Жан Жионо - Польская мельница Страница 23

— Вас врасплох не захватишь, — сказал он мне, — и я этим восхищен, потому что для меня речь идет не столько о том, чтобы захватить вас врасплох, сколько о том, чтобы этого не сделали другие. Я вижу у вас на столе книги по юриспруденции, в которые вам нет нужды заглядывать. Думаю, вы имеете все необходимые и заслуживающие доверия сведения о том, каким образом определили право наследования при гибели семьи де М. из Коммандери в версальской катастрофе?

Я ответил ему, что действительно это право на наследство было определено парижскими судебными властями, которые в своей щепетильности зашли так далеко, что посчитали, вопреки предписаниям закона в отношении возраста и степени родства покойных, что, поскольку тело Клары было найдено почти до пояса высунувшимся из разбитого окна, Клара и должна считаться умершей последней. Я вступил на свою излюбленную твердую почву. 1 И добавил сюда рассказ об удачных (с их точки зрения) операциях, проведенных парижскими кредиторами с владе-; нием, от которого к тому времени ничего больше не оста- ' валось.

— Мэтр П. вне подозрения, — сказал он мне.

Он умолк, и я, как дурак, собрался ему ответить, когда: он добавил:

— Это не вопрос, это утверждение.

Отчего я почувствовал себя в шкуре грешника, получающего отпущение грехов.

— Мне очень нравится, — сказал он, — добросовестность, которая заставила в споре о деньгах обсуждать все, вплоть до этого мертвого тела, извлеченного из гроба. Раз уж мы заговорили про покойников, разовьем эту тему наперекор мрачным завываниям ветра у вас на лестничной площадке и под дверью.

Я пошел заткнуть щель под дверью половой тряпкой.

— Посредственность ваших сограждан сомнению не подлежит?

От этого вопроса в лоб у меня в ту минуту перехватило дыхание.

Я поспешно уверил его, что они просто-напросто при любой возможности пользовались тем, что подворачивалось под руку.

— Это то, что называют «благодатью состояния». И я этому рад. Итак, — сказал он, — когда они узнают, что я хочу отказаться от своего имени и взять имя жены, они сделают вывод, что я соблазнился дворянским званием, частицей «де».

— Что другое они могли бы подумать? — сказал я.

— То, что я собираюсь открыть вам и о чем не нужно, чтобы они думали.

Я возразил, что мне не по силам нести бремя такого доверия.

— Это то, что вы и без меня откроете, — добавил он, не изменившись в лице, — и то, что я хочу, чтобы вы оценили как мое доверие.

Я оказался загнанным в окопчик, который довольно затруднительно было защищать. И удовлетворился тем, что поддакнул ему.

— Впрочем, — продолжал он, — вот мы и подошли к главному. Я только что сообщил кому следует, что хочу поручить вам принять необходимые меры. Меня не сразу поняли, но потом поздравили с таким выбором. Именно вы представите мое ходатайство министру юстиции. Какие потребуются документы?

Я ухватился за профессиональные вопросы как за спасательный круг. Перечислил свидетельства о рождении обоих супругов, свидетельство о браке и спросил у него, как раз кстати, чтобы не выглядеть дураком, намеревался ли он взять одно только имя де М. или же хотел добавить к нему свое собственное имя.

— Мое имя могло бы вызвать путаницу, его опустим, — сказал он.

Таким образом, мне было позволено в течение десяти минут говорить, основываясь на законе (никогда прежде я не понимал столь глубоко и не ценил столь высоко его надежность). Я ему сказал, что позабочусь обо всем. Я упивался «законными уведомлениями» и «правительственным вестником». Это составляло твердую почву, на которой я и старался удержаться. Он мне сказал, что Государственный совет предупрежден и решение министра не подлежит никаким сомнениям.

— Письменное прошение на имя суда, — заметил я, — должно содержать убедительный мотив.

— Ну так приведите его, — сказал он. И поскольку он увидел, что глаза у меня округлились, а на языке вертится какое-то слово, то добавил: — Сошлитесь на соблазн устранить препятствия. Это в неофициальных беседах может приобрести весьма благопристойный вид.

Я понял, что он хочет возложить на меня часть работы и к тому же связать меня определенными обязательствами.

Он поднялся и протянул мне руку.

— Вот мы с вами и стали сообщниками, — сказал он.

Я отметил его ласковый взгляд.

С величайшим смущением я помог ему надеть пальто. Шерстяная ткань его все еще была тяжела от дождя и сильно оттягивала мне руки. Я должен был встать на цыпочки, чтобы набросить пальто на его плечи.

V

God knows, my son, By what by-paths and indirect

crocked ways I met this crown…[16]

Мне потребовались многие годы, чтобы составить себе общее представление о характере г-на Жозефа: официально — г-на де М.

Я был с той минуты, о которой только что рассказал, тесно связан с ним. Даже если бы я захотел отдалиться от него (мысль об этом никогда не приходила мне в голову), мне было бы невозможно это сделать без большой потери в деньгах по причине всех тех дел, которые он не переставал мне поручать. Это были, как здесь выражаются, дела на четыре су, но платил он за них по десять су, и, что еще важнее, все эти дела замешены были на мудрых мыслях.

Он пустил меня по следу запутанного наследства семейства де М. с его погибшими, сумасшедшими и одним пропавшим без вести. Я, если так можно выразиться, постоянно работал на него, или, точнее, он постоянно выплачивал мне что-то вроде ренты за красивые глаза, ибо если отчеты, которые я ему представлял, содержали поначалу малую толику надежды, то я быстро убедился, по его манере принимать меня в своем кабинете, выслушивать, а потом спроваживать, что ему не нужно было подавать надежду на что-либо.

Я слишком хорошо знал человеческую натуру, чтобы не думать в первое время о преимуществах, которые обеспечивала ему моя служба. Я часто испытывал приливы гордости при мысли, что этот человек с большим умением продолжал держать в страхе наше высшее общество, тратил сокровища добродетели, чтобы вызвать любовь к себе со стороны малых мира сего, и считал меня настолько неподвластным действию имевшихся в его распоряжении побудительных сил — кнута и пряника, — что ограничивался со мной использованием денег. Он никогда не делал ничего, чтобы вывести меня из заблуждения. Мало-помалу я сам из него вышел.

Итак, я стал на Польской Мельнице завсегдатаем, причем не единственным: это было место дипломатических встреч, куда являлись сначала, чтобы заручиться расположением этого чудовища, получить от него указания или пристанище; потом продолжали приходить по собственной склонности, из рассудочного интереса, из-за приобретенной привычки или из беспрекословного подчинения.

Мое положение было устойчивым. И им я был обязан этому человеку. Что ни у кого не вызывало сомнений… Господин и госпожа де К. были, по существу, в моей власти, и я мог не обращать никакого внимания на приглушенный зубовный скрежет у меня за спиной. Отныне, когда я появлялся на Польской Мельнице, мне достаточно было войти в гостиную, чтобы вкусить амброзию самой сладкой гордыни. Весь высший свет находился там, старался понравиться хозяевам дома и заодно мне. То было время обращений «пойдемте, дорогой друг» и хождений под ручку. Этим не следовало гнушаться.

Если говорить о нем, то он блистал изысканностью манер. Сейчас как раз случай это отметить: ведь все им были просто ослеплены. Я знал, что на самом деле он ни во что не ставил почтительность этих людей. Он превращал ее в дань уважения своей супруге. Он подводил этих людей к ее стопам связанными по рукам и ногам. А они, как мухи липучкой, захвачены были великолепной и необычайной атмосферой, которой дышали теперь на этой земле и в этих стенах. Не посещать Польскую Мельницу значило бы жить в изгнании.

Наблюдать свершения, которые там осуществлялись, уже было чудом. Г-н Жозеф имел всю необходимую для них решимость. Как по мановению волшебной палочки, он склонил обосноваться на Польской Мельнице одного из самых уважаемых фермеров края. Когда стало известно, что Жозефен Бюрль взял там землю, и даже не в аренду, а на половинных долях, все задались вопросом, уж не перевернулся ли мир! Я знал таких, которые пригнулись, как при свисте здоровенной дубинки над головой. А еще все стали свидетелями того, как Бюрль сразу затеял работы, к которым не был привычен (о которых наверняка и представления-то не имел). Всякий не лишенный ума человек не мог не знать, что за всем этим стояла чья-то светлая голова.

Я никогда не навещал Польскую Мельницу реже, чем раз в три дня, и каждый раз бывал поражен удивительными изменениями в ее облике. Ни Кост, ни Пьер де М., ни Жак не думали об ее украшении. Г-н Жозеф приказал вырубить в березовой роще аллею, и пруд замерцал в конце прохода своими дрожащими бликами. Он приказал высадить быстрорастущие породы деревьев, в большинстве — пирамидальные тополя, но не в виде аллей, как это иногда у нас делали, а купами. Все это, понятно, требовало более длительных усилий, однако, наблюдая, как некоторые куски земли чернеют или зеленеют трудами Бюрля, покрываются побегами виноградных лоз, пшеницей, рожью, овсом или эспарцетом, я бывал вынужден при каждом из своих очередных посещений огибать новые лужайки, которые перекапывали лопатами, и клумбы, которые рыхлили граблями.