Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим Страница 16

Обед офицерам подавался в гобеленовой гостиной милорда, и бедняжка Гарри почел своею обязанностью прислуживать капитану Уэстбери, стоя за его стулом во время обеда, как стоял прежде, когда это место бывало занято милордом.

После отъезда виконтессы Ученый Дик взял Гарри Эсмонда под свое особое покровительство; испытывал его познания в древних авторах, говорил с ним по-латыни и по-французски, в каковых языках, — как заметил мальчик и великодушно признал его новый друг, — сирота был более сведущ, нежели сам Ученый Дик. Узнав, что всему этому его научил иезуит, чью доброту и Прочие достоинства Гарри никогда не уставал превозносить, Дик, — к немалому удивлению мальчика, который, как многие дети, растущие без сверстников, был не по годам развит и сообразителен, — обнаружил недюженные познания в богословии и умение разбираться во всех вопросах, составлявших предмет расхождения между обеими церквами; и они с Гарри часами вели ученые споры, в исходе которых мальчик неизменно оказывался побежденным аргументами необыкновенного капрала.

— Я не простой солдат, — говаривал Дик, и этому нетрудно было поверить, судя по его знаниям, отличным манерам и многим другим качествам. — Я принадлежу к одному из самых древних родов королевства; я обучался в знаменитой школе и знаменитом университете. Первые свои познания в латыни я получил близ Смитфилда в Лондоне, где вы поджаривали наших мучеников.

— А вы наших вешали, — возражал Гарри. — И уж если говорить о преследованиях, мистер Холт рассказывал мне, что еще прошлый год одного эдинбургского студента, восемнадцати лет от роду, повесили как еретика, хоть он и отрекся от своей ереси и принес публичное покаяние.

— Что верно, то верно: немало было гонений и с той и с другой стороны, но это вы первые подали нам пример.

— Неправда! Язычники — вот от кого это идет! — воскликнул мальчик и подкрепил свои слова длинным перечнем имен святых, начиная от первомучеников: под тем-то сам собой угас огонь, у того-то кипящее масло застыло в котле, над третьим палач трижды заносил свой топор, а святая голова все держалась на плечах. — А где у вашей церкви мученики, ради которых свершались бы подобные чудеса?

— Положим, — сказал капрал, — чудеса первых трех столетий христианства принадлежат моей церкви столько же, сколько и вашей, мистер папист, — тут он едва заметно улыбнулся и продолжал, как-то странно поглядев на Гарри: — А кроме того, скажу тебе, мой маленький начетчик, иногда, раздумывая над этими чудесами, я приходил к мысли, что не так уж они совершенны: ведь при третьем или четвертом ударе голова все-таки скатывалась с плеч, и масло тоже в конце концов закипало, если не сегодня, так завтра. Но как бы то ни было, а в наши дни римская церковь утратила уже и эти сомнительные преимущества. Ливень не пролился над костром Ридлея, и ангел не явился отвести лезвие топора от Кэмпиона. И у иезуита Саутвелла и у протестанта Симпсона одинаково вывернули на дыбе все суставы. Всегда и всюду найдется множество людей, готовых умереть за веру. Я читал у господина Рико в его истории турок, что тысячи последователей Магомета стремятся к смерти в бою, точно к вратам рая; во владениях же Великого Могола люди каждый год сотнями бросаются под колесницы идолов, а вдовы, как известно, отдают себя на сожжение вместе с трупами мужей. Умереть за веру нетрудно, мистер Гарри: во все века и у всех народов это бывало, — куда труднее жить так, чтоб быть ее достойным, это я по себе знаю, — прибавил он со вздохом. — Увы! — продолжал он затем. — Я слишком слаб, чтоб убедить тебя примером собственной жизни, малыш, хотя умереть за религию было бы для меня величайшим счастьем, но есть у меня сердечный друг в колледже святой Магдалины в Оксфорде; вот будь он здесь, ему ничего бы не стоило убедить тебя, потому что Джо Аддисон, я полагаю, стоит целой коллегии иезуитов; и не только по своей учености, но, что много важнее, и по своим делам. В той самой проповеди доктора Кэдворса, которую цитировал твой патер и которая прошла мученический искус на жаровне (тут Дик вставил, улыбаясь: Было время, когда и я собирался надеть сутану, но устыдился своей грешной жизни и вместо того облекся в этот жалкий красный мундир), — в этой проповеди сказано: "Чистая совесть — лучшее зеркало небес", — и вот лицо моего друга так ясно, точно в нем и впрямь отражается небо; как бы я хотел, Гарри, чтобы ты увидел его!

— Он, верно, сделал вам много добра? — простодушно спросил мальчик.

— Мог бы сделать, — ответил Дик, — во всяком случае, он научил меня видеть и ценить хорошее. Я сам виноват — deteriora sequor [15].

— Мне кажется, что вы очень хороший человек, — сказал Гарри.

— Увы, это только кажется, — возразил капрал, и, как выяснилось вскоре, бедный Дик был прав; ибо в тот же вечер, после ужина в зале, куда обычно подавали еду джентльменам из отряда Уэстбери и где они с утра до ночи играли в кости, курили табак, пели и ругались, потягивая каслвудский эль, Гарри Эсмонд нашел Ученого Дика в самом плачевном состоянии опьянения. Он пытался произнести проповедь, перемежая ее икотой, после чего собутыльники со смехом стали упрашивать его спеть гимн, но Дик, внезапно рассвирепев, поклялся, что проткнет насквозь негодяя, осмелившегося оскорбить его религию, и направился было за своей шпагой, которая висела на стене, но у самой стены растянулся во весь рост и сказал Гарри, подбежавшему, чтобы помочь ему: — Эх, маленький папист, был бы здесь Джозеф Аддисон!

Хотя в королевской лейб-гвардии все солдаты были дворяне, однако Гарри Эсмонду они казались невежественными и грубыми мужланами, исключая бравого капрала Стиля — Ученого Дика, капитана Уэстбери и лейтенанта Трэнта, которые всегда были добры к мальчику. Отряд стоял в Каслвуде несколько недель, а может быть, и месяцев, и Гарри время от времени узнавал от офицеров о том, каково приходится миледи в Хекстонском замке, и о разных подробностях, касающихся ее заключения. Известно, что король Вильгельм с большой терпимостью относился к тем из дворян, кто остался верен старому королю; и едва ли найдется другой монарх, который, узурпировав корону, как говорили его враги (сейчас я нахожу, что он взял ее по праву), пролил бы так мало крови. Что до женщин, замешанных в заговоре, то за наименее опасными был установлен надзор, прочих же он приказал заточить. Леди Каслвуд отвели в Хекстонском замке лучшие комнаты и предоставили садик тюремщика для прогулок; и хотя она многократно высказывала пожелание взойти на эшафот, подобно Марии, королеве шотландской, никто и не помышлял о том, чтобы отрубить ее размалеванную старую голову, и ей не предназначалось иной кары, кроме заключения в надежном месте.

И случилось так, что в пору несчастья она нашла друзей в тех, кого в дни благоденствия почитала за злейших врагов. Полковник Фрэнсис Эсмонд, кузен милорда и ее милости, женившийся на дочери винчестерского декана, со времени отъезда короля Иакова из Англии жил неподалеку от города Хекстона; прослышав о беде, постигшей его родственницу, и будучи на дружеской ноге с полковником Брайсом, начальником хекстонского гарнизона, а также и с многими влиятельными духовными особами, он посетил миледи виконтессу в тюрьме и выразил готовность служить дочери своего дяди всем, что только в его силах. Вместе с ним явились навестить узницу его супруга и маленькая дочка, и последняя своей необычайной красотой и детским очарованием сразу же расположила к себе старую виконтессу; что же до ее матери, то обе леди, как видно, не более любили друг друга, чем прежде. Есть оскорбления, которых женщина никогда не простит другой женщине; именно такую неизгладимую обиду нанесла супруга Фрэнсиса Эсмонда нынешней леди Каслвуд, выйдя замуж за ее кузена. Но так как в настоящее время виконтесса была унижена и несчастна, супруга Фрэнсиса могла пойти на временное перемирие со своим давнишним врагом и даже явить сострадание к отвергнутой возлюбленной своего мужа. Поэтому маленькой Беатрисе — так звали девочку — часто дозволялось навещать заключенную виконтессу, которая, поскольку дело касалось девочки и ее отца, решилась смягчить свой гнев против младшей ветви рода Эсмондов. В это самое время найдены были письма полковника, о которых говорилось выше, и содержание их стало известно Королевскому совету, вследствие чего положение Фрэнсиса Эсмонда значительно упрочилось: всякие сомнения в его верности новому правительству исчезли, и таким образом он более чем когда-либо мог быть полезен своей родственнице.

Тогда-то произошло событие, благодаря которому эта леди получила свободу. Каслвудский замок приобрел нового владельца, а безродный сирота Гарри Эсмонд — нового великодушного покровителя и друга. Какова бы ни была тайна, которую хотел поведать мальчику лорд Каслвуд, тому так и не пришлось ее услышать, ибо после памятного вечера, когда милорд вместе с патером Холтом уехал из замка, Гарри его больше никогда не видел.