Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века) Страница 18

Когда Виллац собрался уходить, Юлий вышел за ним: у них осталось еще столько, о чем необходимо было переговорить, но Виллац приуныл и примолк.

– Ты непременно должен писать мне, – сказал Юлий.

– Конечно. Но ведь ты не умеешь читать?

– Да ты пиши печатными буквами. Виллац обещал писать печатными буквами.

– Да, непременно делай так.

– Что это за разорванный мяч лежит там? – спросил Виллац.

– Мяч? Да тот самый, который мы потеряли. Я пошел на то место, и он попался мне; только он прогнил. Посмотри, какой стал гнилой.

ГЛАВА X

Настала осень.

Хольменгро налегал на своих рабочих, и дом его уже подвели под крышу. Оставались только столяры да маляры, работавшие в обширном здании. Также и пристань с молом до самого моря была возведена и принялись за расчистку большой площади для постройки складов. Взрывы продолжались – это стоило жизни многим глыбам гранита.

Оказалось, однако, что многочисленные рабочие стали испытывать затруднение в добывании ежедневного продовольствия, и однажды, по возвращении поручика из Англии, Хольменгро пришел к нему и вежливо и дружески спросил, не будет ли он против, если на берегу откроется лавочка. Это было для него очень важно, так как его полсотне людей приходится ежедневно ездить далеко за мукой, табаком и платьем. Они теряют время, и многие к тому же возвращаются из поездки пьяными.

Поручику было бы приятнее, если бы весь этот пришлый народ совершенно убрался из Сегельфосса, но у Хольменгро была особенная манера высказывать свои просьбы, так что поручик поставил себе за правило всегда соглашаться с его желаниями.

– Ну, а когда ваши каменные и прочие работы окончатся, и рабочие уедут, чем станет жить ваш лавочник?

– Конечно, спрос уменьшится; я уже подумал об этом, – ответил Хольменгро.– Но у меня еще надолго хватит работы для такого же количества людей…

– Что же вы намереваетесь строить?

– Да мельницу, о которой я уже упоминал.

– А!

– Надо будет провести дорогу к пристани.

– Это, во-первых, а во-вторых?..

– А во-вторых, мне надо будет много рабочих для моего хозяйства. Рабочие могут жить с семьями, в конце концов, может быть, окажется, больше народа, чем мы бы желали.

– Здесь вырастает целый город, – сказал поручик.

– Я, правда, внес много шума в ваше поместье, но города я вам не навяжу. Неужели вам прежде не приходило в голову, господин поручик, что это место создано для большой торговли и деятельности? Тут хороший берег, глубокое море, леса, река, поля и луга, большие пастбища…

– Все это было известно моему деду, он был чрезвычайно деятельный человек.

Где же вы намереваетесь поставить лавочку?

– Близ моря, на принадлежащем мне клочке берега.

Поручик поднял глаза.

– Раз вы хотите строиться на своей собственной земле, почему вы спрашиваете меня?

Хольменгро вежливо склонил голову, говоря:

– Я понимаю, что мне ничего не мешает начать постройку немедленно. Если бы я знал, что вы, вообще, против подобного проекта, то возражения ваши были бы, вероятно, настолько основательны, что я немедленно отказался бы от своего плана.

– Я не имею никаких возражений.

– Благодарю вас.

– Да… мне пришло в голову: вы ведь намеревались построить большой склад, и, может быть, вам этот участок понадобится. Лавку можно поставить рядом, на моей земле. Все равно там один камень.

– Приношу вам глубочайшую благодарность за разрешение вопроса, господин поручик. Я буду платить ежегодную аренду за эту землю. Кроме того, я не сомневаюсь, что вы проявляете большую дальновидность, позволяя строиться на границе ваших владений…

– Как вы здесь устроились? Ваше здоровье поправляется?

– Тысячу раз благодарствуйте, это лето было для меня настоящим благословением.

– Очень рад, – ответил поручик.

Хольменгро все быстро устраивал; он за все принимался с деньгами, благоразумно строил из камня и дерева. Он уже не надевал летом шубы и не делал себе большого живота, чтобы внушать почтение; даже золотая цепь казалась ему лишней, когда он приходил в усадьбу Хольмсена, так что он часто наглухо застегивал сюртук. Теперь внушали почтение его полный денег несгораемый шкаф, из которого вечером в субботу он расплачивался с рабочими.

Многие из его рабочих оценили также его ум и стали уважать его.

Время шло; на берегу, рядом с пристанью, появилась лавка и в ней поселился купец с товарами. Он был побережный поселянин, звали его Пер, а когда ему удавалось залучить кого-нибудь грамотного, то он подписывался П. Иенсен; сам же он не умел писать. Он был невежественный, необразованный человек, но что касается наживы, собирания шиллингов и откладывания их, проявлял большую изобретательность. Он удовлетворял потребности поселка, торговал осторожно и привозил лишь те товары, каких требовали рабочие; он прыгал только на такую высоту, с какой не трудно было бы опять стать на ноги.

По наружности лавочник был толстый, краснощекий мужчина с самым обыкновенным крестьянским лицом и хитрым взглядом. Он одевался в платье из домотканного сукна и имел вид самый простой, но он всех держал от себя на почтительном расстоянии, даже жену и детей. Для него в жизни существовал только один интерес – собирать шиллинги и нажива. Это составляло задачу его жизни и его религию, он ни на минуту не забывал этого и, даже отмеряя чтонибудь локтем, или отвешивая на весах, проделывал какие-то таинственные движения руками. Жители неохотно посылали к нему в лавку детей, а когда приходилось, то внушали им, чтобы глядели в оба.

Хольменгро привез этого человека с собой из Уттерлея, потому что приходился дальним родственником его жене. Хольменгро только указал ему место, а к лавке и торговле не имел никакого отношения: торговлей он не занимался.

– Я слышал, что люди не доверяют тебе, Пер.

– Не доверяют? – спросил Пер.

– Да. Говорят, что ты обсчитываешь и обмериваешь их.

– Вот локоть! – сказал Пер.

Хольменгро осмотрел локоть, положил перед собой и сказал:

– Народ жалуется десятникам. У Бертеля из Сагевика есть мальчишка, – зовут Готфридом.

– Он здесь околачивается каждый день.

– Бертель послал его недавно за кофе; он взял кофе в носовой платок и пошел домой. Так это было?

– Да, купил полфунта кофе.

– Но Бертель должен был перевесить кофе и снова пришел в лавку.

– Говорил я им, зачем покупают не фунт кофе, а полфунта? – ответил Пер.

– Все равно, полфунта должны весить полфунта, а не меньше.

– Да сколько же может быть кофе в полфунте, посудите сами? Если завернуть его в платок, так и не видно.

– Бертель получил кофе неполным весом, ты обвесил его.

– А, может быть, платок был дырявый? Я не знаю.

– Ты должен был перевесить, когда пришел Бертель.

– Я ему отвесил с походом. Это уж по своей доброте.

Хольменгро сказал:

– Смотри, Пер, не давай людям повода жаловаться на тебя.

И впоследствии Хольменгро приходилось отчитывать лавочника, но пользы от того было мало, лавочник Пер не желал оставлять своих привычек, и народ продолжал не доверять ему. Другой лавки не было, и если стоять настороже и глядеть в оба, с ним можно еще было иметь дело. Глупый плут Пер! Он, должно быть, воображал, что будет жить без конца на свете, и потому был так жаден и ненасытен!

– Какой-то П. Иенсен – кажется, лавочник из лавочки у моря – обратился ко мне с просьбой, – сказал однажды поручик Хольменгро.

Как он был далек от какого-то П. Иенсена, как умел превратить какого-то П. Иенсена в ничто! Но это не лишнее, особенно, когда тут сидела фру Адельгейд и слушала.

– Он из лавки, – ответил Хольменгро с крайним изумлением.– Что ему надо?

– Он написал. Он просит устроить танцевальный зал, или танцевальный сарай, уж не помню.

– Каков лавочник Пер! – воскликнул Хольменгро, поднимая голову.

– Это могло бы дать ему маленький доход, – пишет он, так как здесь столько рабочих.

– Хм! Вы, конечно, не…

– Я еще не ответил ему, – сказал поручик с такой равнодушной улыбкой, будто П. Иенсен был для него не больше мухи.

– Конечно. С вашего разрешения, я переговорю с лавочником Пером. Я сделал ошибку, поселив его здесь. Дело в том, что он в родстве со мной, в далеком родстве: сын троюродной сестры или что-то в этом роде. Иначе я и не вспомнил бы о нем. Надо позаботиться отправить его обратно.

Поручик слушал равнодушно, а, может быть, и вовсе не слушал; он уже кончил есть и сидел за ужином, погрузившись в мысли и поблескивая глазами. Фру Адельгейд спросила из вежливости:

– У него есть семья?

– Даже большая: сыновья и дочери.

– И, должно быть, живется не особенно хорошо?

– Нет, хорошо; у него есть средства.

После ужина поручик пошел к себе. Нет повесы, маленького Виллаца; не слыхать ни его ребячьих вопросов, ни пения; рояль молчит в зале.

Виллацу хорошо живется в Англии, он учится многому полезному и хорошему. Он писал, что умеет уже плавать и боксировать, он также играет на рояле и усердно посещает школу.