Любовь Овсянникова - Побег аферистки Страница 17

Она взглянула на Татьяну, словно испугавшись, что ее мысли вырвались наружу и прозвучали вслух. Та, заметив это, улыбнулась.

— Чего ты притихла? Волнуешься? — откликнулась через минуту на проницательный взгляд зеленых глаз подруги. — У меня тебе будет хорошо, и работу мы найдем. Все устроится, вот увидишь. Мне кажется, я теперь такая сильная, что смогу защитить тебя от любого злого Дыдыка.

— Конечно, волнуюсь, — созналась Люля. — Но думаю, что и ты волнуешься не меньше, поэтому не хотела мешать тебе настраиваться на встречу со своими знакомыми. Слушай, — Люля тронула Татьяну за руку, — скажи, ты не пробовала писать стихи?

Татьяна покраснела, опустила голову, как-то съежилась.

— Все-то ты видишь… Разве это стихи? Так — рифмоплетство, что-то наподобие составления кроссвордов, — ответила она тихо. — А почему ты спрашиваешь? Разве по мне скажешь, что я простая, наивная, легковерная? Я не такая, поверь. Я многое в тебе поняла, многое вижу, имею по поводу этих наблюдений собственное мнение, но не хочу тревожить тебя и вмешиваться в твои дела. Ведь сейчас главное, чтобы ты выпуталась из затруднений. А с тем, насколько сама в них виновата, разберешься позже и все исправишь. И если для этого тебе надо о чем-то умолчать или чуточку нафантазировать, то это допустимо. Ведь ты ничего не воруешь и никого не очерняешь, и здесь судить не другим, а тебе самой.

— Спасибо, девочка дорогая, — Люля сникла. — Ты ошибаешься, стихи пишут не слабые и легковерные, а мудрые и вдохновенные люди. Ты именно такая, вернее, такой я тебя воспринимаю. И, как видно из последних твоих слов, не ошибаюсь. Но мне кажется, что такие люди очень уязвимы прозой жизни, ее негативом. Мне страшно за тебя. Вот я и пристаю с вопросами.

— Извини, я не поучаю тебя, — перехватила нить разговора Татьяна, продолжая свою мысль. — Просто хочу, чтобы тебе рядом со мной было легко, понимаешь? Поэтому и сказала те слова. Прости еще раз.

— Нет, не перебивай. Ты права, во всем права. Но, думаю, каждому хоть раз в жизни приходится переживать момент, когда, с одной стороны, хочется выговориться, а с другой, — понимаешь, что нельзя выворачивать нутро перед посторонними или перекладывать на них свой груз. И тогда создается впечатление, что человек о чем-то умалчивает. Но он же в самом деле не договаривает всего! И это правильно. А мне и подавно надо помалкивать и больше размышлять о том, что я делала правильно и что нет. Но вот что интересно — я теперь поняла, что ничего в жизни человека не бывает зряшным. Чтобы добавить миру полезных и добрых дел, надо узнать подлость и зло. Чтобы обогатиться духовно, надо уметь защитить свое нравственное достояние и иметь мужество пронести его к людям. Как это соединить в одном человеке?

Теснота в кабине, невозможность свободно протянуть ноги, багаж на коленях мешали девушкам чувствовать себя комфортнее, а поэтому и говорить громче и откровеннее. Они пододвинулись ближе, склонились друг к дружке и шептались. Но, может, именно такие неудобства и нужны были для произнесения тех важных мыслей, которыми они обменивались, ибо не всегда в комфорте удобно озвучивать высокие истины, философствовать вслух, рассуждать о сокровенном.

— Я сразу почувствовала в тебе острый ум и силу воли, — говорила Татьяна. — Мне понравилась твоя независимость. Ты умеешь быстро схватывать первопричину ситуации, проникать в настроения людей и использовать это себе на пользу. Это было бы ужасно, если бы в тебе не было так много скрытой, возможно, не полностью открытой искренности и порядочности. Но они во всякое время проявляются неосознанно, и ты действуешь как настоящий хозяин жизни, лидер, которому можно довериться.

— Вот ты сказала, что ощутила себя сильной… — Люля уже давно ни с кем не говорила так откровенно и с удовлетворением, и теперь вслушивалась в Татьянин голос, как в музыку, которой хотелось вторить. — Я переживаю подобное же состояние. Тревожусь и вместе с тем ощущаю ответственность за тебя. Будто на меня возложена миссия охранять тебя.

— От чего? — засмеялась Татьяна.

— Не знаю, меня что-то настораживает, я все время хочу держать руки над твоей головой. Ой, — Люля прыснула смехом и прикрыла рот. — Это уже тоже стихи, только в прозе. Не смейся, иногда проще не скажешь. Просто я много видела грязи, а ты нет. Я это ощущаю и, симпатизируя тебе, стараюсь сделать так, чтобы тебе и не пришлось ее хлебнуть.

— Успокойся, я уже взрослый человек, и со мной ничего подобного не случится, — Татьяна обняла свою подругу за плечи, приникла еще ближе, почти положив голову ей на плечо. — Ты заботься о себе. Твоя правда в том, что ты, узнав изнанку жизни, можешь намного больше принести людям пользы, чем все другие послушные цацы. Это так. Но сейчас воспользуйся этим шансом, чтобы заслужить прощение своей вины, если она была и мучает тебя. Вылечи свою душу, успокойся. А хлопоты о других тебя еще достанут.

— Не удивительно, что я беспокоюсь. В моем состоянии смешно было бы не ощущать опасности. Меня удивляет другое — что я беспокоюсь не о себе, а о тебе. Знаешь, вот мы приедем домой, чуток отдохнем, а через день-два найдем хорошую бабку-травницу и махнем к ней за целебными рецептами для тебя. Хорошо?

Татьяна засмеялась и посмотрела в окно, определяя, где они едут. Уже позади осталась Игрень, старая закрытая свалка, — они подъезжали к Илларионово. Заходящее солнце освещало ряд теток, выстроившихся вдоль дороги с бутылками молока и сметаны, узелками творога, лотками яиц. Это было что-то типа местного стихийного рынка.

Вот Татьяна увидела корзину с яблоками, попросила водителя остановиться, чтобы купить их вместо воды — ей так хотелось пить, что мочи не было. Она ловко выскочила из кабины, мигом сторговалась с хозяйкой, пересыпала в целлофановый кулек крупные зеленые плоды и вернулась.

— Угощайтесь, — протянула покупку водителю.

И тот взял пару штук, не отрывая глаз от дороги, так как здесь крутилась ребятня на велосипедах, потер одно из них о свою одежду и надкусил. Яблоко вкусно заскрипело на зубах, и девушки переглянулись — им тоже захотелось не откладывать настолько невиновное удовольствие надолго. В самом деле они ощущали жажду. Пока ехали мимо Илларионово, а потом вдоль полей, уже покрытых зеленью оживающей озими, хрустели яблоками, прихлебывая сок, и молчали.

Солнце заливало кабину. Водитель отвернул козырек над лобовым стеклом, защищая глаза от прямых лучей. А девушки просто прищурились и смотрели в боковое окно.

— Уже скоро? — спросила Люля.

— Сейчас повернем на симферопольскую трассу и проедем еще столько же. Но здесь оно будет быстрее.

Татьяна видела, что ее подругу действительно что-то беспокоит. Какая здоровая природа у девушки! — восхищалась она, посматривая на Люлю. Как кошечка, попавшая в незнакомое место, — все время караулит, все время на стреме. Но держится, притворяется, что ей море по колени. Такой перелом в жизни — все начинать сначала, с нуля, Боже милостивый! Это же хорошо, что мы с ней встретились, нашли много общего, сразу объяснились. А иначе что бы она сейчас делала, где бы была? Страшно подумать.

— Люль, — Татьяна толкнула девушку в бок. — О чем ты призадумалась?

— Представляю, как тебя встретят подруги, что скажут, — сымпровизировала Люля. — Думаю, до твоего Григория уже дошли слухи, что ты ради него поехала в столицу за красотой. Интересно, как он это воспринял? Что скажет тебе при встрече?

— Можешь не очень напрягаться, я тебе и так скажу, кто и что скажет, — искренне рассмеялась Татьяна, польщенная тем, что кто-то пусть хоть и таким образом о ней заботится.

— Неужели? Ты так хорошо знаешь своих подруг?

— Так это же малое село! Здесь мы каждый день друг у друга на виду, знаем все обо всех. Смотри, — Татьяна начала загибать пальцы: — Если кто-то и скажет Григорию обо мне, так это только Дарка Гнедая. Во-первых, она недалеко от него живет, а во-вторых, такая воинственная, что начнет его стыдить, что он настоящего чувства не распознал, прозевал, не ответил на любовь.

— Но это же абсолютно бесперспективный ход! — живо заметила Люля. — На мужчин такие вещи не действуют.

— Ну, а еще она может пригрозить, что побьет его, если он не оценит моей жертвы. Она такая. Так, кто у нас еще есть? Ага, Ирина Змеевская. Эта Григория трогать не станет, зато будет регулярно прогонять от него всех претенденток. Это она его первую жену из села вытурила. Ирина непременно расскажет мне, кто к нему приходил, с кем он общался, что делал. Дальше, Клава Солькина. Ой, она когда-то сваталась к Григорию, представляешь? Он ей отказал… А теперь она не знает, как ему насолить. Так вот она, наверное, скажет что-то наподобие: «Ты теперь настоящая красавица, и махни на него рукой, пусть оближется. В селе есть и другие парни».

— Во, это по-нашему! — Люля залилась смехом. — А на работе, учителя?