Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века) Страница 24

Виллац постоял некоторое время молча. Ему хотелось уйти от Юлия, но от него нелегко было отделаться. Не уйти ли без дальнейших околичностей?

– Да?.. Ну, прощай, – сказал он.

– Что же ты уходишь? – закричал ему вслед Юлий.– Разве мы не пойдем на берег?

– Нет.

– А мою козу не хочешь посмотреть? У меня есть губная гармоника.

Юлий не получил ответа. Он стоял с минуту, смотря вслед Виллацу, быстро направлявшемуся по дороге к Готфриду. Он хотел было позвать его, но потом раздумал и пошел домой.

Готфрид был такой же тщедушный и большеглазый, как и прежде. Виллац застал его стоящим в дверях. Они поздоровались друг с другом, но Готфрид смущался, разговаривая с богатым мальчиком, и разговор не клеился. Да, все эти старые товарищи стали теперь малоинтересны: Виллац перерос их, опередил их, разочаровался в них. Готфрид был еще лучшим из них, несмотря на то, что он говорил тихо и мягко; но он продолжал стоять в дверях, когда другой человек, может быть, хочет войти в дом. Должно быть, Готфрид не понимал этого.

– Мне захотелось пройтись, – сказал Виллац.– Устал от верховой езды.

– Мы несколько раз видели, как ты проезжал мимо, – отвечал Готфрид, радуясь, что видел это.

– Да, я проезжал несколько раз. Это моя собственная лошадь.

– Да.

– Ты знал это? – спросил Виллац. Ему стало неприятно, что он похвастал.

– Да, отец слышал.

– Нельзя ли напиться воды? – спросил Виллац, заглядывая в сени.

– В кухне есть вода, – ответил Готфрид и вошел в курные сени.

Это были совершенно темные сени без окон; тут же помещались козы. Готфрид подал Виллацу воды в деревянном ковше. Никогда Виллацу до того времени не приходилось пить из деревянного ковша, края были толстые; он не привык пить таким образом, и вода текла ему на платье; да ему, впрочем, не очень хотелось пить.

– А отец и мать дома? – спросил он, снова выходя из сеней.

– Да, мать дома.

Странная манера была у Готфрида становиться прямо перед человеком в дверях. Виллац не обратил бы на это внимания, если бы не вспомнил, что в доме жила маленькая девочка, впрочем, уж не очень она маленькая. Она всегда ходила, опустив глаза, а глаза у нее были синие.

Наконец вышла мать Готфрида, поклонилась и пригласила войти.

– Видите ли, я поручила Готфриду задержать вас на дворе, пока я не подотру полы, – сказала она.– У нас был беспорядок.

Виллац вошел; пол был мокрый, его только что вымыли. Но в избе не было никого, кроме трех ребятишек. Изба была темная. Виллац отказался от кофе и увел снова за собой Готфрида.

– Я почти что помню ее, – начал он.– Но сестры твоей нет дома?

– Паулины? Она ушла в лавку.

– Она, должно быть, сравнялась с тобой ростом?

– Да.

– Правда, что Юлий вздул тебя?

Готфрид несколько смутился. – Он не говорил, когда? – Только сказал, что отдул тебя.

– Но он не сказал, в который раз?

– Он только сказал будто ты что-то взял у него.

– А, вот когда! Молчание.

Виллац еще ничего не понимал и спросил:

– Что ты взял?

– Взял? Я только взял у него свою гармонику. Он забыл, что спрятал ее у себя.

– Он тебя вздул?

– Да.

– Тебе было больно?

– Нет.

– Он часто бьет тебя?

– Как только попадусь ему, так и бьет.

Виллац не понимал, что это значит, но возмутился и спросил:

– Вот попытался бы он вздуть меня! Ты получил свою гармошку?

– Да. Только теперь он ее у меня отнял опять. Виллац смотрел на него.

– И. ты оставишь ее ему?

– Этого я не знаю. Попытаюсь вернуть ее.

– Добром у него не возьмешь!

– Он требует за нее два шиллинга.

– Два шиллинга? За твою собственную гармонику?

– Да, так говорит. Молчание.

Виллац стоял, готовясь к важному решению.

– Пойдем к Юлию, – пригласил он Готфрида. Готфрид пошел охотно: Виллац сознавал себя совсем взрослым.

Дело уладилось в одну минуту. Юлий увидал приближавшихся мальчиков и встретил их на дворе, держа губную гармонику в руках. Он тотчас же отдал ее и объявил, что взял ее, чтобы пошутить.

Молодые люди пошли своей дорогой; Готфрид притих от восхищения.

– Ты заметил, как он ее быстро вынес? – спросил он. Виллац бросил:

– Попробовал бы он помешкать!

Они стояли на дороге, где каждому надо было идти в свою сторону: но они не спешили: им не часто приходилось сходиться. Если Готфрид еще подождет немного, может подойти его сестра, и все пойдут вместе.

Виллац вынул свой перочинный нож и начал стругать ветку. Готфрид смотрел на ножичек; ему хотелось бы подержать его немного, пощупать. Вдруг Виллац складывает ножик и протягивает его Готфриду.

– Возьми этот ножик.

Готфрид никогда еще не испытывал такого восторга, у него закружилась голова, он не верил самому себе и взял ножик, говоря:

– Я могу подержать его?

– Я подарю его тебе. Он останется у тебя, когда я уеду.

Но Готфрид не понимал, с кем имел дело; он стоял в нерешительности; глаза у него стали еще больше.

– Нет, а разве ты не боишься? Ну, если отец спросит, где ножик?

– Да ведь этот нож мой, – воскликнул Виллац запальчиво.

Готфрид протянул руки и стал благодарить. И вот дорога исчезла из глаз; мысли унеслись куда-то далеко; он даже не слышал, как Виллац кричал ему:

– Смотри, вот идет Паулина!

Виллац был тоже очень взволнован: это было какое-то удивительное состояние. Паулина между тем подходила все ближе и ближе.

Виллац приосанился и сказал:

– Знаешь, Готфрид, я скоро начну бриться. Готфрид все еще витал где-то далеко и спросил:

– Зачем?

– Зачем? Разве не видишь? – ответил он, проводя по подбородку.

– А бриться не больно?

– Что делать. Ведь нельзя ходить небритым.

Вот и Паулина. Она худая, высокая, одетая во все черное: принарядилась, чтобы идти в лавку; в руках она несла по узлу; на ногах надеты деревянные башмаки, а глаза у нее точно созданы для того, чтобы быть вечно опущенными.

Если бы она вовремя позаботилась освободить руку, она могла бы поздороваться; но этого нельзя было сделать. И вот она останавливается перед ними. Виллац здоровается, и она отвечает ему. Но разговор не клеился, и девушка только изредка взглядывала на брата.

– Посмотри! – сказал Готфрид, и протянул нож с красивой ручкой.– Как ты думаешь, кто подарил мне его?

Паулина посмотрела на Виллаца и снова опустила глаза.

– Смотри, чтобы он не попал Юлию, – предупредил Виллац.

– Отец спрячет его, – ответил Готфрид.

– В таком случае, ты не можешь пользоваться им.

– Нет, иногда можно будет.

Виллац думал, что ножик в таком случае не вполне исполнит свое назначение, и поэтому сказал:

– Нет, ты должен носить его при себе каждый день. А если Юлий отнимет, так напиши мне в Англию.

– Хорошо.

Что-то подумает Паулина о такой силе?

Но Паулина только взглянула на него в то время, как он говорил, а затем опять потупилась.

– В нем два лезвия, – бормотал Готфрид про себя, не отрывая глаз от ножа. Он увидал еще крючок.

– Что это?

– Крючок, чтобы застегивать перчатки, когда едешь верхом, – объяснил Виллац, – но у меня есть другой.

– Ну, как ты поживала все это время? – спросил он Паулину.

Нет, здесь невозможно вести разговор. Паулина только раз подняла глаза, покраснела и ответила:

– Хорошо.

Виллацу оставалось проститься.

Тут начался разговор между сестрой и братом. Виллац долго слышал их позади себя, а когда он обернулся, то Паулина положила свои узелки на землю и вместе с братом рассматривала ножик.

Нет, ничего не выйдет из дружбы с этими старыми товарищами; Паулина была, как другие, а другие – как она. Виллац сначала думал сказать им несколько слов по-английски, чтобы дать им понятие о языке, но теперь увидал, что это совершенно излишнее.

ГЛАВА XII

– Как вы думаете, приедут Кольдевины в нынешнем году? – спросила фру Адельгейд.

Но по выражению ее не видно было, чтобы она с нетерпением ждала ответа.

– Нет, – ответил поручик, – старик так огорчился происходившим у нас, что вряд ли они приедут.

О консуле даже не упомянули.

В летние недели не произошло ничего особого, только старый Сегельфосс изменялся и превращался во все больше и больше заселявшееся местечко. Поэтому Перу-лавочнику невтерпеж стало дожидаться до нового года, когда выдавались патенты на торговлю вином, и он начал продавать водку контрабандой, потому что было много желающих купить. И торговля эта внесла жизнь и веселье в скучные воскресные вечера.

Вблизи пароходной пристани то и дело строились новые дома, все сосредоточивалось тут, так что нижний Сегельфосс начинал походить на маленький городок. На том самом месте, где еще недавно стояли одни сосны! Не было сомнения, что течение жизни изменилось с тех пор, как король Тобиас поселился в этих местах. Тут стоял также дом Ларса Мануэльсена, и никак на окнах появились гардины? Его сын-семинарист, вероятно, не пожелал видеть отцовский дом без гардин. Но разве не стали после того очень многие справляться у Пера-лавочника о цене на гардины!