Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего Страница 20

— Конечно. Чем примитивней человек, тем больше он собой доволен. Посмотрите на предложения. — Марилл ухмыльнулся. — Какая пробивная сила! Какая уверенность! Сомнение и терпимость — это черты интеллигентных людей. Поэтому они и продолжают погибать. Сизифов труд… Одно из самых глубоких изречений человечества.

— Господин Керн, вас кто-то спрашивает, — неожиданно сказал кельнер отеля взволнованным голосом. — Кажется, не из полиции.

— Хорошо, я сейчас приду.

Он не сразу узнал бедно одетого мужчину. Ему казалось, будто в матовом стекле фотоаппарата он видит расплывчатое, неясное изображение, которое постепенно становилось все резче и резче и принимало знакомые черты.

— Отец! — вымолвил он с испугом.

— Да, Людвиг.

Старый Керн вытер пот со лба.

— Жарко, — сказал он с кислой улыбкой.

— Да, очень жарко. Пойдем вон в ту комнату, где пианино. Там прохладнее.

Они сели. Но Керн сразу же поднялся, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.

— Мы давно не виделись, отец, — сказал он, возвращаясь.

Старый Керн кивнул.

— Ты сможешь здесь остаться, Людвиг?

— Думаю, нет. Ты же знаешь. Они очень обходительны. Четырнадцать дней разрешения, потом еще два-три дня — ну, и на этом все кончается.

— А ты не хочешь остаться здесь нелегально?

— Нет, отец. Здесь сейчас слишком много эмигрантов. Я этого не знал. Я, наверно, вернусь в Вену. Там легче скрываться. Ну, а что делаешь ты?

— Я был болен, Людвиг. Грипп. Я только несколько дней тому назад встал.

— Ах, вот оно что! — Керн облегченно вздохнул. — Ты был болен. Ну, а сейчас ты уже совсем поправился?

— Да, ты же видишь…

— Ну, а что ты делаешь, отец?

— Мне удалось спрятаться.

— Тебя хорошо охраняют, — сказал Керн и улыбнулся.

Старик посмотрел на него таким мученическим и смущенным взглядом, что Керну стало стыдно.

— Тебе плохо живется, отец? — спросил он.

— Хорошо, Людвиг. И потом — что значит для нас «хорошо»? Немного покоя — это уже хорошо. Я кое-чем занимаюсь. Веду счета. Это немного. Но это работа. На одном угольном предприятии.

— Это же чудесно! И сколько ты получаешь?

— Почти ничего. Только на мелкие расходы. Но зато у меня есть еда и место для ночлега.

— Ну, это уже кое-что! Завтра я тебя навещу, отец.

— Да… да… или, может, я зайду к тебе.

— Да зачем тебе беспокоиться. Я приду…

— Людвиг… — Старый Керн судорожно сглотнул. — Наверное, будет лучше, если приду я.

Керн удивленно посмотрел на него. И внезапно он все понял. Эта мощная баба в дверях… На какой-то момент сердце его застучало в груди, словно молоток, горло сдавило. Он хотел вскочить, взять отца и убежать вместе с ним; в каком-то вихре он вспомнил о матери, о Дрездене, о тихих воскресных утрах, — потом он увидел перед собой разбитого судьбой человека, который смотрел на него с ужасающим смирением, и подумал: все! Готов! Спазма прошла, и не осталось ничего, кроме беспредельного сострадания.

— Они два раза меня высылали, Людвиг. Они нашли меня в первый же день, как только я перешел границу. Они не поступили со мной круто. Но не могут же они всех нас оставить. Я заболел. Все время шел дождь. Я подхватил воспаление легких, потом оно повторилось. И вот… она ухаживала за мной… иначе я бы погиб, Людвиг. И она неплохо ко мне относится.

— Конечно, отец, — спокойно сказал Керн.

— Кроме того, я немного работаю. Оправдываю себя. Конечно, все это не то, ты знаешь, не то. Но я не могу больше ночевать на скамейках и постоянно испытывать страх, Людвиг.

— Я понимаю, отец.

Старик безучастно уставился перед собой.

— Порой мне кажется, что мать должна была развестись со мной. Тогда бы она могла вернуться в Германию.

— А ты хочешь этого?

— Нет, это не ради меня. Ради нее. Ведь я виноват во всем. Если она не будет моей женой, она сможет вернуться обратно. Ведь виноват же я. И перед тобой тоже. Из-за меня у тебя нет больше родины.

Керну стало страшно. Это был не его веселый жизнерадостный отец из Дрездена, это был жалкий, беспомощный, одряхлевший старик, который приходился ему родственником и который не мог больше справиться с жизнью. Он встал, растерянный, и сделал то, чего еще никогда не делал. Он взял отца за худые, согбенные плечи и поцеловал его.

— Ты понимаешь меня, Людвиг, — пробормотал Зигмунд Керн.

— Да, отец. Ведь все это пустяки, настоящие пустяки. — Он нежно похлопал его рукой по костлявой спине и уставился поверх его плеч на картину, висевшую над роялем и изображавшую таяние снегов в Тироле…

— Ну, тогда я сейчас пойду…

— Хорошо.

— Я только хочу заплатить за лимонад. И кроме того я принес для тебя пачку сигарет. Ты вырос, Людвиг, стал большим и сильным.

«Да, а ты старым и жалким, — подумал Керн. — Попался бы мне здесь хоть один из тех, кто довел нас до этого, чтобы я мог набить его сытую, самодовольную, глупую морду!»

— Ты тоже хорошо выглядишь, отец, — сказал он. — А за лимонад уже заплачено. Я сейчас немного зарабатываю. И знаешь, чем? Нашими собственными товарами. Твоим миндальным кремом и туалетной водой «Фарр». У одного аптекаря здесь есть целая полка, я у него и покупаю.

Глаза Зигмунда Керна немного оживились. Потом он печально улыбнулся.

— И тебе теперь приходится торговать этим? Ты должен меня простить, Людвиг.

— Ну, что ты! — Керн быстро проглотил комок, подступивший к горлу. — Это лучшая школа жизни, отец. Познаешь жизнь снизу. И людей тоже. Поэтому позже никогда не разочаруешься.

— Только не заболей.

— Нет, я хорошо закалился.

Они вышли.

— У тебя столько надежд, Людвиг…

«О боже, он называет это надеждой», — подумал Керн.

— Все придет снова в порядок, — сказал он. — Ведь не останется же так…

— Да, — старик посмотрел вдаль каким-то невидящим взором. — Людвиг, — сказал он затем тихо. — Если мы снова будем вместе… и если с нами будет и мать… — Он сделал движение, показывающее куда-то назад. — Тогда все это будет забыто… мы не будем больше об этом вспоминать, правда?

Он говорил тихо и по-детски доверчиво, это было похоже на щебетание усталой птицы.

— Ты бы мог учиться и без меня, Людвиг, — сказал он немного жалобно и машинально, как человек, который так много об этом думал, что сознание своей вины со временем стало для него чем-то само собой разумеющимся.

— Без тебя меня бы даже не было на свете, отец, — ответил Керн.

— Ну, будь здоров, Людвиг. Ты не хочешь взять сигарет? Я же твой отец, мне хочется что-то сделать для тебя.

— Спасибо, отец. Я возьму их.

— И не забывай меня, — сказал старик, и губы его внезапно задрожали. — Я хотел, чтобы все было хорошо, Людвиг. — Казалось, что ему доставляет удовольствие повторять имя сына, он повторял его снова и снова. — Хотя мне этого и не удалось, Людвиг. Я хотел заботиться о вас, Людвиг.

— Ты и заботился о нас, как только мог.

— Ну, так я пойду. Желаю тебе счастья, детка.

«Детка, — подумал Керн, — кто из нас детка?» Он видел, как отец медленно брел вниз по улице; Керн обещал написать ему и снова встретиться, но в то же время знал, что видел его последний раз. Он провожал его широко открытыми глазами до тех пор, пока того не стало видно. Потом все опустело.

Керн пошел назад. На террасе все еще сидел Марилл и читал газету с отвращением и насмешкой.

«Странно, — подумал Керн, — как много можно пережить за то время, пока другой не успеет дочитать и газету. Круглый сирота. Пятидесятилетний мужчина. — Он улыбнулся, судорожно, с горькой насмешкой. — Круглый сирота! Как будто нельзя быть сиротой, имея в живых и отца и мать».

Три дня спустя Рут Голланд уезжала в Вену. Она получила телеграмму от подруги, у которой могла жить, и хотела попытаться найти там работу и поступить в университет.

Вечером перед отъездом она пошла с Керном в ресторан «Черный поросенок». До этого они каждый день обедали в общественной столовой, но в последний вечер Керн предложил предпринять что-нибудь особенное.

«Черный поросенок» был маленьким прокуренным ресторанчиком — недорогим, но очень хорошим. Его Керну рекомендовал Марилл. Он сообщал ему также точные цены и особенно порекомендовал отведать гордость владельца ресторана — гуляш из телятины. Керн пересчитал деньги и решил, что их хватит и на десерт, на ватрушки. Рут как-то сказала ему, что она их очень любит. Но в ресторане их ожидал неприятный сюрприз. Гуляш кончился, они пришли слишком поздно. Керн озабоченно изучал меню. Большинство других блюд были слишком дороги. Кельнер стоял у их столика, перечислял блюда: копчености с зеленью, свиные котлеты с салатом, фаршированная курочка, свежая гусиная печень…

«Гусиная печень, — подумал Керн, — этот болван считает нас, кажется, миллионерами».