Сомерсет Моэм - Миссис Креддок Страница 29

— Я захватила с собой мою личную Библию, — сказала она. — Хотите, почитаю?

— Хочу, — ответила Берта, по спине которой пробежал холодок.

— Предпочитаете какую-то определенную главу? — уточнила мисс Гловер, извлекая книгу из маленькой черной сумочки, которую всегда носила при себе.

Узнав, что предпочтений у Берты не имеется, она предложила открыть Библию наугад и начать с первой строки, попавшейся на глаза.

— Чарльз, правда, этого не одобряет, говорит, что такой способ отдает суеверием. Но мне он все равно нравится, да и первые протестанты постоянно к нему обращались.

Мисс Гловер зажмурилась, открыла Библию, потом опустила взгляд и начала читать:

— «Сыновья Фареса: Есром и Хамул. Сыновья Зары: Зимри, Ефан, Еман, Халкол и Дара; всех их пятеро… — Мисс Гловер откашлялась. — …Сын Ефана: Азария. Сыновья Есрома, которые родились у него: Иерахмеил, Арам и Хелувай. Арам же родил Аминадава; Аминадав родил Наассона, князя сынов Иудиных».

Ей попалось генеалогическое древо из Первой книги Паралипоменон. Глава была очень длинная и сплошь состояла из имен, непривычных и труднопроизносимых. Однако мисс Гловер удалось не исковеркать ни одного. Тягучим и немного напыщенным тоном, позаимствованным у викария, его сестра зачитывала нескончаемый список. Берта изумленно смотрела на нее, а мисс Гловер размеренно продолжала.

— Конец главы, — сказала она некоторое время спустя. — Хотите, прочту еще одну?

— С удовольствием, — ответила Берта. — Только, по-моему, та, что вы выбрали, не совсем к месту.

— Дорогая, не хочу вас укорять — мой долг не в этом, — но вся Библия от начала до конца всегда к месту.

По мере того как приближался срок, Берта все больше падала духом, ее часто охватывал панический страх. Сердце без всякой причины начинало сжиматься, она с ужасом думала о предстоящих родах. Она была уверена, что умрет, и спрашивала себя, что же будет дальше. Как будет жить без нее Эдвард? Слезы подступали к глазам Берты при мысли о его безутешном горе, но затем молодую женщину вдруг охватило подозрение, что Крэддок вовсе не станет убиваться по ней, и губы ее задрожали от жалости к самой себе. Эдвард не способен на острые переживания, радостные или горькие. Он не будет плакать; самое большее — его жизнерадостность на несколько дней притухнет, а потом он встряхнется, и жизнь пойдет своим чередом. Берта с горечью представила, как Эдвард будет купаться во всеобщем сочувствии. Через полгода он почти забудет свою покойную супругу, да и оставшиеся воспоминания будут не слишком приятны. Он женится снова. Эдвард ненавидит одиночество и в следующий раз несомненно выберет женщину иного склада, менее далекую от его идеала, чем Берта. Внешняя красота не имеет для него значения, и ее преемница будет либо страшилищем, как мисс Хэнкок, либо бесцветной молью, как мисс Гловер, причем, по злой иронии, и та, и другая лучше Берты подойдет ему в качестве спутницы жизни.

Берта растравляла себя, воображая, что Эдвард охотно предпочел бы ее красоту какому-нибудь более практичному достоинству, например, умению шить. В глазах Крэддока ее изысканный вкус, ум и образованность — ничто, а порывистая страстность — и вовсе изъян. «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот хорош, кто для дела гож», — говаривал он. Эдвард — простой, непритязательный мужчина, и жена ему нужна такая же.

Берта гадала, действительно ли ее смерть станет для мужа ударом. Овдовев, он получит по завещанию все, чем она владеет, и будет жить-поживать на эти денежки с новой женой. Ее вдруг охватила безумная ревность.

— Нет, я не умру! — простонала она сквозь стиснутые зубы. — Не умру!

Однажды, когда Эдвард уехал поохотиться, Бертой вновь завладели черные мысли. А вдруг она все-таки не выживет? Размышляя об этом, Берта испытывала безотчетный ужас и одновременно какой-то сладкий восторг; она никак не могла отогнать картины, которые со странной отчетливостью рисовало ей воображение. Вот она сидит за фортепиано и слышит у крыльца топот конских копыт. Эдвард вернулся! Раздается звонок в дверь. С чего бы Эдварду звонить? Снаружи слышится приглушенный гул голосов, входит Артур Брандертон. Мысленным взором Берта ясно видела каждую деталь. На Артуре охотничий костюм… Что-то случилось! Она уже знает, что именно, и все же лихорадочно перебирает в уме различные варианты. Артур нервничает, он хочет что-то сказать и не осмеливается. Берта смотрит на него, и ее вдруг охватывает такая страшная слабость, что подгибаются колени.

Сердце Берты часто забилось. Что за глупость — воображать всякие ужасы! Однако, пока она убеждала себя, разум вновь рисовал ей жуткие сцены. Она словно писала отвратительную пьесу, в которой сама же играла главную роль. Что же она сделает, когда ей все-таки сообщат о гибели Эдварда? Наверное, закричит или рухнет без чувств. «Произошел несчастный случай, — молвит Брандертон. — Ваш муж серьезно ранен». Берта заламывает руки; ее страдания мучительны. «Пожалуйста, успокойтесь», — продолжает Артур, стараясь смягчить трагическое известие.

Внезапно, без каких-либо промежуточных деталей, Берта обнаруживает себя подле супруга. Он лежит на полу мертвый. Берта в точности представляла, как он будет выглядеть: иногда Эдвард спал так крепко и беззвучно, что она пугалась и прикладывала ухо к его груди, чтобы убедиться в том, что он жив. Отчаяние накрыло Берту холодной волной. Она снова попыталась прогнать фантазии и даже села за фортепиано и сыграла несколько нот, но болезненные видения неудержимо влекли ее, и пьеса продолжилась. Бездыханный Эдвард уже не может отвергнуть или оттолкнуть ее, теперь он беспомощен, и она осыпает его поцелуями со всей своей страстью, проводит руками по волосам, гладит лицо (при жизни он терпеть не мог этих ласк), целует губы и закрытые глаза.

Воображаемое горе было настолько сильным, что Берта разрыдалась. Она не отходит от тела, отказывается покидать комнату… Берта зарылась лицом в подушки, чтобы полностью отдаться иллюзии, с которой уже перестала бороться. Ах, как она любила мужа! Любила и не могла без него жить. Зная, что вскоре умрет, она боялась кончины. Но теперь все изменилось, теперь смерть для нее желанна. Берта целует руки Эдварда — он уже не может их отнять — и, трепеща, приоткрывает один глаз покойного: остекленевший взгляд пуст и недвижен. Обливаясь слезами, Берта кидается Крэддоку на грудь, сердце ее разрывается от любви и боли. Она никому не позволит прикасаться к телу; для нее утешение — обрядить в последний путь того, кто составлял всю ее жизнь. Она и сама не подозревала, что любила Эдварда так сильно.

Берта раздевает покойного, обмывает тело: аккуратно обтирает влажной губкой и нежно промокает полотенцем. Соприкосновение с холодной плотью вызывает у нее сладострастную дрожь: она вспоминает, как Эдвард обнимал ее сильными руками и целовал в губы. Берта накрывает тело белой простыней и обкладывает цветами. Усопшего кладут в гроб, и внутри у нее все обрывается. Она не может расстаться с ним после того, как провела рядом весь день и всю ночь, глядя на спокойное, умиротворенное лицо. Доктор Рамзи и мисс Гловер настаивают, чтобы она покинула комнату, но Берта отказывается. К чему теперь беспокоиться о ее здоровье? Она жила только ради Эдварда. Гроб накрывают крышкой, перед Бертой проплывают лица могильщиков. Она больше не увидит своего возлюбленного. Сердце ее каменеет, невыносимая давящая боль заставляет схватиться за грудь.

Картины быстро сменяют друг друга: дорога в церковь, отпевание, гроб, усыпанный цветами, и, наконец, могила. Берту уговаривают остаться дома, но она игнорирует глупый и жестокий обычай, запрещающий ей поехать на кладбище. Разве хоронят не того, кто был светом ее жизни, супругом и повелителем? Людям не понять тоски и безысходного отчаяния молодой вдовы. Лежа в своей спальне, в сумраке зимнего дня Берта отчетливо услышала глухой звук, с которым гроб опустили в могилу; стук комьев земли о крышку.

Каково отныне будет ее существование? Она постарается жить, окружит себя вещами Эдварда, чтобы вечно хранить память о нем. Корт-Лейз опустел, Берта страдает в глухом одиночестве. Серые дни тянутся унылой бесконечной вереницей; и лето, и зима одинаково тоскливы — над головой Берты постоянно висят тяжелые тучи, на деревьях нет листвы, все черно и безотрадно. Уезжать бессмысленно, путешествие не принесет облегчения. Жизнь угасла. Берте уже не нужны шедевры живописи и архитектуры, не нужно синее небо Италии. Утешение она находит только в слезах.

Берта рассеянно подумала о самоубийстве. …Жизнь для нее слишком тягостна. Лучше совсем распрощаться с этим миром, лучше могильный холод, чем непрерывная ноющая боль. Это совсем просто: немного морфия, и книга горестей будет закрыта. Отчаяние придаст ей смелости, только и вытерпеть, что один укол иглы… Видение потеряло четкость, Берте пришлось напрячься, чтобы удержать его. Мысли утратили связность, вновь вернулись к похоронам и чувственному удовольствию, испытанному во время обмывания тела.