Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев Страница 19

– Правда, нам весело ужинать? Вот если бы мы могли всегда есть вдвоем!

– Я тебе это предлагал.

– Не будем об этом говорить.

– Ладно, – сказал полковник. – Я тоже принял одно решение. Я брошу армию и поселюсь тут, в Венеции; буду жить очень скромно, на пенсию.

– Вот было бы хорошо! А как ты выглядишь в штатском?

– Ты же меня видела.

– Конечно, милый. Я просто пошутила. Ты ведь тоже иногда шутишь не очень деликатно.

– Штатское мне идет. Если только у вас тут есть хороший портной.

– У нас нет, но в Риме найдется. А мы не можем поехать в Рим на машине и заказать тебе костюм?

– Давай. Мы остановимся за городом, в Витербо, и будем ездить в город только на примерки и ужинать. А ночью будем возвращаться к себе.

– И встречаться с кинозвездами, говорить о них то, что думаем, а может, и выпивать с ними иногда.

– Да, уж кинозвезд там сколько угодно.

– И мы увидим, как они женятся во второй и третий раз и получают папское благословение?

– Если тебе это интересно.

– Нет, не интересно, – сказала девушка. – Я ведь поэтому и не могу выйти за тебя замуж.

– Понятно, – сказал полковник. – Спасибо.

– Но я буду любить тебя, чего бы мне это ни стоило, а мы с тобой прекрасно знаем, чего это стоит, я буду любить тебя, пока мы живы и даже после.

– Я не уверен, что можно любить после того, как умрешь, – сказал полковник.

Он принялся сосать артишок, отрывая листок за листком и макая их мясистым концом в соус.

– Я тоже в этом не уверена, – сказала девушка. – Но я постараюсь. Разве тебе не приятно, что тебя любят?

– Да, – сказал полковник. – Я чувствую себя так, словно был раньше на голом скалистом пригорке, – кругом камень, ямки не выроешь, нигде ни кустика, ни выступа, и вдруг оказывается, ты укрылся, ты в танке. Тебя теперь защищает броня, и поблизости нет ни одной противотанковой пушки.

– Расскажи это нашему другу писателю, у которого лицо изрыто, как поверхность луны, – пусть запишет сегодня ночью.

– Я бы рассказал это Данте, будь он тут поблизости, – заметил полковник, который вдруг разбушевался, как бушует море, когда налетит шквал. – Я бы ему объяснил, что это такое – вдруг очутиться в танке, когда ты уверен, что тебе крышка.

В этот миг в зал вошел барон Альварито. Он искал их; взглядом охотника он их сразу приметил.

Подойдя к столику, он поцеловал у Ренаты руку и сказал:

– Ciao, Рената.

Альварито был довольно высок, костюм отлично сидел на его складном теле, однако это был самый застенчивый человек, какого полковник знал в своей жизни. Он был застенчив не от невежества, неловкости или какого-нибудь физического недостатка. Он был застенчив по природе, как некоторые звери, ну, хотя бы антилопа бонго – ее никогда не увидишь в джунглях, и на нее охотятся с собаками.

– Здравствуйте, полковник, – сказал он и улыбнулся, как может улыбаться только очень застенчивый человек.

Это не было ни спокойной усмешкой человека, уверенного в себе, ни кривой, язвительной улыбкой пройдохи или подлеца, ни деланной, расчетливой улыбочкой придворного или политикана. Это была удивительная, редкая улыбка, которая поднимается из самых сокровенных глубин, более глубоких, чем колодец или глубочайшая шахта, из самого нутра.

– Я зашел на минутку. Я хотел вам сказать, что виды на охоту прекрасные. Утки летят с севера тучами. И крупных много. Таких, как вы любите, – улыбнулся он снова.

– Садитесь, Альварито. Прошу вас.

– Нет, – сказал Альварито. – Встретимся в гараже в два тридцать, хорошо? Вы на своей машине?

– Да.

– Вот и отлично. Если выедем вовремя, увидим уток еще до темноты.

– Великолепно, – сказал полковник.

– Ciao, Рената. До свидания, полковник. Значит, завтра в два тридцать.

– Мы знаем друг друга с детства, – сказала девушка. – Он старше меня года на три. Но он уже родился стариком.

– Да, знаю. Мы с ним большие приятели.

– Как ты думаешь, твой земляк нашел его в своем путеводителе?

– Кто его знает, – сказал полковник. – Gran Maestro, – спросил он, – вы не видели, мой прославленный соотечественник искал барона в Бедекере?

– По правде говоря, полковник, я не заметил, чтобы он вынимал Бедекер во время еды.

– Поставьте ему пятерку, – сказал полковник. – А знаете, это вино лучше, когда оно не слишком выдержанное. Вальполичелла не grand vine,[44] когда его разливают в бутылки и держат годами, оно дает только осадок. Согласны?

– Согласен.

– Как же нам тогда быть?

– Сами знаете, полковник, в большой гостинице вино должно стоить денег. И в «Рице» вы дешевого вина не получите. Я бы вам посоветовал купить несколько fiasco хорошего вина; вы можете сказать, что оно из имения графини Ренаты и прислано вам в подарок. Потом я перелью его в графины. Таким образом, и вино у нас будет получше, и мы еще на этом порядочно сэкономим. Если хотите, я объясню управляющему. Он человек славный.

– Объясните. Он ведь тоже не из тех, кто выбирает вино по этикеткам.

– Правильно. А пока пейте это. Оно тоже хорошее.

– Да, – сказал полковник. – Но ему далеко до шамбертена.

– А что мы пили когда-то?

– Что попало, – сказал полковник. – Но теперь я ищу совершенства. Или, вернее, не совершенства вообще, и того, какое могу купить за свои деньги.

– Я ищу его тоже, – сказал Gran Maestro. – Но тщетно. Что вы хотите на десерт?

– Сыр, – сказал полковник. – А ты, дочка? Увидев Альварито, девушка притихла и теперь казалась рассеянной. Она о чем-то раздумывала, а голова у нее была светлая.

– Пожалуйста, сыру, – сказала она. В эту минуту она была далека от них.

– А какого вам сыру?

– Принесите что есть, а мы выберем, – сказал полковник.

Когда Gran Maestro ушел, полковник спросил ее:

– Что с тобой, дочка?

– Ничего. Ровно ничего. Как всегда, ничего.

– Тогда не витай в облаках. У нас для такой роскоши нету времени.

– Да. Ты прав. Давай займемся сыром.

– Тебе не нравится, что я сказал?

– Да нет, – сказала она. – Положи правую руку в карман.

– Хорошо, – сказал полковник. – Сейчас. Он положил правую руку в карман и нащупал то, что там лежало, сперва кончиками пальцев, потом всеми пятью пальцами и, наконец, ладонью, искалеченной ладонью.

– Прости, – сказала она. – А теперь давай опять веселиться. И займемся сыром.

– Отлично, – сказал полковник. – Интересно, какой сыр он нам принесет?

– Расскажи о последней войне. А потом мы поедем кататься на холодном ветру в гондоле.

– Да это не так уж интересно, – сказал полковник. – Правда, для нас, военных, такие вещи всегда интересны. Но в этой войне было всего три, самое большее четыре этапа, которые интересовали меня.

– Почему?

– Мы сражались с уже разбитым противником, у которого были прерваны коммуникации. На бумаге мы уничтожили целую уйму дивизий, но все это были призрачные дивизии. Не настоящие. Их уничтожала наша тактическая авиация, прежде чем они успевали сосредоточиться. Трудно было только в Нормандии из-за рельефа, да еще когда мы прорвали фронт и должны были держать брешь, чтобы могли пройти танки Джорджи Паттона.

– А как это делают прорыв для танков? Расскажи, пожалуйста.

– Сперва дерутся, чтобы захватить город на скрещении главных дорог. Назовем этот город хотя бы Сен-Ло. Потом надо оседлать дороги, взяв соседние города и деревни. Противник удерживает главную линию обороны, но не может стянуть дивизии для контрудара, так как штурмовая авиация перехватывает их на дорогах. Тебе не скучно? Мне все это надоело до чертиков.

– А мне нет. Я еще никогда не слышала, чтобы объясняли так понятно.

– Спасибо, – сказал полковник. – Ты уверена, что тебе хочется обучиться этой страшной науке?

– Да, – сказала она. – Ведь я тебя люблю и хочу, чтобы ты разделил ее со мною.

– Никто не может разделить мое ремесло с кем бы то ни было, – сказал полковник. – Я только рассказываю тебе, как это делается. И могу добавить несколько анекдотов, чтобы тебе было интереснее.

– Пожалуйста.

– Взять Париж ничего не стоило, – сказал полковник. – Пустая жестикуляция, войны тут никакой не было. Мы застрелили несколько писарей – сняли заслон, который, как всегда, оставили немцы, чтобы прикрыть свой отход. Наверно, они решили, что им уже больше не понадобится столько писарей, и поставили их под ружье.

– Разве взятие Парижа не было большой победой?

– Люди Леклерка – еще один хлюст третьего или четвертого сорта, чью кончину я отпраздновал бутылкой перьежуэ сорок второго года, – расстреляли немало патронов, чтобы это выглядело шикарнее, благо патронов они получили от нас вдоволь. Но все это была чепуха.

– Ты там участвовал?

– Да, – сказал полковник. – Смело могу сказать, что участвовал.

– И это не произвело на тебя впечатления? В конце концов, это же был Париж, и не каждому приходилось его брать.