла из дома, что ей нужно было сделать покупки, она остановилась перемолвиться словечком возле фонтана, — в общем, все, что было известно:

— Возвращаясь, она шла по улице, которая в противоположной стороне…

В этот момент Жозеф поднял голову.

— Она еще обменялась парой слов с Жюли. И потом как раз все и случилось…

— Где именно?

— Прямо напротив дома нового башмачника.

Жозеф вскочил:

— Я так и знал.

В нем не осталось более ничего от Жозефа, которым он был минуту назад. Что-то в нем распрямилось, черты его стали прежними. Лицо раскраснелось, глаза засверкали:

— Я так и знал!

Подняв руку, он громко воскликнул:

— Это наша кара за то, что мы не послушались его раньше. Он единственный видел правду. А теперь нам на беду его больше нет…

Все стали спрашивать:

— О ком ты?

— О ком? О Люке!

Люди не сразу поняли. Но понемногу стали припоминать, что говорил Люк, пророчествуя. Кто знает, может, он говорил правильно? Так все и происходит: сначала у одного появляется какая-то идея, его пример становится заразителен. Тех, что разделяли эту идею, было уже шестеро. Шестеро тех, что были вокруг Жозефа. Там был большой Комюнье, Мейрю, Брандон, Тоннер, братья Жан. Они сказали:

— Мы с тобой!

Будем вести себя тихо. — Сказал Жозеф. — Но если он ответит хоть что-то не так, если хотя бы замнется… Он не стал продолжать, но поднял кулак, и все почувствовали в нем пугающую решительность…

Семеро мужчин пустились в путь, пока женщины усердствовали вокруг болящей. Идти было недалеко, сотню метров, не более. Они шли меж низких покосившихся садовых оград и вскоре оказались на повороте: вот уже видна нарядная синяя вывеска.

Жозеф шел первым. Браншю был у себя. Жозеф постучал в окно. И сопровождавшие Жозефа несколько испугались, как бы не поддался он сразу же гневу, не перешел с первых же слов к оскорблениям и, чего доброго, ударам. Но тут, опять-таки, удивлению их не было предела, Браншю сразу же распахнул окно, спрашивая у Жозефа, чего тот желает. И Жозеф не знал, что ответить.

В этой лавке было так спокойно! Там был человек, что вощил дратву, вот он поворачивается к нам без задней мысли, обращает к нам взгляд того, кто думает лишь о работе. Вот кто-то постучал в окно, он откладывает молоток, кладет шкуру на стул. Разве так ведут себя те, кого есть, в чем корить?..

— Прошу вас, заходите, пожалуйста, — сказал Браншю. Потом, заметив Комюнье и всех остальных: — И вы, месье, тоже, если желаете доставить мне удовольствие…

Может, он думал, ему хотят сделать заказ? Жозеф был застигнут врасплох.

Он ничего не ответил, только встряхнул головой, вскоре уже шел обратно, остальные за ним. Они возвращались по проулку. И пока они удалялись, Браншю так и стоял, склонившись за окном, с таким же видом, будто чего-то не понял, будто говорил себе, что произошла какая-то ошибка.

В розовых сумерках пробило четыре. Туча по-прежнему закрывала солнце. По мере того как солнце продвигалось вперед, шла вперед и она, словно закрывающее глаз веко. Но пробившиеся несколько лучей пронизывали лежавшую внизу дымку, и цвет этот распространялся повсюду. Погруженной в него высилась колокольня.

Позади виднелся чернеющий склон, на заостренной, поднимающейся в пустоте вершине которого словно это была Голгофа, возвышался крест. На тропинках, что петляя поднимались к распятию, без труда можно было представить толпу любопытных, солдат и жен-мироносиц. Но при этом не верилось, что Тот, за которым они идут, находится среди нас, сколько бы Лот ни твердил об этом.

*

Сердца наши оставлены, и нет среди них Божественного Присутствия.

Только бредет по