Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник Страница 24

— Но у них некому учить! — заявляет учительница. И я вижу, что она лжет. Быстро поправляется: — Но дело не в этом. Они везде нас третируют, они называют нас колонизаторами…

— Но мы и есть колонизаторы.

— Я? Учитель?

— Все мы… — сказал я. — Мы ведь принесли сюда на штыках свой порядок…

— Я ничего сюда не несла. Я сама несчастный человек, без родины!

— Но кто же виноват, что мы с вами живем в этой стране? Не мы лично с вами их колонизировали, но это сделали русские, советские, и сделали, введя сюда войска, за что же им нас любить? У нас с вами выход один: или к ним приспособиться, или, если не нравятся их порядки, — уехать. Но если оставаться, то надо учить язык… Научиться уважать законы…

— Но это же фашистские законы! Они же все фашисты! Договорились, называется.

И я поднялся, считая разговор законченным. Таких разговоров здесь я хлебнул выше головы, у меня на них аллергия.

— А Ельцин, — продолжала моя собеседница уже стоя. — Вы его хвалили, — а он не защищать нас приехал, а развлекаться… охотиться…

— Кто вам такую глупость сказал?

— Я знаю. И газеты сообщали.

— Газеты… В газетах вы прочтете, что литовцы сами бросались под танки!

— Ну, не сами… Но их Ландсбергис спровоцировал, чтобы удержаться у власти!

— А вы там были? — спросил я разозлясь.

А разозлился я на себя, что в начале почти поверил ей, когда рассказывал про репрессированных родителей… Если бы она была заблудшей овечкой, я бы остался с ней поговорить. Ну, хотя бы потому, что проблема эта неоднозначна, и потому, что она сомневается… Да и, вообще, потому, что женщина.

Кто может отказать, если ищет у тебя защиты женщина?

Но эта женщина не нуждалась в защите, наоборот. От нее следовало защищаться и защитить ее, например, учеников. Каково им достается каждый день, если я устал от ее черного поля через четверть часа?

Я с детства уважал учителей литературы и всех их помню, они ведь и решили мою судьбу. А какие письма я от них сейчас получаю в связи с повестью… Вот в закарпатской деревне Рухча живет учитель, русский, между прочим, зовут его Курьякович Петр Антонович. Он учит детишек любить литературу, на каком бы языке она ни звучала. Его ребятишки из шестого класса прислали мне письма. Ах, какие они написали слова, девочки и мальчики из этой сельской школы…

А сам Петр Антонович говорит: «После ваших книг дети становятся серьезнее, откровеннее, искреннее, в их душах появляется то, что можно с уверенностью назвать добротой и порядочностью…»

Открыточки от ребят из закарпатской школы нашли меня в Дубулты и лежали у меня на столе. И когда сердце не выдерживало напряжения от всего, что происходило вокруг, и начинало болеть, я обращался к ним, рассматривал их незатейливые, но такие искренние надписи, и становилось легче.

Но не только визиты подобных такой вот учительнице, бывали встречи и другие. Однажды в холле нашего Дома меня поджидал не очень молодой человек, он хотел показать свои работы, свои исследования по демографии малых народов СССР, в том числе и Латвии.

Вот короткая записка, которой он сопроводил бумаги: «Выражаю Вам глубокую благодар-ность от имени всех малых народов и народов Прибалтики за Вашу моральную поддержку в их борьбе за свободу и независимость! Я — автор нескольких статей о демографическом положении народов СССР. Хочу их предложить Вам в русском переводе. Если можно, прошу уделить мне несколько минут… С уважением, Донат Скутелис».

Несколько минут не получилось, а потом события закрутили так, что я не смог ни встретиться, ни позвонить, а работы эти прочитал лишь по возвращении домой.

В них я нашел близкие мне мысли по поводу геноцида в стране и в Латвии, хочу привести несколько фраз, тем более, что автор собрал и обобщил очень серьезную статистику по этому вопросу.

Донат Скутелис пишет:

«Можно считать парадоксом и то обстоятельство, что марксисты России на практике в витках истории превратились в страшных насильников и лицемеров, которые еще не получили, истинного названия. Следует думать, что такая устрашающая метаморфоза носителей прогрессивных идей надолго заставит человечество воздержаться от такого рода опытов по преобразованию и усовершенствованию мира и человека…» Что же он имеет в виду?

«…Этнический состав страны непрерывно менялся, как свидетельствуют данные о количестве народов СССР, зафиксированные во время переписи. Если во время переписи 1926 г . были зарегистрированы 194 этнические единицы, то во время переписи 1959 г . оказалось только 109, а в 1970 г . — 104 народности… А в 1979 г . в Советском Союзе было только 94 националь-ности. Это значит, в условиях социализма, интернационализма, дружбы народов и равноправия перестали существовать более ста этнических единиц…

Самое большое количество мигрантов вышло из РСФСР… Переехало в разные республики на постоянное жительство 24 миллиона человек русской национальности… Оставили пустой среднюю полосу России… Парализовало хозяйственную деятельность, особенно сельское хозяйство целых районов… Выезжавших (но не депортированных) в другие республики правительство по закону обеспечивало социальными и экономическими привилегиями в отличие от постоянных жителей «колоний». Как бы парадоксально это ни звучало, но действительность была такова, что не мигранты должны были стараться овладеть языком основного населения какой-то этнической территории, но, наоборот, — гражданин «суверенной» (см. конституцию СССР) республики должен знать язык пришельцев, который обычно был русским и который постепенно вытеснял язык основной нации из общественной жизни. (Сегодня народы этнических территорий должны выслушивать упреки шовинистов, что, мол, они требуют привилегий, то есть, права говорить на своем родном языке.)

Номенклатурная «каста», создавая все новые привилегированные слои, уничтожила созданный другими народами культурный слой и паразитировала за счет рабочего народа и основных жителей этнических территорий… Но и процент русского населения тоже продолжает уменьшаться… Тоталитаризм, единовластие и русификация не увеличили, а подорвали жизненные силы русского народа… Уменьшилась и рождаемость, которая в данное время является одной из самых низких среди народов Советского Союза. Нация, подавляющая другие народы, сама не может быть свободной. Она деградирует морально. Свою истинную любовь к родине и патриотизм сыновья и дочери России под влиянием шовинистической демагогии заменяют иллюзорным имперским патриотизмом, который не имеет будущего…»

«Что касается Латвийской Республики, то факт ее оккупации в 1940-м году нам нет уже нужды доказывать, так как это преступление сегодня ни один честный человек не считает освобождением народа Латвии, а совсем наоборот… Тот факт, что после событий 1940 года в Латвию приехало около миллиона иммигрантов из других республик СССР, следует считать колонизацией и беззаконием… Оно ставит под угрозу выживание латышского народа…»

По цифрам, которые приводит автор, можно увидеть, что с конца прошлого века, то есть, за сто лет, количество латышей в Латвии не прибавилось. За время депортации и геноцида погибло или эмигрировало 350-400 тысяч латышей. Каждый третий человек! А сколько из них погибло в сталинских лагерях, неизвестно и до сих пор. Цифры показывают, что латышская нация в последние десять лет практически не имела естественного прироста населения. Зато мигрантов прибывало в послевенное время около ста тысяч человек в год, и число их достигло 48 процентов всего населения.

«Писателю Приставкину А.

Мы даже не знали, какой вы мудак! Ну, заяц, погоди!

ЦЕРКОВЬ СВЯТОГО ВЛАДИМИРА

А Дом, наш литературный, наш замечательный Дом, как островок среди бушующего океана, живет своей странной жизнью.

Утром спускался на завтрак, кто-то из писателей предложил: — Хотите свежий анекдот из Москвы? На вопрос: «Как поживаете?» отвечают: «Живем как в бане, голые, а вокруг шайки…»

Я сразу подумал: это в Москве шайки, а тут их вполне заменяют омоновцы…

Неведомо откуда взялся странный человек, моложавый, сытый, чуть полноватый, с широкими, как у бабы, бедрами. Приехал он на старенькой машине-иномарке, в честь нее и получил за глаза свое прозвище «Мистер Тойота».

Поселился на девятом этаже и с ходу стал липнуть ко всем безисключения бабам, от уборщиц до наших собственных жен, за что был прозван еще и кличкой «Всеобщий хахаль». Но, получив отпор, он не огорчился и теперь часами простаивал у стойки бара или в библиотеке у Лили, но книг, конечно, не брал, а больше трепался, от скуки повторяя то, что все уже знали и так, про личную стоянку, которую он имеет для автомобиля у хаммеровского центра, про некий таинственный кооператив, от имени которого он должен приобрести на год целый корпус, и этот корпус он якобы почти купил, и все остальное, в том же духе.