Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю Страница 2

Заговорил он:

— Скажите, о чем речь, и мы поймем, можем ли помочь.

— Благодарю, — проговорил человек. Потом, поразмыслив, продолжил: — Ну, в общем, так. Это, быть может, вас удивит. Пришел я издалека, и вы ничего обо мне не знаете. Когда целую жизнь скитаешься, всех стран уж и не упомнишь. Обыкновенно, если я куда-нибудь захожу, то только чтобы сразу уйти. Но сегодня вечером, поднявшись к вам, — не знаю, что на меня напало, — я сказал себе: «А что, если тебе отдохнуть? Довольно ты побегал, начинаешь уже задыхаться, стареешь. Почему бы тебе здесь не устроиться?»

Он говорил не спеша, произнося слова размеренно, как если б доставал монеты, отсчитывая сумму к оплате, и складывая их в стопки. Затем замолк, потом внезапно продолжил:

— Вам в деревне башмачник не нужен?

Надо сказать, его предложение удивило, это было понятно по затянувшемуся молчанию. Не совсем это в обиходе, чтобы первый встречный заявлял, что остается. Про таких людей никто ничего не знает, ни кто их отец, ни кто мать. Даже имени. Сплевывают, завидев, что они приближаются, — и они проходят мимо. Сплюнули, — и дело с концом. Но было что-то в этом человеке такое, чего не было у всех остальных: «Почему бы и нет? — Подумали они. — Почему бы и нет, в конце концов?» Они переглядывались, ожидая, что скажет Лот. Лот при любом другом раскладе, спору нет, ответил бы: «Иди своей дорогой!» Но он ответил совсем противоположное:

— Быть по сему! Если б вас и просили, вы не могли бы прийти более кстати. Не минуло и трех дней, как старый Порт помер. Вчера схоронили. И все досадовали, не знали, кем его заменить, — он был башмачник, — лавка теперь сдается. Только вот… — Лот замялся. — Надо внести некую сумму, — о, не такую уж и большую, — но тем не менее… около трехсот франков, учитывая инструменты и оставшийся долг.

Человек проговорил:

— Мне подходит… — И замолк. Он вновь начал, но тише, как если б говорил сам с собой. — Разумеется, нужны деньги, я подумал об этом, деньги есть… — Затем, вновь повысив голос, — Когда можно пойти взглянуть?

— Завтра утром, — ответил Лот.

И остальные:

— О, когда вам угодно! Владелец только того и ждет!

Все заговорили одновременно, покончив с застенчивостью и недоверием:

— Очень милая лавочка, — молвил один, — и расположена удачно…

— И клиенты уже имеются, — проговорил другой.

— И как бы ни были мы бедны, — сказал третий, — всегда платим друг другу.

— Спасибо, месье, — человек коснулся шляпы, — особенно вам, черная борода!

— Меня зовут Лот, я здешний кузнец.

Человек стукнул стаканом по столу:

— Эй, хозяин!

Как произошло, что все столь скоро переменилось? Того, как Симон поспешил к столу, было достаточно, чтобы понять, насколько сильно выросла значимость этого человека.

— Четыре бутылки этим месье, и наилучшего!

Вот это дела, четыре бутылки! Никто такого не ожидал. Все были настолько изумлены, что никто, — даже Лот, — не догадался поблагодарить. Да хорошо ли они расслышали? Четыре бутылки! А их было всего восемь, ни за что ни про что! Должно быть, человек этот богат и великодушен! Они не могли опомниться. И только когда хозяин вернулся с вином, они вновь обрели дар речи.

Хозяин поставил бутылки на стол. Они принялись говорить все вместе, одни говорили: «О, спасибо!», другие: «Ничего себе!», потом все замолкли. И снова вмешался Лот со словами, которым все сразу захлопали:

— Мы тут не особо умеем высказываться, однако вы сделаете нам честь, коли выпьете с нами!

Проговорив это, он глянул по сторонам, и все говорили:

— Да, идите сюда, давайте чокнемся!

Тот не заставил себя ждать:

— Это для меня честь! — ответил он, поднялся и сел возле Лота. И так они сошлись за одним столом, где было несколько тесновато, но ведь приятно ощущать сплоченность в моменты, когда чувства переполняют.

Налили вина, разговор стал общим. Вместе их было десять, включая хозяина, вскоре меж ними возникла та теплота, что бывает, когда выпьешь вина, словно на затвердевшую от мороза землю упали солнечные лучи. Человек принялся говорить об этой стороне и как она ему сразу понравилась, и слова его услаждали их самолюбие. Сколько ни тверди дурного, в сердце всегда лелеешь родную землю. И любишь ее так сильно, что почти ненавидишь, и бросаешь ее только по принуждению, чтобы, как это станет возможным, к ней возвратиться.

— Что, вам в самом деле у нас так нравится? Нам тоже здесь хорошо, будем рады, ежели вы останетесь.

И человек их расспрашивал: «Сколько тут жителей?» — «Семьсот или восемьсот». — «Каких промыслов?» — «Никаких, одни крестьяне». — «А кто кюре, кто председатель коммуны?» — И так далее. Они отвечали, им было, что рассказать. Потом пошли шуточки, как всегда, когда люди выпьют.

Так продолжалось до десяти вечера. Тогда человек спросил Симона, нет ли у того комнаты на ночь. Симон ответил, что есть одна, наверху.

Надо только пойти все приготовить. И пока хозяин ходил, Лот наконец отважился задать вопрос, который уже долго вертелся у него на языке:

— Извините за нескромность, но мы хотели б узнать, кому обязаны таким вечером, нам всем было очень приятно, — и это не пустые слова, — нам было очень приятно…

Человек:

— Коли я правильно понял, вы хотите узнать, как меня зовут?

— Если это не покажется вам нескромным…

— Отца моего звали Браншю. Легко запомнить… Браншю — почти как Корню[1]…

И в самом деле легко, в той стороне ничего подобного не встречалось.

Было слышно, как Симон ходит наверху. Он кликнул жену, чтобы помогла застелить кровать.

*

Встреча была назначена на следующее утро. Все решилось без труда.

Дело происходило на улочке, что, начинаясь у церкви, шла полукругом по северной стороне к дороге, разделявшей деревню на две половины. Дом был старый, одноэтажный, похожий на каменный куб.

Лот пошел вместе с Браншю.

Они постучали в соседний дом, где жил старик-владелец.

Тот откашлялся и сказал, поглядев на Браншю снизу вверх:

— А, это вы хотите снять дом? С предыдущим жильцом были одни неприятности!

И он принялся жаловаться на жильца, который пропивал все заработанное. Беда еще заключалась в том, что, когда Порт возвращался с попойки, об этом становилось известно всем, такой он производил шум, тяжело вздыхая и громко сетуя: «Порт, Порт, ты проклят! Ты пропитан ядом, который губит