Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл Страница 19

великой идеей собственного достоинства и превосходства над новичками и селянами, которые ничего не знают о судне, и они, кажется, думают, что матрос – великий человек, по крайней мере, намного более важный человек, чем маленький мальчик. И у матросов на «Горце» были столь глубокие понятия в своей морской практике, что я почти решил, что матросы получали дипломы, которые выдают в колледжах, о специальности морского офицера или магистра искусств.

Но хотя я сохранял молчание и мало что говорил, и хорошо понимал, что мой лучший план состоял в том, чтобы мирно ладить с каждым и действительно многое вынести прежде, чем начать борьбу, всё же я не смог избежать ни дурного глаза Джексона, ни спастись от его мучительной вражды. И, поскольку он был моим врагом, ему удалось восстановить многих матросов против меня, или, по крайней мере, они боялись высказаться в мою защиту перед Джексоном, да так, что я в конце концов оказался на судне своеобразным Измаилом без единого друга или компаньона и начал чувствовать растущую во мне ненависть ко всей команде, да так, что я проклинал её, но ненависть не смогла захватить моё сердце целиком и тем самым сделать из меня такого же злодея, каким был Джексон.

Глава XIII

Прекрасный день в море, которое он начинает любить, но передумывает

На второй день после выхода из порта, после мытья палуб и завтрака пришёл черёд нашей вахты, и помощник капитана загрузил нас работой.

Это был очень светлый день. У неба и воды оказались одинаково глубокие цвета, и в воздухе настолько ощущались тепло и солнце, что мы сбросили наши жакеты. Я едва ли мог предполагать, что плыл в том же самом судне, на котором пробыл всю ночь, когда всё было так одиноко и мрачно; и я мог едва предполагать, что океан оставался тем же самым океаном и настолько же красивым и синим, насколько во время ночных часов он казался чёрным и отталкивающим.

Небольшие следы солнечных облаков оставались повсюду на небе, как и небольшие остатки пены по всей поверхности моря, и судно создавало странный, музыкальный шум под своим носом, поскольку оно всё ещё скользило вперёд на своих парусах. В такое время работать не хотелось. О, если б мы снова могли всего лишь сидеть на брашпиле или если б мне позволили выйти на бушприт, улечься там между фалрепов, смотреть на рыб в воде и думать о доме, то я был бы какое-то время почти счастлив.

Я уже полностью оправился от своей морской болезни и чувствовал себя очень хорошо, испытывая лёгкость в своём теле, хотя состояние моего сердца было далеко от идеального, но теперь я мог оглядеть самого себя и произвести наблюдения.

И действительно, хотя мы были в море, было многое, что нужно было созерцать и задать вопрос самому себе, отправившемуся в своё первое путешествие. Что больше всего поразило меня, так это вид самого большого из океанов, ведь мы были вне видимости земли. Повсюду вокруг нас по обеим сторонам судна, с носу и с кормы, ничего не было видно, кроме воды, воды, воды, ни одного проблеска зелёного берега, ни малейшего островка или какого-либо пятнышка мха. Никогда я не понимал до сих пор, каков был океан: какой он великий и величественный, какой он уединённый и безграничный, и красивый, и синий, в течение дня не подававший признаков шквала или урагана, про которые я слышал от своего отца; и я не мог вообразить, как ранее окружавшее нас море, казавшееся таким игривым и спокойным, могло столь яростно мчаться и в терзающем стремлении катить пенные валы и огромные каскады волн, которые я увидел в конце пути.

Когда я смотрел на него, бывшего столь мирным и солнечным, то не мог сдержать воспоминаний о лице моего маленького брата, когда он спал младенцем в колыбели. У него был простой счастливый безмятежный невинный вид, и каждая счастливая маленькая волна казалась прыгающим в подобной же беспечности маленьким агнцем на пастбище и, казалось, заглядывала в ваше лицо, когда оказывалась рядом, как будто хотела быть похлопанной и обласканной. Они казались всем живыми существами с живыми сердцами, способными чувствовать; и я едва не горевал, когда мы проплывали по ним, рассекая их нашими широкими бортами на солнечные чешуйки, и проходили над ними подобно огромному слону среди стада ягнят. Но что из всего этого казалось, возможно, наиболее странным для меня, так это, несомненно, волшебное поднятие и опускание моря, я имею в виду не сами волны, а своего рода широкие вертикальные колебания, состоящие из вздутия и опадания всей поверхности океана. Это было что-то, что я не могу очень хорошо описать, но я очень хорошо знаю, что оно было, и как оно тронуло меня. Когда я смотрел на него, оно вызывало у меня почти головокружение, и все же я не мог не оторвать от него глаз, настолько оно казалось мне мимолётно странным и замечательным.

Я всё время как будто находился в мечте, и когда я оказался запертым на судне, то почти решил, что это некий новый, волшебный мир, и ожидал услышать, как он взывает ко мне из небесной синевы или из глубин синего моря. Но у меня не было в достатке свободного времени для того, чтобы баловаться такими мыслями, ведь матросы уже были собраны, некоторые хлопали парусами, готовясь поднять их наверх, поскольку ветер становился более постоянным и более попутным для нас, и эти оглушающие паруса из лёгкого холста разошлись со временем далеко за борт, где широко нависли над водой, как крылья огромной птицы.

Что касается меня, то я мог мало помочь остальным, не зная названий всех частей или найти надлежащее объяснение. Кроме того, я чувствовал себя очень мечтательным, как говорил прежде, и точно не знал, где я, и что со мной, ведь каждая вещь была настолько необычной и новой.

Пока хлопающие паруса лежали, все матросы высыпали на палубу и прикрепляли их к буму, готовясь поднять, помощник капитана приказал мне выполнить множество простых заданий, смысла ни одного из которых я не мог постигнуть вследствие наличия странных слов, которые он использовал; и затем, разглядывая меня, стоящего весьма озадаченным и запутавшимся, он заревел и обругал меня всеми словами из своего словаря, а матросы рассмеялись и перемигнулись друг с другом, но не смели идти дальше этого из-за страха перед помощником, кто в своём присутствии не позволил бы никакого смеха надо мной, кроме своего собственного.

Однако я, как только смог, попытался проснуться и удержаться от полноты сновидений своими открытыми глазами и быть, в общем, умным, способным парнем, наконец решившимся изучить то или иное так, чтобы не выглядеть одураченным новичком.

Люди, которые никогда не выходили в море в качестве матросов, не могут вообразить, насколько эта работа озадачивает и пугает. Она, должно быть, походит на приход в варварскую страну, где говорят на странном диалекте, одеваются в странную одежду и живут в странных домах. Ведь у матросов для всего есть свои собственные названия, даже для вещей, которые знакомы им на берегу, и если вы называете предмет его береговым названием, то вас осмеют как невежду и «сухопутного жителя». Я хочу рассказать, как в тот первый день помощник капитана приказал мне набрать немного воды. Я спросил его, где я можно получить ведро, тогда же я решил, что совершил некое ужасное преступление, поскольку тот пришёл в большое волнение и сказал, что у них в море никогда не было вёдер, а затем я узнал, что их тут всегда называют корзинами. И как только я сказал о том, что нужно забить небольшую деревянную пробку в ведро, чтобы остановить утечку, он налетел снова и сказал, что в море нет никаких пробок, только затычки. И именно так обстояло