Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров Страница 17

     – Да,  считаю. Во всяком  случае, у Гарольда они получаются виртуозно. Когда он учился в колледже Магдалины,  он невесть что вытворял, пока на него не снизошло духовное прозрение. А так он просто удержу не знал.

     В колледже Магдалины? Интересно. Я и сам в нем учился.

     – Стало быть, выпускник Магдалины? А  в каком году он ее кончил? Может быть, я его знаю.

     – Еще бы не знать! Он часто вас вспоминает. А когда я ему сказала, что вы едете к нам, страшно обрадовался.  Это Гарольд Пинкер.

     Я чуть дар речи не потерял.

     – Гарольд Пинкер! Растяпа Пинкер, старый дружище! С ума сойти! Один из моих лучших друзей.  Я  часто думал, куда он  подевался?  А он, оказывается, втихаря заделался священником. Лишний раз подтверждает  истину, что половина людей не  знает, как живут остальные три  четверти. Это  надо же –  Растяпа Пинкер! И он сейчас спасает души, вы меня не разыгрываете?

     – Спасает, да  еще  как. Начальство о нем  самого  высокого мнения. Не сегодня-завтра он  получит приход,  и тогда уж за ним  никто не угонится. Он непременно станет епископом, вот увидите.

     Радость от того, что нашелся потерянный  друг,  начала  гаснуть.  Мысли обратились к делам практическим. Под ложечкой тоскливо засосало.

     Сейчас объясню почему.  Стиффи  может сколько угодно восхищаться, какой виртуоз наш  Гарольд по части  разных каверз  и проделок, но  она-то его  не знает, а я  знаю.  Я  был  рядом  с  Гарольдом  Пинкером  в  те  годы, когда формируется  характер  человека,  и  мне  отлично  известно,  что  он  собой представляет –  эдакий здоровенный увалень, напоминает щенка ньюфаундленда: энтузиазм  бьет  через край,  за  все  берется  с  величайшим  рвением, душу вкладывает без остатка, и никогда ничего путного из его стараний не выходит, потому  что,  если  есть хоть малейший шанс погубить дело и сесть в лужу, он его ни за что не упустит. А если ему  поручить  такое  тонкое  и  деликатное задание,  как  кража каски у полицейского  Оутса...  Кровь застыла у меня  в жилах. Крах, всему конец, неминуемая катастрофа!

     Мне вспомнился Пинкер  в студенческие времена. Сложен почти как Родерик Спод, играл в  команде  регби не только Кембриджского  университета,  но и в сборной Англии, и что касается искусства швырнуть противника  в грязную лужу и сплясать  у  него  на  плечах в подбитых железом бутсах, – тут он не знал себе равных.  Напади на меня разъяренный бык, я разу же вспомнил бы о нем – лучшего  спасителя  просто не найти. Окажись  я  по воле злой случайности  в одной из  подземных камер службы безопасности, я стал  бы молиться, чтобы ко мне на помощь спустился по трубе его преподобие Гарольд Пинкер, только он, и никто другой.

     Однако  чтобы  умыкнуть  у  полицейского каску, одних  только  стальных мускулов мало. Здесь требуется ловкость рук.

     – Епископом станет, говорите? –  хмыкнул  я. – Если он попадется  на краже касок у собственной паствы, не видать ему епископского сана  как своих ушей.

     – Он не попадется.

     – Попадется, еще  как  попадется. В  alma  mater он всегда  попадался. Действовать продуманно и осторожно он не способен. Так что, Стиффи, выкиньте вашу затею из головы и забудьте о ней навсегда.

     – Ни за что!

     – Стиффи!

     – И  не спорьте: я не отступлюсь.

     Отступился  я. Зачем попусту тратить время, отговаривая ее от ребяческой  глупости.  Судя по всему, она такая  же упрямая, как Роберта Уикем – та однажды вынудила меня войти  с  ней ночью в спальню к одному джентльмену, который гостил вместе с нами в загородном доме у друзей, и проткнуть его грелку шилом, насаженным на конец трости.

     – Делайте  что  хотите,  –  махнул рукой  я.  – Только,  пожалуйста, втолкуйте ему,  что, когда хочешь сорвать  с полицейского каску,  ее сначала нужно столкнуть со лба на физиономию, а потом дернуть вниз, это очень важно, иначе ремень  зацепится за подбородок. Я в  свое время  упустил из виду  эту тонкость  и  потому  так  опозорился  на  Лестер-сквер.  Ремешок  зацепился, полицейский извернулся и хвать меня в  охапку, не успел я и глазом моргнуть, как сижу на  скамье  подсудимых и говорю вашему  дядюшке:  "Да, ваша честь", "Нет, ваша честь".

     И я погрузился в задумчивость, представляя картины печального будущего, которое ждет моего  друга  и  однокашника. Я не малодушен,  нет,  но  сейчас подумал, что  зря, пожалуй, так резко отвергал попытки  Дживса увезти меня в кругосветное плавание. Как  ни ругают подобные путешествия – и теснотища-то на  теплоходе,  и  рискуешь  оказаться  в  обществе  непрошибаемых  зануд, и тоска-то смертная:  изволь тащиться глядеть на Тадж-Махал, –  но там вы, по крайней мере, избавлены от душевных  терзаний,  вам  не приходится смотреть, как доверчивые священники попадают в руки правосудия, воруя головные уборы у своих прихожан, и  тем  самым губят свою карьеру  и  лишаются надежды занять место  среди  высших  иерархов  церкви,  которое  должно принадлежать им  по достоинству.

     Я вздохнул и обратился к Стиффи:

     –  Стало  быть, вы с Пинкером  помолвлены.  Почему вы мне не  сказали, когда обедали у меня?

     – Тогда  мы еще не были помолвлены.  Ах, Берти,  я так счастлива,  так счастлива!  Вернее,  буду счастлива,  если  нам  удастся  уговорить  дядюшку Уоткина благословить нас.

     – Ах да, вы вроде говорили, что его надо  умаслить.  Что  вы  имели  в виду?

     – Именно  это  и  я хочу  обсудить  с  вами.  Помните,  я  написала  в телеграмме, что рассчитываю на вашу помощь?

     Я отшатнулся. В душе зашевелилось  очень  неприятное  подозрение.  Я-то ведь об ее телеграмме и думать забыл.

     – Знаете,  это  совершенный пустяк.

    Так  я  и поверил. Если эта  особа считает, что священнику  пристало красть у  полицейских каски, то  какое  же непотребство она  измыслила для меня? Нет,  надо пресечь ее  поползновения в самом зародыше.

     – Пустяк,  говорите?  Однако  на  мое  участие  в  этом  "пустяке"  не рассчитывайте, мой отказ окончателен и обжалованию не подлежит.

     – Струсили!

     – Считайте, что струсил, мне плевать.

     – Но вы даже не знаете, в чем суть.

     – И знать не желаю.

     – А я вам все равно расскажу.

     – А я слушать не буду.

     – Будете, или, может быть, мне стоит спустить с поводка Бартоломью? Он уже давно как-то странно на вас  косится. Наверно, вы ему не понравились. Он у меня такой: уж если кого невзлюбил...

     Вустеры храбры,  но не до безрассудства же.  Я поплелся  за ней к  тому месту каменной ограды, где она примыкает  к веранде, и мы сели. Помню, вечер был на редкость ясен и тих, вокруг мир и покой. А мне до того муторно, что и не описать.

     – Я вас долго не задержу, – сообщила мне Стиффи. – Все легче легкого и проще простого. Но сначала объясню, почему мы держим свою помолвку в такой тайне. Во всем виноват Гасси.

     – Гасси? Что он такого натворил?

     – Ему и  вытворять  ничего не надо, просто  Гасси  есть Гасси. Молчит, будто воды в рот набрал, пялится  без всякого смысла через свои очки, держит в спальне тритонов. Можно понять дядю Уоткина. Дочь говорит ему, что выходит замуж. "Ах вот как, замуж? Ну что ж, посмотрим, с  чем  твоего жениха едят", – отвечает дядюшка. И жених является. Папенька чуть Богу душу не отдал, еле откачали.

     – Да уж, воображаю.

     – Ну посудите  сами:  дядюшка  никак не  оправится  от удара,  который нанесла ему Мадлен, а тут являюсь я и наношу второй: объявляю, что собралась замуж за священника, – разве такое выдержишь?

     Теперь понятно. Помнится, Фредди Трипвуд как-то  рассказывал мне, какой переполох  поднялся в  Бландинге,  когда его кузина  решила  выйти замуж  за священника. Все уладилось, лишь когда стало известно, что жених – наследник богатого  ливерпульского  судовладельца,  кажется,   миллионера.   Но вообще родители не любят выдавать  дочерей за священников, и, судя по всему,  ту же неприязнь  к  священникам   испытывают   дядюшки,  когда  дело  касается  их племянниц.

     – Надо смотреть правде в глаза: священники в роли претендентов на руку и сердце почти всегда не ко  двору. Поэтому раскрывать тайну сейчас и думать нечего, надо  сначала  хорошенько разрекламировать Гарольда дядюшке Уоткину. Если мы правильно рассчитаем все ходы  в игре, старик даст ему приход, это в его власти. Отсюда мы уже сможем начать плясать.

     Мне не понравилось  это  местоимение "мы" в ее  устах,  однако я понял, куда она  клонит, и,  хоть жаль было разрушать ее  надежды, пришлось дать ей отпор.

     – Вы хотите, чтобы я  замолвил  словечко за Гарольда? Отвел дядюшку  в сторону  и  расписал яркими красками, какой он необыкновенный,  талантливый, замечательный? Я бы с  радостью, дорогая Стиффи, но увы – старик  и слушать меня не станет.