Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 18

сказать, выступил против таких спокойных и беспристрастных взглядов и снова с некоторой теплотой выразил сожаление о случившемся с Неудачником, его компаньон не без серьёзности остановил его, сказав, что он никогда не сделал бы так, разве что в наиболее исключительном случае, при признании существования незаслуженного страдания, более долгого, чем предполагалось, вызванного безраздельными стараниями грешника, и такой допуск был по меньшей мере неблагоразумен, отчего для некоторых это могло бы оказать неблагоприятное воздействие на их самые важные убеждения. Не то чтобы эти убеждения вполне закономерно находились под таким влиянием. Ведь обычные явления жизни в природе вещей никогда не могли твёрдо проходить одним путём и пересказывать одну и ту же историю про флаги при пассате; следовательно, если бы признание Провидения, скажем, в любом случае зависело от таких перемен, как каждодневные события, то степень этого признания в рассудительных головах подверглась бы колебаниям – сродни колебаниям фондовой биржи во время долгой и сомнительной войны. Тут он поглядел в сторону своей трансфертной книги и после краткой паузы продолжал. Это было сутью правильного признания божественной природы, как правильного убеждения человека, как того, что основывалось совсем не на опыте, а на интуиции и что возвышалось над погодными зонами.

Когда затем торговец всем своим сердцем согласился с этим (ведь, будучи как разумным, так и религиозным человеком, он не мог этого не сделать), его компаньон выразил удовлетворение, что в период некоего недоверия к таким вещам он всё же смог встретиться с тем, кто разделил бы с ним – почти полностью – столь здоровую и возвышенную веру.

Однако он был далёк от ограниченности, отрицающей, что философию недопустимо сдерживать. Только он считал её, по крайней мере, желательной, когда такой случай, как с предполагаемым Неудачником, стал предметом философского обсуждения, что должно рассматриваться как неподача руки со светом истины неким несчастным людям. Поскольку недопустимо, чтобы всё, что было столь таинственным в этом случае, могло бы теми же самыми людьми быть использовано ради молчаливого отказа от ответа на задаваемый вопрос. И что из-за очевидного давления, временно допускаемого иногда, плохого на хорошее (как косвенные предположения относительно Гонерильи и Неудачника), она оказалась неразумной потому, что возложила слишком много полемического напряжения на доктрину будущего возмездия, как на защиту существующей безнаказанности. Хотя, действительно, порассуждать, то эта доктрина была верна и довольно утешительна, и всё же извращённое полемическое упоминание о ней могло бы вызвать мелкое, хотя и вредное, тщеславие потому, что такая доктрина была эквивалентна той, которая утверждала, что хотя провидения нет сейчас, но оно было раньше. Короче говоря, со всеми недостатками она была лучшей и для них, и для всех, в ком и был свет истины и кто должен был идти за ней, признавая Малахов курган символом веры, не соблазняясь в дальнейшем случайной опасной перестрелкой на открытом пространстве. Поэтому он считал неблагоразумным для хорошего человека, даже в области своего собственного сознания или в общении с близкими себе по духу людьми, баловаться слишком большой широтой философии или, воистину, содействовать этому, из-за чего могла бы зародиться нескромная привычка размышлять и чувствовать, которая могла бы неожиданно подвести его в неподходящий момент. Действительно, тайно или публично, но не было ничего такого, из-за чего хороший человек более всего обязан был беречь самого себя, в частности, от некоторых тем, а также уводить своё простодушное сердце от эмоциональной несдержанности, от которой открытые сердца в определённые моменты, каковы бы они ни были, предостерегают знающие люди.

Но он решил, что сможет сохранить самообладание. Торговец в своём добродушии мыслил иначе и сказал, что он был бы рад освежать себя такими фруктами весь день. Он сидел под кафедрой зрелого проповедника, где было лучше, чем под зрелым персиковым деревом.

Другой был рад найти то, чего у него не было, поскольку боялся предстать прозаичным; но, не желая быть рассмотренным в свете формул проповедника, он предпочёл всё же быть принятым за равного и приветливого компаньона, в продолжение чего, добавляя ещё больше общительности в своё поведение, он снова обратился к истории Неудачника. Если избрать самый плохой вариант в этом случае и признать, что его Гонерилья действительно была Гонерильей, то как удачно, наконец, быть избавленным от этой Гонерильи и по своему желанию, и по закону? Если бы он познакомился с Неудачником, то вместо выражения сочувствия поздравил бы его. Он был очень счастлив, этот Неудачник. Счастливый сукин сын, посмел бы он сказать, в конце концов.

На что торговец ответил, что он искренне надеялся, что, возможно, так оно и есть, и, во всяком случае, он старался изо всех сил успокоить себя убеждением, что если Неудачник не был счастлив в этом мире, то он будет в столь же малой степени счастлив в ином.

Его компаньон не задавал вопроса о счастье Неудачника в обоих мирах и вскоре, заказав небольшую бутылку шампанского, пригласил торговца принять участие в её распитии, шутя заявив, что, безотносительно к иным понятиям, кроме понятия удачи, он мог бы стать партнёром Неудачника, a маленькая бутылка шампанского без труда пузырилась бы и дальше.

Они медленно осушали бокал за бокалом в тишине и задумчивости. Наконец выразительное лицо торговца покраснело, его глаза стали источать влагу, его губы задрожали с невообразимой женской чувствительностью. Не создав ни облачка в его голове, вино, казалось, выстрелило ему в сердце и начало вещать там.

– Ах, – вскричал он, отодвигая от себя свой стакан. – Ах, вино хорошо, и воистину хорошо; но могут ли вино или вера просочиться вниз через все каменные страты тяжёлых размышлений и опуститься тёплыми и красными в холодную пещеру правды? Правда… не… успокоится. С милосердием, соблазняемым сладкой надеждой, это проявление великого замысла описано слишком фантастично; но напрасно; простые мечты и идеалы, они взрываются в вашей руке, не оставляя в ней ничего, кроме пламени позади!

– Да почему же, почему! – с удивлением, взрываясь. – Благословите меня, если in vino veritas4 окажется правдивой фразой. Тогда, при всей прекрасной вере, которую вы показали мне, тяжкое неверие, глубокое неверие лежит в её основе, и десять тысяч огней, как Ирландское восстание, вспыхивает в вас сейчас. Это вино, хорошее вино должно зажечь его! За мою душу, – наполовину всерьёз, наполовину шутя, сжимая бутылку. – Вам не стоит пить больше половины бутылки. Вино предназначено для сердечной радости, а не для горечи, и для того, чтобы укрепить веру, а не ослабить её. Отрезвлённый, пристыженный, почти запутанный этой шуткой, в данных обстоятельствах по большей части содержащей упрёк, торговец взглянул на него и затем с изменившимся выражением лица чеканным голосом признался, что он был почти удивлён, поняв, что, как и его компаньон, он избегал такого откровения. Другой не понял его, оставаясь в недоумении от такой непрошеной трескучей рапсодии. Тут едва ли могло сказаться действие шампанского; он почувствовал, что его сознание не затронуто; фактически, в целом, вино подействовало на него как яичный белок, брошенный в кофе, растворяя его и делая светлее.

– Делая светлее? Возможно, светлее, но менее, чем яичный белок в кофе, это как блеск огня в печи на фоне её черноты, и, весьма прояснившись, я раскаиваюсь в призыве к шампанскому. Такой личности, как ваша, не стоит рекомендовать шампанское. Простите, мой уважаемый господин, вы снова чувствуете себя самого вполне самостоятельным? Доверие восстановлено?

– Я надеюсь, что это так; я думаю, что могу сказать, что это так. Но у нас был долгий разговор, и полагаю, что теперь я должен удалиться.

Произнеся эти слова, торговец встал и, сказав своё adieus, вышел из-за стола в настроении, уничтожающем его самого тем, что он соблазнился своим собственным божественным совершенством, случайно приведшим к зарождению безумных дискуссий – как для него самого, так и для другого – из-за странных, необъяснимых капризов своей открытой натуры.

Глава XIV,