Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона) Страница 22

— Боже мой, не холодно ли вамъ безъ пальто? — спросила она вдругъ и остановилась.

Сказать ли ей, почему у меня нѣтъ пальто? Разсказать ей о своемъ положеніи и оттолкнуть её тѣмъ отъ себя разъ навсегда? Нѣтъ — такъ пріятно итти рядомъ съ ней и поддерживать ее въ этомъ незнаніи, что я разсмѣялся и отвѣтилъ:

— Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ. — И, чтобъ перейти на другую тему, я спросилъ:

— Видѣли вы звѣринецъ въ Тиволи?

— Нѣтъ, — отвѣтила она, — а есть тамъ что-нибудь интересное?

Только бы ей не вздумалось пойти туда! Тамъ такъ свѣтло и много народу! Я ее только скомпрометирую: за мою плохую одежду и тощее, немытое лицо насъ обоихъ выпроводятъ; при этомъ она, пожалуй, замѣтитъ, что на мнѣ нѣтъ жилета.

— О, нѣтъ, — сказалъ я, тамъ нечего смотрѣть. Тогда мнѣ пришло въ голову нѣсколько счастливыхъ мыслей, остатки моего изсохшаго мозга. — Развѣ можетъ быть, интересенъ такой маленькій звѣринецъ? Да и вообще звѣри въ клѣткахъ не представляютъ для меня никакого интереса. Звѣри знаютъ, что люди стоятъ и смотрятъ на нихъ; они чувствуютъ на себѣ сотни любопытныхъ взглядовъ и конфузятся. Нѣтъ, я представляю себѣ звѣрей, которые знаютъ, что на нихъ не глазѣетъ, они лежатъ въ своихъ логовищахъ, вращаютъ своими блестящими зелеными глазами, лижутъ лапы и размышляютъ. Не такъ ли?

Да, она вполнѣ со мной согласна.

Только звѣрь со своей своеобразной дикостью, съ своей пугливостью представляетъ что-нибудь особенное. Безшумные, крадущіеся шаги во мракѣ ночи, грозная непривѣтливость лѣса, крикъ мимо летящей птицы, вѣтеръ, запахъ крови, шумъ листвы; пробуждающійся кровожадный инстинктъ…. поэзія безсознательнаго…

Но я боялся утомить ее. Сознаніе своей бѣдности опять охватило меня и принизило. Если бъ я былъ одѣтъ поприличнѣе, я могъ бы доставить ей удовольствіе, повести ее въ Тиволи! Я не понималъ ее; какое удовольствіе могло ей доставить итти на Карлъ-Іоганнштрассе съ полуголымъ нищимъ! И что она вообще думаетъ? И съ какой стати я иду съ ней, охорашиваюсь и смѣюсь неизвѣстно чему? Затѣмъ я поддался этой нѣжной шелковистой птичкѣ? Развѣ мнѣ самому это не стоитъ страшнаго напряженія? Развѣ я не чувствую холода смерти въ сердцѣ при каждомъ дуновеніи вѣтерка. И развѣ безуміе не зарождалось въ моемъ мозгу оттого, что я такъ долго былъ лишенъ пищи. Она помѣшала мнѣ итти домой и выпить немного молока, ложку молока, которую могъ бы удержать мой организмъ. Почему она не отвернулась отъ меня и не прогнала меня ко всѣмъ чертямъ?

Я пришелъ въ отчаяніе, безнадежность перешла всякія границы, и я сказалъ:

— Собственно говоря, вы не должны были итти со мной, сударыня. Я компрометирую васъ своимъ костюмомъ. Да, это правда, я серьезно говорю.

Она запнулась. Она быстро взглянула на меня и замолчала. Наконецъ, она сказала:

— Боже праведный! — больше она ничего не сказала.

— Что вы хотите этимъ сказать? — спросилъ я.

— Все равно… Но теперь недалеко. — И она ускорила немного шаги,

Мы завернули въ Университетскую улицу, издали виднѣлись фонари площади св. Олафа. Теперь она опять пошла медленнѣе.

— Я не хочу быть нескромнымъ, — сказалъ я, — но не назовете ли вы мнѣ ваше имя, прежде чѣмъ разстаться. И не подымете ли вы вуаль хоть на секунду, чтобъ я могъ васъ видѣть? Я буду вамъ такъ благодаренъ.

Пауза. Я ждалъ.

— Вы ужъ видѣли меня разъ, — сказала она.

— Илаяли! — воскликнулъ я.

— Что? вы меня однажды все утро преслѣдовали, до самаго дома. Вы были тогда навеселѣ?

Я опять услышалъ въ ея голосѣ смѣхъ.

— Да, — сказалъ я, — да, къ сожалѣнію я былъ тогда навеселѣ.

— Какъ это нехорошо съ вашей стороны!

И я согласился, совсѣмъ уничтоженный, что это, дѣйствительно, было очень скверно.

Мы дошли уже до фонтана и смотрѣли на освѣщенныя окна дома № 2.

— Дальше вы не должны итти со мной, — сказала она, благодаря за сегодняшній вечеръ.

Я поклонился, я не смѣлъ что-либо сказать. Я снялъ шляпу и стоялъ передъ ней съ непокрытой головой. Протянетъ ли она мнѣ руку?

— Отчего вы не просите пройтись со мной еще немного? — спросила она тихо, глядя на носокъ своего башмака.

— Боже мой! — воскликнулъ я съ жаромъ. — Боже мой, если бы вы это разрѣшили!

— Да, но только немного.

Мы повернули назадъ.

Я былъ совершенно смущенъ и не зналъ, стоять ли мнѣ или итти; эта женщина измѣнила весь ходъ моихъ мыслей. Я былъ очарованъ, мнѣ было такъ весело, я думалъ, что не переживу этого счастья. Она сама пожелала пройтись со мной еще немного; это не было моей фантазіей, это было ея желаніе. Я смотрю на нее и становлюсь бодрѣй, она ободряетъ меня и съ каждымъ словомъ все больше и больше влечетъ къ себѣ. На минуту я забываю всю свою нищету, свое ничтожество, свое жалкое существованіе; я чувствую, что кровь горячо катится у меня по жиламъ, какъ въ прежнія времена, когда я еще не былъ сломанъ жизнью, и я рѣшилъ немножко подразнить ее.

— Я преслѣдовалъ тогда въ сущности не васъ, а вашу сестру, — сказалъ я.

— Сестру? — спрашиваетъ она въ высшей степени удивленная. Она останавливается, смотритъ на меня и ждетъ отвѣта. Она спрашивала совершенно серьезно.

— Да, — возразилъ Я. — Гм… То-есть я хочу сказать, младшую изъ тѣхъ дамъ, которыя шли передо мной.

— Младшую? Да? ха-ха-ха! — вдругъ она громко и искренно разсмѣялась, какъ ребенокъ. — Нѣтъ, какой же вы хитрый, вы это сказали для того, чтобы я подняла вуаль. Не правда ли? Да, я это сразу замѣтила! Но вы ошиблись… въ наказанье!

Мы шутили и смѣялись, болтали все время, не переставая; я самъ не понималъ, что говорилъ, мнѣ было такъ весело. Она разсказала мнѣ, что видѣла меня съ тѣхъ поръ разъ въ театрѣ. Я былъ тамъ со своими товарищами и велъ себя, какъ сумасшедшій. Вѣроятно, я и тогда былъ навеселѣ.

Почему она это думаетъ?

Потому что я тогда такъ много смѣялся.

Вотъ какъ? Да, тогда я еще смѣялся!

А теперь нѣтъ?

О, нѣтъ, и теперь тоже.

Мы дошли до Карлъ-Іоганнштрасое… — Дальше мы не дойдемъ! — сказала она. И мы снова вернулись по Университетской улицѣ. Дойдя до фонтана, я замедлилъ шагъ, чувствуя, что свиданіе кончено.

— Теперь вамъ нужно вернуться, — сказала она и остановилась.

— Да, я знаю.

Но она тотчасъ же прибавила, что я могъ бы проводить ее до самыхъ дверей.

Боже мой, вѣдь въ этомъ нѣтъ ничего особеннаго? На правда л?

— Нѣтъ, — сказалъ я.

Но, дойдя до дверей, я опять почувствовалъ все свое бѣдственное положеніе. Можно ли сохранить мужество, когда такъ весь изломанъ?

Вотъ и теперь я стою передъ молодой женщиной, грязный, оборванный, обезображенный голодомъ, немытый, наполовину одѣтый — хоть въ землю провалиться. Я съежился, сгорбился невольно и сказалъ:

— Смѣю ли я просить васъ о новой встрѣчѣ?

Я не смѣлъ надѣяться, что она разрѣшитъ мнѣ свиданіе; я хотѣлъ бы даже услышать отъ нея рѣзкое «нѣтъ», которое укрѣпило бы меня и сдѣлало равнодушнымъ.

— Да, — сказала она еле слышно.

— Когда?

— Я не знаю.

Пауза.

— Не подымете ли вы вуаль хотя на минутку, — сказалъ я, — чтобъ я могъ видѣть, съ кѣмъ я говорилъ. Только на минуточку, я долженъ видѣть, съ кѣмъ я говорилъ.

Пауза.

— Вы можете меня ждать во вторникъ, вечеромъ, — сказала она, — хотите?

— Да, дорогая, если я смѣю!

— Въ восемь.

— Хорошо.

Я провелъ рукой по накидкѣ и счистилъ снѣгъ, чтобы имѣть только предлогъ тронутъ ее; это такое блаженство чувствовать ея близость.

— Но вы не должны черезчуръ плохо думать обо мнѣ,- сказала она и опять улыбнулась.

— Нѣтъ…

Внезапно она сдѣлала рѣшительное движеніе и откинула вуаль. Цѣлую секунду мы смотрѣли другъ на друга.

— Илаяли! — сказалъ я.

Она выпрямилась, обняла мою шею обѣими руками и поцѣловала меня прямо въ губы. Одинъ единственный разъ, быстро, головокружительно, прямо въ губы.

Я чувствовалъ, какъ ея грудь колыхалась, она закашлялась.

Затѣмъ сразу оторвалась и, съ трудомъ дыша, шопотомъ пожелала мнѣ покойной ночи. Она отвернулась и, не говоря ни слова, взбѣжала по ступенямъ…

Дверь заперлась изнутри.

На слѣдующій день опять шелъ снѣгъ, смѣшанный съ дождемъ, тяжелыми, мокрыми хлопьями, превращающимися въ ледъ. Погода была отвратительная.

Я проснулся поздно утромъ, голова была полна вчерашнихъ волненій, сердце полно вчерашнимъ свиданіемъ. Въ упоеніи я пролежалъ еще нѣкоторое время, представляя около себя Илаяли; я распростеръ руки, обнялъ самого себя и поцѣловалъ воздушное пространство. Затѣмъ я всталъ, выпилъ чашку молока, съѣлъ бифштексъ и почувствовалъ себя сытымъ; только нервы были опять натянуты.

Я пошелъ на толкучій рынокъ. Мнѣ хотѣлось купить хоть подержаный жилетъ, чтобы носить что-нибудь подъ пиджакомъ, все равно что. Я пришелъ на базаръ и нашелъ жилетъ, къ которому прицѣнивался. Но пока я былъ занятъ этимъ дѣломъ, меня подозвалъ знакомый; я оставилъ жилетъ и подошелъ къ нему. Онъ былъ техникъ и направлялся въ бюро.