Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды Страница 17

Когда я думаю об этих записках, мне кажется, будто я так и не пришел к какому-либо концу, будто многого еще не хватает, будто нужно было сказать больше меньшим количеством слов. Мне больно. В самом деле, не будь причиняющий боль предмет таким прекрасным, я бы не сдерживался, а просто повернулся бы к нему спиной. Трудно писать о прекрасном точно и определенно. Мысли порхают вокруг прекрасного, как опьяненные бабочки, не приземляясь и не долетая до цели. Я хотел бы излить душу, но научился понимать, что изливать душу в искусстве письма означает постоянно кружить вокруг самого себя. Я хотел увидеть лес как мощно раскинувшегося, сладко потягивающегося великана, хотел тихонько обежать его кругом, до того места, где он снова обретет милую, простую форму, которую мы в нем знаем и ценим. Но он никак не давался, становился то большим и властным, то маленьким и уютным, постоянно менял очертания, ничего не преобразовывал, ни во что не превращался, и очень меня разочаровал. Я же хотел видеть в нем дикую, могучую преобразующую силу. Теперь Лес снова просто лес, у него свои лесные тропы и лесные ручьи, в нем полно колючих кустов, кусачих и прочих насекомых, сетей, ловушек и зверей, в нем орут дети и смеются господа и дамы, выбравшие его местом своих прогулок. С людьми он мягок и терпелив. Он парень очень спокойный и добрый, он только кажется высокомерным, цвета у него аристократические, но сам-то он далек от заносчивости. Некоторым фантазерам нравится искажать его образ, может, для того только, чтобы потом заново составлять его из деталей. Фантазер — это тот еще тип! Все может показаться ему вдруг совсем иным и куда более диким. Витает в облаках, только чтобы иметь удовольствие приземлиться. Я их не люблю, а если фантазер сидит во мне самом, тогда он нравится мне еще меньше, тогда я готов его возненавидеть. Он все преувеличивает и пробивает дыры там, куда следует входить с нежностью и лаской. Он не знает покоя, а значит, он даже не надеется когда-нибудь достичь покоя и зрелости. Нет, его я не люблю, но лес я люблю всей душой. Любовь всегда неуверенна в своих поступках и зарисовках. Не могу я спокойно, как следует, описать то, что люблю. Возможно, я еще научусь унимать эту схватку ощущений. Покой, о, как он прекрасен; покой и лес — они ведь едины! Я знал это, и, возможно, мне с моим беспокойством, не удалось описать ни покой, ни лес. Что ж, теперь, из укрытия всех моих лучших намерений, я говорю лесу: прощай. Пора расстаться. Меня радует, что лес так велик, могуч и роскошен, что он так широко раскинулся. И людям я желаю того же.

СОЧИНЕНИЯ

От смеха щурятся ресницы

И улыбаюсь ртом.

Что в том?!

Ах, так, вещицы…[1]

Письмо Симона Таннера[2]

Все, что я здесь теперь пишу, пишется ради Вас, моя дорогая. У меня впереди столько времени, такая прорва, такая куча времени… Мне не на что его употребить. Вот я и придумал себе способ времяпрепровождения, искусственную забаву, и несказанно этому рад. Никто не хочет и не может дать мне шанс, никому я не нужен, что ж, я сам найду себе занятие, выберу цель и достигну ее. Думаю, мне по силам какое-то дело, пусть самое странное и бесполезное. Я вдоль и поперек переполнен впечатлениями. Хотя нынешняя моя роль в этом зазеркалье, на Шпигельгассе, достойна жалости, но я кажусь себе свободным и отважным, и душа моя легко и вдохновенно парит в благих упованьях. Лишь иногда, если говорить откровенно, я грущу и теряю надежду, думая о своем будущем как о чем-то мрачном и утраченном. Но это лишь минутная слабость, не более.

Я пишу Вам, сударыня, потому что Вы красивы и добры. Чтобы писать живо и искренне, мне нужно думать о ком-то близком. А Вы мне ближе всех на свете, и разделяет нас всего лишь тонкая нелепая стена комнаты. В этом есть нечто прекрасное, пьянящее, таинственное и уносящее вдаль. Помните тот жаркий день, когда я пришел к Вам? Солнце раскалило переулок, и я подумал, что здесь, в этом Зеркальном переулке, комнаты, должно быть, особенно темные, тесные, мрачные, что в них не заглядывает солнце и что они дешевы. Случайная мысль? Озарение? Чудо? Вы стояли на лестничной площадке и посмотрели на меня так проницательно, что я, признаться, вздрогнул под Вашим взглядом, потому что показался себе жалким просителем, чуть ли не побирушкой. В кармане у меня оставалась лишь какая-то мелочь, и я решил, что Вы видите меня насквозь. Нищие, как известно, всегда ведут себя неуверенно. Вы показали мне комнату, и я, не помню уж почему, возможно, из ложного чувства гордости, сунул Вам в руку последние монеты. Вы удовлетворенно кивнули, и сделка была заключена. С тех пор я не сказал с Вами ни слова, а между тем пролетел уже месяц, и Вы, наверное, считаете меня гордецом. Мне нравится допускать подобны мысли, приятно думать, что Вы не решаетесь заговорить со мной, хотя, сделай Вы это, я был бы счастлив. Впрочем, я и так счастлив. Я вижу, что произвел на Вас хорошее впечатление, мое молчание Вас интригует, ведь нищие обычно болтливы. Вы считаете меня бедным человеком, вы уже сострадаете мне и наверняка боитесь, что я не смогу заплатить Вам в срок. И все-таки Вы не решаетесь даже на малейшее сближение, не говорите ни слова.

Каждый раз при встрече со мной Вы придаете своему лицу выражение внимательной любезности, а я читаю на нем желание заговорить. Пока Вам приходится опасаться, что я Вас обману, вы будете всегда любезны со мной, оказывая мелкие знаки внимания, которые тем и хороши, что их оказывают молча. Вы постелили в моей комнате ковер, повесили зеркало, позволяете мне возвращаться домой ночью, тревожа Ваш покой. Я бужу Вас, чтобы Вы пустили меня в дом, а Вы прощаете мне это, прощаете даже тогда, когда я не прошу прощения. В общем, Вы видите во мне нечто особенное, думаете, наверное, что я хороший человек, которому не повезло в жизни. Вы убеждены, что родители мои были порядочными людьми (или еще являются таковыми). Вы меня цените и не хотели бы обидеть. Так вот: все эти причины Вашей доброжелательности мне ясны. Когда месяц подойдет к концу, я появлюсь перед Вами, свалюсь как снег на голову, может быть, с легким румянцем стыда на щеках, с нарочитой теплотой в голосе, и просто и честно признаюсь, глядя Вам в глаза, что не в состоянии уплатить по счету. Не знаю, как это у меня получится, но, во всяком случае, это сработает. Я знаю, что одержу победу и даже не вызову враждебности. Я так Вас люблю, моя хорошая, что знаю все это наперед. Вы меня понимаете, я понимаю Вас и нахожу, что это чудесно и согревает душу. Пока я у Вас, со мной не случится ничего дурного. Нет, ничего.

А что я говорил? Вы даже не успели меня успокоить и уверить, что мне не стоит думать ни о чем таком, — так быстро я оборвал наш разговор, просто-напросто удрал прочь. Я только просунул в дверь голову и четверть туловища и довольно связно и хладнокровно сделал свое признание. Исчез, не желая слушать, что Вы скажете. Вы сидели с рукоделием на софе, и мое появление Вас удивило, но, с другой стороны, не удивило ни в малейшей степени. Вы мне улыбнулись и вроде бы не выказали никакой озабоченности по поводу моего заявления. Похоже, мое хладнокровное поведение Вам понравилось, может быть, как раз хладнокровие и понравилось. Я и впрямь проявил пунктуальность, намеренно пришел точно в срок и признался: я Ваш должник. Значит, в Ваших глазах я человек порядочный, человек, который держит в голове все тридцать дней календаря и точно знает, когда истекают сроки. Значит, я произвел на Вас хорошее впечатление тем, что точно помнил, с какого дня Вам задолжал. Мне это нравится. Я надеюсь точно так же, в один прекрасный день, явиться перед Вами, свалиться как снег на голову и вернуть долг. Вероятно, Вы приметесь меня страшно, сверх меры благодарить, а я от души рассмеюсь. Люблю смеяться над такими вещами, это лучший выход из неудобных положений. Теперь я зарабатываю немного денег сочинениями, которые посылаю в одну христианскую газету. Кроме того, я составляю поздравительные адреса и свожу балансы, так что могу надеяться вскорости Вас удовлетворить. Знали бы Вы, с каким удовольствием я коплю для Вас деньги! Все-таки очень хорошо, что я не мог Вам заплатить и теперь могу делать что-то ради Вас. Когда я работаю, я вижу перед собой Ваш образ. Вы благожелательны и благосклонны ко мне, я тружусь ради Вас, с мыслью о Вас. Нет, я никогда не стремился к беззаботной жизни. Неизбежные заботы изощряют жизнь, придают каждому дню пусть узкий и маленький, но все же глубокий смысл. Вот и славно.

К родине

В окошко маленькой комнаты, где я сижу и мечтаю, светит солнце. Звонят колокола моей родины. Сегодня воскресенье, воскресное утро, а утром веет ветер, а ветер уносит все мои горести, и они улетают прочь, как спугнутые птицы. Я слишком сильно ощущаю благозвучную близость родины, чтобы сопротивляться накатившей на меня печали. В прежние времена я бы заплакал. Я жил так далеко от родины; столько гор, морей, лесов, рек, полей и пропастей лежало между мной и ею, моей любимой, обожаемой, изумительной родиной. Сегодня утром она меня обнимает, и я забываю обо всем в блаженной роскоши ее объятий. Ни у одной женщины, даже самой прекрасной, нет таких мягких повелительных рук, таких чувственных губ, таких пылких, бесконечно долгих поцелуев. Звучите, колокола! Играй, ветер! Шелести, лес! Сияйте, краски! Вас объемлет мой язык, но в данное мгновение я лишаюсь речи, задыхаясь в сладостном, бесконечно восхитительном, ни с чем не сравнимом поцелуе родины, моей родины.