Стефан Жеромский - Пепел Страница 19

Около полуночи Рафал присел на постели, он как будто чего-то ждал. Наконец пришло таинственное мгновение, и он, словно по чьему-то приказу, вскочил с постели. Надев поверх простого суконного костюма лосины и короткий барашковый полушубок желтой дубки, он крепко стянул широкий и толстый кожаный пояс, натянул высокие, выше колен, сапоги, тщательно смазанные накануне салом, и нахлобучил на голову меховую шапку. Одевшись, он вылил на себя флакон одеколона, взятый тайком у сестер. Запах одеколона придал ему сил, вдохнул в него смелость, отвагу и удальство. Держа в руке ключ от конюшни, Рафал толкнул окошко своей комнаты. Ставни, нарочно слабо прикрытые, подались в темноту, ветер стал рвать оконные рамы. Искатель приключений прыгнул в снег. Торопливо закрыв обе рамы, чтобы они не стучали ночью и не разбудили спящих, и подперев ставни заранее приготовленным шестом, он был уже уверен в удаче. В лицо ему дохнула вьюга, закружилась, как пьяная ведьма, осыпала его с ног до головы снегом с крыши. Юноша втянул ноздрями щекочущую, как табак, снежную пыль. От радости он летел прямо через сугробы. Он много раз проваливался и барахтался в снегу, прежде чем выбрался из сада. Когда он вышел во двор, его окружили спущенные с цепи мокрые собаки, огромные овчарки и лохматые дворняги. Они прыгали ему на грудь, ластились, лизали руки. Он отогнал всю стаю и, остановившись у ворот конюшни, старался определить погоду. Юноша засмеялся от радости, увидев, что снег порошит все гуще и гуще, и стал грезить о том, как он засыплет, заметет, скроет все следы. Милая, добрая, чудная метель…

Ворота конюшни закрывались железной полосой, которая припирала их наискосок изнутри. Конец ее укреплялся болтом, который проходил насквозь, снаружи на него тем самым ключом, который Рафал недавно украл, навинчивалась гайка. Рафал быстро отвинтил эту гайку, толкнул ворота и вошел в конюшню. Обдаваемый горячим дыханием лошадей, он постоял с минуту, прислушиваясь, не проснулся ли кто-нибудь из конюхов. Но все они спали как убитые, кто под желобами у дверей, кто вповалку за загородкой. Баська зафыркала, когда он подошел к ней, и щекотнула его влажными ноздрями.

– Бася, Бася, – ласково шепнул он ей.

Юноша торопливо набросил ей на голову трензель, положил на спину потник и седло.

Он вывел ее торопливо из конюшни. Лошадь храпела на морозе и била копытом. За порогом он стянул и крепко, с особой тщательностью застегнул подпруги у седла, выровнял путлища и прикрыл ворота. Без помощи другого человека, который поднял бы железную полосу и засунул в отверстие болт, Рафал не мог их запереть и, оставляя их на всю ночь, вплоть до своего возвращения, незапертыми, совершал ужасное преступление. С минуту он раздумывал, взять ли железный ключ с собой, или бросить его в снег у ворот и, вернувшись, найти. С минуту сн раздумывал… И вдруг на него напал ужасный, леденящий, как бы мохнатый и отравный страх… Шепнул ему, что надо взять с собой. Юноша засунул в карман рейтуз этот большой кусок железа, взял в руки поводья и вскочил в седло.

Баська рысцой пробежала через двор. Собаки гнались за нею за ворота, но вскоре отстали. Рафал выехал в поле. Он мчался по тополевой аллее, счастливый до безумия. Сучья старых усохших деревьев гудели во тьме. Это была песня счастья, которая рвалась из переполненной груди, звучала во весь голос. Снег валил отовсюду: вздымался с земли, хлестал сбоку. Нависла такая тьма, что не видно было ни зги, и Рафал не видел даже деревьев, ветви которых задевали его. Могучая песня вьюги на гигантских струнах лип и привислинских тополей стала затихать и умолкать. Рафал понял, что аллея осталась позади. Дорога поднималась тут на небольшой холмик, где в тени нескольких берез лежало уединенное кладбище умерших от холеры, которые давно, давно, много лет назад, были тут похоронены. Люди обходили это место. Рафал распознал свист нагих березовых ветвей, удивительный, несравнимый. Он услышал, как ветер рыдает в кустах над истлевшими крестами, как вьюга хохочет и воет между ветвями шиповника. Это страшное место звало его, и от пронзительного зова волосы вставали дыбом и сердце сжималось, полное леденящей тоски. Это взывали к нему забытые могилы… Юноша ударил Баську ногой в бок и галопом поскакал мимо. Они остались позади, в поле, стихли, умолкли…

Баська несла его по мокрому снегу, среди вьюги, хлеставшей лицо. Они мчались, захлебываясь от восторга. Рафал склонился к ее гриве, обнял руками чудную шею и шептал:

– Неси меня туда…

Спустя некоторое время юноша заметил, что дует попутный ветер: он подгоняет лошадь и дает возможность держаться дороги. Впрочем, Рафал и так отлично знал, что едет по дороге, и, как только Баська сворачивала в поле, заставлял ее вернуться назад. В одном месте, около Годзиславиц, на развилине дороги стояло распятие. Рафал знал, что должен быть уже близко от этого места. Он напряг зрение и, вытянув руку, стал искать на ощупь крест. Бася вздрогнула и отпрянула. Рафал заставил ее вернуться и дотронулся рукой до облепленного снегом креста. Ветер выл там удивительно странно. Казалось, и в самом деле верно народное предание, будто дьявол вьется вокруг креста, как бурьян, обвивается вокруг распятия, как плющ, ползет вверх, пока вихрь не свалит с подножия святой крест.

Теперь Рафал был уже уверен, что не сбился с пути. Он повернул направо и около часу ехал легкой рысью до самых придорожных плетней, между которыми навалило столько снегу, что он лежал, точно хлеб в закромах. Рафал направил Баську в поле и некоторое время ехал шагом. Он уже совсем запыхался. Лошадь тоже сильно вспотела, и он чувствовал, как горит кровь в ее жилах. Вскоре, как он и рассчитывал, Рафал наткнулся на стог сена. Спрыгнув на землю, он надергал целую охапку, крепко ее обвязал и приторочил к седлу. Объехав навес над стогом и укрывшись за ним от ветра, который в затишье лишь изредка покалывал молчком, Рафал поставил Баську боком к стогу, сам съежился, прислонился к стогу спиной и отдался мечтам. Летя за ним целым роем, они только ждали этой минуты. Не успел юноша перевести дыхание, как они предстали перед ним отчетливее и яснее, чем все то, что он осязал, что мог увидеть глазами. Чудные видения! Юноша испытывал безграничную радость при мысли о том, что уже близок к милому пределу. Он пожирал его глазами так, словно кругом вовсе не царил мрак, и видел наяву то, что было лишь плодом его воображения. Он видел освещенные комнаты, мебель, утварь, людей, их движения, слышал их речь… Он видел ее, вернее, созерцал воплощенную красоту, сбывшуюся грезу, свет души своей, цвет жизни, полный дивных красок. Она сияла перед ним в ночном мраке, лучезарная вся, как золотисто-белое облачко, вся как улыбка. Безгранично было счастье видеть ее, как живую, наивысшим в это мгновение было блаженство любви. Он слушал мелодию, которую будила ее поступь, а сам, как дух, уносился ввысь.

Бася, казалось, чувствовала, что с ним происходит. Она тихо стояла, грызя удила, взрывая легким копытом летучий снег. Наконец Рафал очнулся от грез, вскочил на седло и выехал из затишья. Теперь Баська уже сама мчала его по полю вперед. По временам она останавливалась и, вытянув шею, ловила ноздрями воздух. Рафал тогда нежно гладил рукой ее красивую гриву. С уст его срывались слова похвалы. Как он обожал свою Баську! Она стала для него всем: не только поверенной счастья, но и той благодатной стихией, которая мчит его к милому пределу…

Он на границе долины Копшивянки, неподалеку от необъятных Турецких лесов. Когда он остановился там на минуту, его в первый раз охватило неприятное чувство. От дома было уже далеко, но и к цели путешествия тоже не близко. Рафал чмокнул, понукая Баську. Помещичьи усадьбы и деревни он объезжал или пробегал вскачь, сокращая, где возможно, путь и, наконец, стал подъезжать к Дерславицам. По шуму деревьев и лаю собак он догадался, что они совсем уже близко; возвещал это и огонек, мелькавший внизу между деревьями. Рафал ехал по полю медленным шагом к тому самому месту, которое он заранее себе наметил.

Привыкшими к темноте глазами он ясно различил черный силуэт дома. Рафал соскочил на землю и повел лошадь с холма вниз. Бася охотно шла, тихонько пофыркивая и осторожно нюхая ноздрями воздух. Рафал остановился с нею у каменного строения. Это была кузница, стоявшая поодаль от усадьбы, в аллее.

Сейчас, ночью, она была совершенно пуста. У входа в нее был навес на двух облупленных внизу кирпичных столбах, куда в дождь ставили лошадей для ковки. В углу виднелись даже источенные ясли. Рафал подвел к ним Баську, крепко вытер ее жгутом сена, а всю охапку бросил в ясли, к которым наглухо привязал узду.

Бася стала жадно жевать сено…

Рафал собирался уже уйти… Потянулся, размялся… С минуту постоял в раздумье, прислушиваясь. Наконец ушел. Большими шагами он пересек широкую ленту дороги, спускавшейся между шпалерами лип, и пошел вдоль забора, окружавшего обширный сад. Найдя, наконец, удобное место, он проник во двор усадьбы. Перед ним тянулась садовая аллея, которая вела к дому. Низкие фруктовые деревья были покрыты шапками свежевыпавшего снега. Рафалу пришлось наклониться, чтобы не стряхнуть с них эти шапки. Снег вился между ветвями. Кругом было так темно и царил такой хаос, словно миллиарды живых существ кружились в этом месте. Рафал ощупью подвигался вперед. Ему казалось, что он не найдет дома. То он думал, что дом где-то дальше, то вдруг ему чудилось, будто он давно уже его миновал. Вдруг, вытянув руку, он наткнулся на стену. Радостный трепет пробежал по всему его телу. Юноша сделал несколько шагов вдоль стены, подумав в отчаянии, что это уже все, что надо уже возвращаться.