Ивлин Во - Упадок и разрушение Страница 22

Мистер Джек Неф давно уже хлопотал, спасая церковь Вознесения Господня, что на Эгг-стрит (там, говорят, побывал у заутрени сам доктор Джонсон), когда Марго Бест-Четвинд публично заявила о своем намерении перестроить Королевский Четверг. На это мистер Джек Неф, нахмурясь, молвил: «Ну что ж, мы сделали все, что могли», — и выбросил эту историю из головы.

Соседи, однако, не дремали. В то время как с помощью самых современных и хитрых камнедробилок вершилось дело разрушения, они все больше неистовствовали, и наконец, стремясь сохранить для Хемпшира хоть малую толику замечательного сооружения, прибегли к грабительским набегам, из которых возвращались, нагруженные кусками резного камня, как нельзя лучше подходившего для садовых оград, но тут подрядчик нанял ночного сторожа. Деревянные панели отправились в Кенсингтон, где вызвали восхищенные толки среди индийских студентов. Прошло девять месяцев с тех пор, как миссис Бест-Четвинд стала хозяйкой дома, и для перестройки был приглашен архитектор.

Для Отто Фридриха Силена это был первый серьезный заказ. «Мне бы что-нибудь чистенькое и простенькое…» — так сказала ему миссис Бест-Четвинд, после чего отбыла в одно из своих таинственных кругосветных путешествий, обронив напоследок: «К весне все должно быть закончено».

Профессор Силен — именно так титуловал себя этот необыкновенный молодой человек — был очередной «находкой» миссис Бест-Четвинд. Он, правда, не достиг еще вершин славы, но у каждого, кто с ним знакомился, его таланты оставляли глубокое и противоречивое впечатление. Профессор обратил на себя внимание миссис Бест-Четвинд отвергнутым проектом фабрики по производству жевательной резинки (проект напечатали в прогрессивном турецком журнале). Единственной работой, которую профессор Силен довел до конца, была декорация для немыслимо длинного фильма с чрезвычайно запутанным сюжетом: распутать его не было никакой возможности, потому что придирчивый режиссер выкинул из сценария всех действующих лиц, — что нанесло кассовому сбору непоправимый урон. После этого Силен самоотверженно подыхал с голоду в своей комнатушке в Блумсбери, несмотря на неустанные попытки его разыскать, предпринимавшиеся его родителями, богатыми гамбуржцами, и тут-то он и получил заказ на перестройку Королевского Четверга. «Чистенькое и простенькое…» — еще три дня он морил себя голодом, размышляя над эстетической подоплекой этих слов, а потом взялся за работу.

— Задачи зодчества, как я их понимаю, — внушал он журналисту, посетившему его, чтобы узнать, как продвигается его удивительное создание из железобетона и алюминия, — те же, что у искусства вообще. Архитектуре должно быть чуждо все человеческое. Фабрика — вот совершенное строение, ибо там живут не люди, а машины. Жилой дом не должен быть красивым. Но я делаю все, что в моих силах. Зло исходит от человека, — мрачно добавил Силен. — Доведите это до сведения ваших читателей. Человек прекрасен и счастлив, только когда служит проводящим устройством для распределения механической силы.

Журналист озадаченно кивнул:

— Скажите, профессор, верно ли, что вы, простите за любопытство, отказались от всякого вознаграждения за свой труд?

— Нет, — ответил профессор, — это неверно. «Мнение архитектора о городе будущего», — сочинял тем временем журналист. — «Будут ли машины жить в домах?», «Головокружительные прогнозы профессора».

Профессор Силен проследил, как репортер свернул за угол, после чего достал из кармана печенье и начал жевать.

— В доме должна быть лестница, — мрачно произнес он. — Отчего им не сидится на месте? Вверх-вниз, взад-вперед, туда-сюда! Отчего они не могут сидеть и работать? Разве фрезерному станку нужна лестница? Разве мартышки нанимают квартиры? Человек — незрелое, вредоносное, отжившее начало. Находясь на весьма низкой ступени эволюции, он нахально пыжится и болбочет всякую чушь. Как омерзительны, как безгранично скучны мысли и дерзания этого побочного продукта жизни! Хлипкое, никуда не годное тело! Неточный, разболтанный механизм души! С одной стороны — гармонические инстинкты и сбалансированное поведение животного, с другой — несгибаемая целенаправленность машины, а между ними — человек, равно чуждый и б ы т и ю Природы, и д е й с т в и ю Машины, одно жалкое с т а н о в л е н и е.

Спустя два часа мастер, работавший на бетономешалке, явился к профессору за советом. Силен сидел там, где его оставил репортер, и смотрел в одну точку. Рука, в которой уже не было печенья, то поднималась ко рту, то опускалась. Челюсти монотонно двигались вхолостую. В остальном профессор был неподвижен.

Глава 2

ИНТЕРМЕДИЯ В БЕЛГРЕВИИ

Артур Поттс уже был наслышан о Королевском Четверге и профессоре Силене.

Приехав в Лондон, Поль сразу позвонил старому приятелю, и договорились отобедать и ресторане «Куинс» на Слоун-сквер. Полю казалось вполне естественным вновь сесть вдвоем за столик, которым они, бывало, обсуждали важнейшие мировые проблемы — от бюджета и византийских мозаик до контроля над рождаемостью. Впервые после прискорбной боллинджеровской истории Поль почувствовал себя беззаботно. Лланаба со всеми ее претензиями на средневековье и нелепыми аборигенами канула в небытие и забылась, как кошмарное сновидение. Перед ним были — свежий хлеб, красный сладкий перец, белое бургундское и задумчивые глаза Артура Поттса, а над головой висел черный котелок, только что купленный на Сент-Джеймс. В тот вечер тень, мелькавшая в нашем рассказе под именем Поль Пеннифезер, на время материализовалась и обрела прочную оболочку умного, интеллигентного, воспитанного молодого человека, который проголосует на выборах с должной осмотрительностью и благоразумием, который основательнее других судит о балете и литературной критике, который способен, не краснея и со сносным произношением, заказать обед по французской карте, которому с легкой душой можно доверить на вокзале чужие чемоданы и который, надо полагать, решительно и достойно поведет себя в любых мыслимых обстоятельствах. Таков и был Поль Пеннифезер в безмятежные годы, предшествовавшие нашей истории. Собственно говоря, вся эта книга — повесть о таинственном исчезновении Поля Пеннифезера, так что читателю не стоить пенять, если тень по имени Пеннифезер так и не выполнит той значительной роли, которая первоначально отводилась нашему герою.

— В Мюнхене я видел кое-какие работы Отто Силена, — рассказывал Поттс. — Любопытное явление. Он был сперва в Москве, потом — в «Баухаузе»[21] в Дессау. Ему сейчас не больше двадцати пяти лет. Недавно в газете я видел фото Королевского Четверга. Необыкновенно интересно! Считают, что это первое поистине грандиозное сооружение со времен Французской революции. Силен — это вам не Корбюзье!

— Пора понять, — заметил Поль, — что Корбюзье — чистой воды утилитарист манчестерской школы. Девятнадцатый век! Потому, кстати сказать, с ним так и носятся…

Потом Поль поведал Поттсу о гибели Граймса и о Сомнениях мистера Прендергаста, а Поттс, в свою очередь, рассказал Полю о том, что получил чрезвычайно увлекательную работу под эгидой Лиги наций, а посему решил не сдавать выпускных экзаменов, а также о том, какую обскурантистскую позицию занял по этому вопросу отец Поттса.

На один вечер Поль превратился в живого человека, но проснувшись на следующее утро, он потерял свою телесную оболочку где-то между Слоун-сквер и Онслоу-сквер. Он встретил Бест-Четвинда, и утренним поездом они поехали в Королевский Четверг: там необыкновенные приключения Поля начались заново. По мнению автора, второе исчезновение Поля необходимо, потому что, как, вероятно, уже догадался читатель, из Поля Пеннифезера никогда не выйдет настоящего героя, а значит, единственная причина, по которой он может вызвать интерес, — это череда удивительных событий, свидетелем которых явилась его тень.

Глава 3

PERVIGILIUM VENERIS[22]

— Охота мне посмотреть на наш новый дом! — сказал Бест-Четвинд по дороге со станции. — Мама писала, что мы просто ахнем.

Ограда и сторожка у ворот были оставлены без изменений; супруга сторожа — в белом фартуке, как Ноева жена, — встретила их реверансом у поворота на главную аллею. Мягкое апрельское солнце пробивалось сквозь распускающиеся кроны каштанов, а за ними светились зеленые пятна газона и мерцал пруд. «Вот она, наша английская весна… — думал Поль. — Весна и дремлющая прелесть древней английской земли…» Воистину, думал он, старые каштаны, освещенные утренним солнцем, символизируют нечто вечное и светлое в этом спятившем мире. Будут ли они все так же стоять, когда пройдут смятение и хаос? Да, нет сомнения: пока он катил в лимузине Марго Бест-Четвинд, дух Уильяма Морриса[23] нашептывал ему что-то о поре сева и сбора плодов, о величественной череде времен года, о гармонии богатства и бедности, о достоинстве, чести и традициях. Но вот машина сделала поворот, и цепочка его мыслей распалась: Поль наконец увидел дом.