Лао Шэ - Сказители Страница 27

– Брат, – сказал он, – ты подумал о том, что, даже если мы вернемся обратно в Чунцин, нам не увернуться от этого Вана. Имея автомобиль, сорок ли пути – сущий пустяк.

– Откуда ты знаешь, что у него есть автомобиль?

– Есть или нет, я не знаю, но он из военных кругов. Наберет хулиганья, те начнут бузить и скандалить. А с военной кликой и местные власти не смогут справиться. Чиновники будут друг друга защищать. Что бы ни вытворял этот тип по фамилии Ван, все сойдет ему с рук. Кто же нас защитит?

– Что же – ты так и отдашь ему Сюлянь? – глаза у Тюфяка, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит.

– Как можно! – ответил Баоцин. – Я говорю только, что нам не удастся избежать его лап. Нельзя наносить ему обиды. В этом деле надо по-хорошему.

– Как можно с таким человеком по-хорошему?

– Давай вот как. Я отправлюсь к нему на поклон. Возьму с собой Сюлянь, пусть и она поклонится ему до земли. Если он человек умный, то должен все понять, сказать в утешение пару слов, высоко поднять свою драгоценную руку и отпустить нас. Если же он рассердится, тогда и я от своего не отстану. А будет настаивать, не посчитаюсь ни с чем. Ну, как, брат?

Тюфяк почесал голову. Если Баоцин схватится с кем-нибудь, это получится даже лучше, чем у него. Но он не очень верил в то, что предлагал брат.

– Скажи-ка мне, – спросил он с долей сомнения, – под каким предлогом ты отправишься к нему?

– В народе говорят: сначала церемонии, потом оружие. Те, что продают свое искусство, испокон веков должны были первыми протягивать людям руку. Другого пути нет. И отбивать земные поклоны не считалось унизительным. Разве люди нашей профессии могут не отбивать земных поклонов бодисаттвам и чжоускому Чжуан-вану? А отбить земной поклон военачальнику – это ведь почти одно и то же? – Он засмеялся и вспомнил 'прошлое. – Было это в Циндао. Вторая жена генерал- губернатора заприметила меня и велела прийти в ее покои исполнять сказы. Поступи я так, мне бы потом несдобровать. Как быть? Я отбил земные поклоны чиновнику, которого она послала за мной. Ему стало неловко, и он внимательно выслушал все, что я ему рассказал, какой я бедный, как вся семья живет на моем иждивении. Если я хоть один день не заработаю денег, семья будет голодать. Вот почему яне могу с ним пойти. Он поверил мне, был очень тронут и отпустил меня. Если земными поклонами можно решать некоторые вопросы, я вовсе не считаю это зазорным. Возможно, и повезет. Если же земные поклоны не помогут, придется действовать круто. Тогда уж гори все огнем – буду биться с ними до конца.

– Зачем же брать с собой Сюлянь?

– Чтобы они убедились, что она еще ребенок. Она еще слишком молода, чтобы стать наложницей.

– Старики как раз и предпочитают молоденьких несмышленых девочек. Повидавшую жизнь женщину труднее окрутить.

На это Баоцину нечего было ответить.

– Я пойду с тобой вместе, – сказал Тюфяк без особого энтузиазма.

– Не нужно. Ты сиди спокойно дома и присматривай за моей женой.

– За женой?

– Нужно же за ней кому-то присматривать, брат!

На следующий день утром Сюлянь и Баоцин вместе с адъютантом Тао отправились в резиденцию. Тюфяк отправился присматривать за женой брата.

– Хороша же, – начал он без предисловий, с издевкой в голосе. – Тебе мало, что несмышленый ребенок продает искусство, теперь ты еще хочешь, чтобы она продавала себя. Куда подевалась твоя совесть? Сердце-то у тебя есть?

Тетушка, перед тем как что-то сказать, должна была сначала выпить глоток. Тюфяк, заметив, что она тянет руку к выпивке, опередил ее, схватил бутылку и хватил ею об пол так, что только осколки полетели. Тетушка обмерла со страху. Она совершенно обалдела и, вытаращив глаза, уставилась на Тюфяка. Хотела сказать что-то и не могла. Успокоившись, она перешла в наступление:

– Я ее сама вырастила, для меня она как родная. Об этом нечего и говорить. Но я понимаю дело так, что девушку-актрису нужно пораньше сбыть с рук, чтобы получить приличную сумму. Она и сама успокоится, если у нее будет хозяин. Ей нужно подыскать мужчину. Тогда всем будет хорошо. Вы говорите, что я не права? Хорошо, отныне я снимаю с себя всякую ответственность. Я к ней никакого отношения иметь не буду. Как говорят, вода из колодца не мешает водам реки. Трясущимися дряблыми пальцами она тыкала в сторону Тюфяка.

– Вы еще пожалеете. Ты и твой братец ее испортили. Если она не выкинет номер, можете мне глаза выцарапать. Я повидала жизнь. Ей на роду написано продавать искусство и продавать себя. У нее в каждой клеточке заложен порок. Вы считаете, что я бессердечна? Ладно. Скажу вам. Мое сердце, как и ваше, из плоти, только глаза мои зорче ваших. Я знаю, что ей не избежать своей судьбы – все девицы, которые выступают с подмостков, одинаковы. Я уже только что сказала. Отныне я не пророню ни звука.

Тюфяк перешел к уговорам.

– Если действовать терпеливо, можно воспитать ее общими усилиями. Она быстро выучилась исполнять сказы. И другому она выучится так же быстро.

– Того, что на роду написано, никому не избежать, – упрямо повторяла тетушка. – Посмотри, как она ходит: задом верть-верть, чтобы мужчины видели. Может быть, не нарочно, но таким качествам вместе с профессией обучаются с рождения.

– Это все потому, что она привыкла выступать, она с детства обучалась этому, это не намеренно. Я знаю точно.

Тетушка засмеялась.

– Выпью рюмочку, – она подняла рюмку, – развею печаль вином. Сегодня есть вино, сегодня я пьяна. Зачем влезать в чужие дела? – Она бормотала наедине с собой, Тюфяк уже ушел.

Баоцин, Сюлянь и адъютант Тао вышли на дорогу и сели в открытые паланкины, специально присланные командующим Ваном. Сюлянь весь путь думала о чём-то своем. Она чувствовала что-то неладное, но не представляла себе, какая опасность ее ожидает. Ей было страшно, как во время воздушного налета. Слышишь свист бомбы – и не знаешь, куда она упадет; видишь мертвых – и не знаешь, как они умерли. Ее охватило волнение и какая-то непереносимая усталость. Совершенно не было сил. Она чувствовала себя, как выжатый лимон. Время от времени потягиваясь и как-то по-новому ощущая свое тело, она чувствовала, что совсем стала взрослой. Она все время думала о том, что кто-то хочет взять ее в наложницы. Наложница – это значит взрослая женщина.

Может быть, это не так плохо, как об этом говорят? Нет, она немедленно отвергла такую мысль. Быть чьей-то наложницей низко. Быть игрушкой у старика, как это позорно! Если смотреть правде в глаза, то она будет всего лишь одной из наложниц. Она, еще совсем юная, должна будет спать со стариком, которому уже за пятьдесят! Она такая слабая, а он наверняка очень груб, будет ее обижать. Ей чудилось, что его рука уже беспорядочно ощупывает ее тело, а жесткая щетина на щеках колет лицо. Чем больше она думала, тем страшнее ей становилось. Если и в самом деле так, то уж лучше умереть.

Впереди простирались бескрайние леса. Кругом, плотно прижавшись друг к другу и заслоняя великолепные дали, возвышались деревья. Наконец прибыли в резиденцию. Сюлянь могли здесь продать как курицу. Этот гадкий старикашка с узкими прищуренными глазками жил именно здесь. Жаль, что нельзя, подобно птичке, взмахнуть крылышками и улететь. Теперь уже было поздно.

Носильщики замедлили шаг, а Сюлянь, наоборот, хотелось, чтобы они шли быстрее. Раз уж предстоит неизбежное, так хоть быстрее бы все произошло! Она с трудом сдерживала слезы, не желая огорчать отца.

Баоцин наказал дочери, как нужно одеться. Она должна была походить на маленькую девочку в простой и чистой старой синей курточке и старых атласных туфлях. Косички были перетянуты не атласными лентами, а синей шерстинкой. На лице никакой косметики. Сюлянь вынула из маленького кожаного чехольчика зеркальце и посмотрела на себя. Тонкие, в ниточку, губы, ничем не приметная внешность. Зачем она нужна такая мужчинам? Она и маленькая, и самая обыкновенная. Все же мать правильно говорила: «Только твое тело и стоит пару грошей». Вспомнив эти слова, она покраснела и поспешно бросила зеркальце обратно в кожаную сумочку.