Джон Стейнбек - Короткое правление Пипина IV Страница 14

А за ними со скрипом катила королевская карета. Пипин Четвертый, задрапированный в пурпурный бархат и горностаи, сидел рядом с утопающей и мехах королевой и по-королевски приветствовал ликующих зрителей. Свистящих и гикающих он, впрочем, приветствовал точно так же.

На перекрестке авеню де Мариньи и Елисейских полей полоумный диссидент выпалил в короля из пистолета, целясь с помощью перископа поверх голов толпы. Пуля угодила в королевскую лошадь. Мушкетер из арьергарда обрезал постромки и доблестно впрягся вместо нее. Карета продолжила путь. За свою доблесть мушкетер (его звали Рауль де Конь) потребовал и получил пожизненный пенсион. За королевской каретой шел оркестр, послы, представители профсоюзов, ветераны, крестьяне в народных костюмах из нейлона, партийные лидеры и предводители дворянства.

Когда наконец королевская карета достигла Триумфальной арки, улицы вокруг площади Согласия еще были запружены желающими увидеть парад. Но все эти детали общеизвестны, ибо освещены прессой в мельчайших подробностях.

Когда королевская карета остановилась у Триумфальной арки, королева Мари повернулась, желая поговорить с августейшим супругом, и обнаружила, что он исчез. Король вставил в мантию свой посох, как подпорку, и благополучно скрылся в толпе.

Спустя несколько часов рассерженная королева обнаружила его сидящим дома на террасе и полирующим окуляр телескопа.

— Чудесно! — сказала она. — Я в жизни не попадала в такую дурацкую ситуацию. Теперь нас весь мир засмеет! Что скажут газеты? Что скажут англичане? Они, конечно, ничего не скажут, но они посмотрят, и ты прочтешь все в их глазах. Они отлично запомнили, как королева вставала и садилась, вставала и садилась тринадцать часов подряд, даже ни разу не выйдя в… Пипин, да прекрати ты наконец полировать эту стекляшку!

— Замолчи, — сказал Пипин тихо.

— Что такое?

— Ты права, но, пожалуйста, замолчи.

— Не понимаю! — вскричала Мари. — Да как ты смеешь приказывать мне?! Кто ты такой?!

— Я — король, — сказал Пипин смущенно скорее себе, чем ей. — Это странно, конечно, но я действительно король.

И поскольку это в самом деле было очевидной истиной, Мари запнулась и посмотрела на него в испуге.

— Да, сир, — только и сказала она.

— Трудно привыкнуть к мысли, что ты король, — сказал король извиняющимся тоном.

Король нервно расхаживал по комнате Шарля Мартеля.

— Ты не отвечаешь на мои звонки. Ты не обращаешь внимания на пневмопочту. Вон у бюста Наполеона лежат три моих письма, посланные с нарочным. Они не вскрыты. Как вы это объясните, месье?

— Бога ради, не устраивай королевских сцен, — огрызнулся дядюшка Шарль. — Я даже на улицу не осмеливаюсь выйти. Я ставни не открывал с самой коронации.

— На которую ты не явился, — сказал король.

— На которую я не осмелился явиться. Меня довели до крайности. Потомки старой знати думают, что я — поверенный во всех твоих делах. Слава Богу, я могу сказать им правду: я тебя не видел. Перед моим магазином каждый день очередь. За тобой никто не следил?

— Не следил? Да у меня целый эскорт! Я не могу побыть один уже неделю. Они рядом, когда я просыпаюсь. Они помогают мне одеться. Они торчат в моей спальне. Они суются в мою ванную! Когда я разбиваю яйцо за завтраком, они хмурятся. Когда я подношу кусок ко рту, они пожирают его глазами! А ты думаешь, что это тебя довели до крайности!

— Но ты — их собственность. Ты, мой дорогой племянник, — продолжение своего народа, и он имеет неотъемлемые права на твою персону.

— И зачем только я в это ввязался! — простонал Пипин. — Я не хотел переезжать в Версаль. Но меня и не спрашивали. Меня перевезли. Там жуткие сквозняки. Кошмарные кровати. Паркет скрипит… Что это ты мне намешал?

— Мартини! — сказал дядюшка Шарль. — Я научился этому у молодого американского друга вашей Клотильды. После первого глотка — гадость, но с каждым последующим становится все вкуснее. Гипнотизирует и привораживает. В нем есть что-то от морфия. Попробуй! Не пугайся льда.

— Гадость, — сказал король и опорожнил стакан. — Налей еще. — Он облизнул губы. — Я совсем забыл, что у королей всегда гости. Со мной в Версале живет две сотни придворных.

— Полагаю, места им хватает.

— Места — да. Но ничего более. Они спят на полу в залах. Они ломают мебель и жгут ее в каминах, чтобы согреться по ночам.

— В августе?

— Версаль останется холодильником даже в аду… Что это? Джин я чувствую, но что еще?

— Вермут. Капелька вермута. Если мартини кажется вкусным — значит, им уже злоупотребили. Попробуй вот это. Ты взволнован, мой мальчик.

— Взволнован? Да как я могу оставаться спокойным? Дядюшка, я уверен, во Франции, в каком-нибудь ее закоулке, есть богатые аристократы — но не среди моих придворных. Они выползли из-под мостов, из сточных канав и ночлежек. Я окружен людьми, которые, если бы не их благородные предки, назывались бы отребьем. Правда, величавым отребьем. Как важно они прогуливаются по саду! Как подносят к губам кружевные платки! Говорят языком Корнеля! И крадут. Да, крадут!

— Что ты имеешь в виду?

— Дядюшка, в округе не осталось ни одного не обворованного курятника и крольчатника. Когда фермеры приходят жаловаться, мои придворные мило улыбаются и отмахиваются кружевными платками, украденными в супермаркете «Ту-ту». В каждом парижском супермаркете продавцов предупреждают, чтобы особо следили за придворными. Мне страшно, дядюшка. Говорят, крестьяне уже начинают точить косы.

— Знаешь, мой дорогой племянник, тебе надо кое-что модернизировать. Сейчас самое время покончить с некоторыми наследственными привилегиями твоих придворных. Ты же понимаешь: что для обычных людей воровство, для знати неотъемлемое право… Налить еще? А может, хватит? У тебя лицо покраснело.

— Как, говоришь, это называется?

— Мартини.

— Это по-итальянски?

— Нет, — сказал дядюшка. — Пипин, я не хочу, чтобы ты уходил, но должен предупредить: вот-вот придет Клотильда со своим новым другом. Я для удобства открыл заднюю дверь. Если хочешь уйти незаметно, то…

— Что за друг?

— Американец. Я думаю, его могут заинтересовать кое-какие рисунки.

— Дядюшка!

— Нужно же зарабатывать на жизнь, мой дорогой племянник. Для меня ведь никто не собирает налогов. Кстати, ведется ли сбор королевских налогов?

— Если и ведется, то мне об этом неизвестно. Получен новый американский заем, но королевский совет не дает им пользоваться. Этот совет поразительно похож на прежнее республиканское правительство!

— Еще бы! Люди-то те же самые. Не забудь, через заднюю дверь можно выйти в проулок.

— Ты собираешься использовать свое положение, чтобы надуть этого американца? Дядюшка, это неблагородно!

— Ничего страшного! — отрезал Шарль Мартель. — Я не преувеличиваю и не приукрашиваю. Если кому-то нравится рисунок, он его покупает. Я просто говорю, что это мог бы нарисовать Буше. Все возможно.

— Но ты же дядя короля! Надуть простого человека, да еще и американца, — все равно что стрелять по сидящей дичи! Британцам бы это очень не понравилось.

— У британцев свои способы совмещать благородство с заработком. Конечно, опыта у них побольше, но мы научимся. К слову сказать, что плохого, если мы немного потренируемся на богатом американце?

— Он богат?

— Кошелек у него, как выражаются американцы, «набит под завязку». Его отец — Яичный Король в провинции Петалума.

— Хорошо хоть, что ты обираешь не плебеев.

— Конечно нет, мой мальчик. В Америке плебеями становятся только неплатежеспособные.

— Дядюшка, если ты намерен провернуть еще одну из своих чердачно-художественных афер, я останусь и посмотрю на этого яичного принца. Кстати, у Клотильды это серьезно?

— Надеюсь, — сказал дядюшка. — Его отец X. У. Джонсон — повелитель двухсот тридцати миллионов кур.

— Силы небесные! — вскричал Пипин. — Слава Богу, Клотильда не уподобилась той принцессе, которая влюбилась в простолюдина. Спасибо, дядюшка… Знаешь, а ты молодец. Этот мартини гораздо лучше первого.

У Тода Джонсона было не больше аристократических корней, чем в свое время у Карла Мартелла. В 1932 году бакалейная лавка Джонсонов в Петалуме пала жертвой того, что в масштабах всей страны называлось «Великая депрессия», лавка тихонько прекратила свое существование, а ее владелец X. У. Джонсон, отец Тода, отправился в поисках заработка в федеральное агентство занятости и стал трудиться на дорожном строительстве.

X. У. Джонсон никогда не винил президента Гувера в том, что из-за него потерял лавку, но так и не простил Рузвельта за то, что тот его спас от голодной смерти.

Когда, за неимением морозильников, агентство раздавало живых кур, мистер Джонсон не стал их есть. Его поразило, что глупые птицы могли успешно отыскивать пропитание на заросшем бурьяном клочке земли позади его дома.