Александр Вельтман - Странник Страница 26

Если б вместо пера явилась в руке моей кисть, а предо мною вместо чернил – палитра, вместо бумаги – полотно; и если бы поэзия – умственная живопись – преобразилась в живопись обыкновенную, – вы, верно, были бы довольнее мною и, указав пальцем на картину, сказали бы: «Вот Дунай! Вот на Дунае остров, вот плашкот, на котором мы плывем, вот турецкая крепость Гирсов! Смотрите, как каменные стены срослись со скалою! Вот плывет по Дунаю корабль! А там, там, какая цветущая даль! Как постепенно скрывается река в зелени, исчезает в тени высоких скал правого берега!».

Вот что сказали бы вы. Для вас нарисовал бы я и себя. «Вот он!» – произнес бы кто-нибудь. Чего же более?

Читатели, пробегая взорами главу CCI, могли думать, что она кончена ибо под статьею не было подписано: Продолжение в CCXLVIII главе. Это простительно: по дальному расстоянию этих глав друг от друга я не мог видеть из CCI, что находится в CCXLVIII.

Кто слово Ветхого заветаНад мрачной бездной произнесИ искрой собственного светаБезбрежный озарил Хаос?Не ты ли, Солнце? – Что ж сгорело?На запад светлый взор поник?Где храм величественный Бела?Где твой хранимый Вестой [370] лик?О, не гордись своею силой!Все славит ясный твой восход,Доколь и над твоей могилойДругое Солнце не взойдет! [371]

Странная вещь! Какую точку пи избери в этой чудной Вселенной, смотри с оной двумя человеческими глазами, отвсюду видно одно и то же! Везде небо, усеянное неутихающими искрами, везде определенности и законы, во всем жизнь и равновесие, повсюду бог! – Океан существования, света, мудрости, блаженства!

О, если б рука моя была так длинна, как луч моего зрения, то… я не знал бы, что мне с нею делать!… и особенно в это мгновение, когда сердце предлагает ее новой Армиде [372], чтоб помочь ей взойти по узкой тропинке, вьющейся между частым виноградником, на высокий холм в Карпатских горах, с которого видна вдали пустынная равнина и Матчинские скалы, а вблизи струйка славного Рымника [373].

– Ужели это тот Рымник, в котором погибла вся турецкая армия и в котором утонул сын Суворова? – это ручей!

– Точно, без прибавления.Хоть за горами и ручейНе хуже моря часто топит,Но здесь, читатели, ей-ей!Совсем преданье не эзопит.Да, Рымник не велик поток,Но редко кто бы в нем поплавал;Весной он быстр, широк, глубок,Весной утонет в нем и дьявол.

– Это удивительно! – однако ж мы отстали от прочих, где они?

– Кажется, вправо.

– Кажется, влево.

– Не заметил.

– Побежим искать их! ловите меня! – Она пустилась с горы, как серна; я вслед за ней. Луга, сады, виноградники мелькнули около нас. Быстро летела она, я за нею. До цели было уже недалеко, я отчаялся догнать ее, но…

Благодаря сетям талантаОна ко мне попала в плен.И стал я новый Гиппомен,Она – вторая Аталанта [374]…

Досадно мне, очень досадно правило, что человек, по воле или поневоле, а должен оставлять места, людей, привычки, желание и пр. и пр. для новых мест, людей, привычек и желаний и т. д.! – Скажу ли я сам себе или другие мне скажут: «ты не на своем месте!», и я должен идти далее. Замечу ли я сам себе или другие мне заметят: «ты здесь не любим», и я должен идти далее. Привыкну ли я к кому-нибудь или ко мне кто-нибудь привыкнет, – и я должен идти далее, чтоб привычка не обратилась в пагубную страсть. Желаю ли я себе счастия или другие желают мне счастия, – и я должен не идти, а бежать далее, ибо счастие есть быстрая Аталанта. Таким образом, и время идет и мы идем. Но я устал идти пешком; сажусь в фургон и еду. Берка, жидок, подгоняет кляч; медленно передвигают они восемь ног своих, скука одолевает меня, я засыпаю.

День XXXIV

Сладко спалось мне. Сладко было пробуждение мое. Тишина окружала меня. Как потерявший память, я не знал, где я. Хотел рассмотреть, приподнимал ресницы, но они опадали снова на глаза, и предметы скрывались от взоров. Сон преодолел усилие. Снова погрузился я в волны забвения. Мне казалось, что я на Олимпе, на пиру у Юпитера. Жажда томит меня, я умоляю Гебу [375]:

Лей нектар мне, Ювента-Геба!Дай нить!… горят мои уста!…Как свет, как мысль о благах неба,Струя прозрачна и чиста!…Как сладок… взгляд твой! Что ж он томен?Не буря ли волнует грудь?…Постой, постой!… я буду скромен…Я буду пить!… но дай вздохнуть!

Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? – Лежу в фургоне лошади распряженные спокойно едят сено. Вправо лес; влево… шум уединенная корчма… Где же мой Берна? мошенник!

Иду в корчму – в корчме все пьяно!II Берна пьян! Ну как тут быть?!Он Мардохея от Амана [376]Не мог, бездельник, отличить!Подобный растах [377]не был в плане!Вот я к жиду: Впряжешь ли кляч? –Что ж жид в ответ? – «Ни, шабас, пане!» –О, счастлив тот, кто не горяч!Но если б и его заставитьВ корчме с жидами шабаш [378] править???Я посмотрел бы!!!

День XXXV

В. в. [379], при вверенном мне посте все обстоит благополучно, нового ничего нет.

Я полагаю, что всякий помнит, на чем остановился поход мой во II части, всякий знает причину остановки; и потому, после короткого или долгого времени, я возвращаюсь в стан мой при Козлуджи.

Тихо, не рассекая воздуха, приблизился я к палатке своей. Какой беспорядок во всем лагере! Мои телохранители, мои амазонки, в утренних полуодеждах разбрелись по садам, забыли обязанности и рвение к службе!

Что, если бы во время моего отсутствия из стана толпа гурок явилась в стан? – Достало ли бы во мне души и тела, чтоб отвечать за испуг, слезы, отчаяние, обмороки и за все возможные женские припадки, коим могли бы подвергнуться мои долгополые рыцари? – О!!! – заревел я, как нумидийский лев, и, сломив с головы стоявшего после меня огромного вола рог, затрубил в него тревогу и сбор.

«Женщины! – вскричал я к собравшемуся войску моему и после долгого молчания продолжал: – Ступайте! нет другого слова ни на каком языке, которое могло бы лучше выразить упрек мой.»

«Странно! – сказали несколько удалявшихся с сборного места девушек, – отчего он нам ничего не сказал!»

Приведя в должный порядок благочиние лагеря и разослав по всем частям войска диспозиции на будущий день, я подошел к шатру Царь-Девицы. Близ самого входа…

Я кашлянул и нос утер.Потом лицо и руки вытерИ мыслил: если б в сей шатерДождем упал я, как Юпитер [380],То…

Тут остановился я, вынул карманное зеркальцо и не мог удержаться от смеха.

Я так похож был на Лицо,Шпигованное виноградом,Когда, поднявшись на крыльцо,Оно все занято докладом,Когда на нем так видны: пот,Табак, угри и тьма забот,

так похож был на него, что устрашился самого себя; но, несмотря на это, я двинулся всем своим корпусом вперед, – все забыто!

Я не заметил, что сделалось с солнцем: по обыкновению село оно или не садясь, исчезло с неба. Скучная луна ныряла в облаках, как камбала, и, подобно холодному существу, равнодушно смотрела на всё и всех. Не удивительно: давно присмотрелась она на плутни, давно прислушалась к вздохам… пора наскучить!

Между тем, как луна плыла, а звезды строились на небе по данной им в день мироздания диспозиции, – небесного порядка ничто не нарушало, а земной… но на земле другое дело: сегодня не то, что вчера, вчера не то' что третьего дня, и т. д. по бесконечности Невтонова бинома [381].

День XXXVI

Вот Шумла. Милые мои спутницы, привыкшие к победам, готовьтесь!

Нетрудно вам завоеватьЭдем, не только царство турок;Вы научились побеждатьВ кругу кадрилей и мазурок;Ваш нежный взор, ваш страстный вздохУжасен, грозен и смертелен!Ура!… победа!… с нами бог!…Но кто изменит, тот расстрелян!– Расстрелян? как! и в нас стрелять? –По ратному раздалось полю.– Нет, не дадим себя в неволю! –И вот моя исчезла рать!Как трудно войском управлять!

Как Силла при Орхомене [382], я схватил шаль Терно [383] из рук знаменосной девы и вскричал: оставьте меня, оставьте! я и один проникну Шумлинские стены, взберусь на высокий минарет Яны-Джамэ, чтобы сломить с него двурогую луну! Если я упаду с высоты минарета, то скажите всем, всем умеющим не только читать, но и разбирать по складам русские книги, что я пал, без помощи…